Каца́п (жен. каца́пка) — ироничное, шутливое, иногда унизительное или оскорбительное национальное прозвищевеликоросов (русских), данное им малорусами. То же, что и моска́ль, но последнее большей частью относится к солдатам[1].
По определению словаря Ушакова, кацап — шовинистическое обозначение русского в отличие от украинца в устах украинцев, возникшее на почве национальной вражды.
Кацап в афоризмах и кратких цитатах
Проклятые кацапы, как я после узнал, едят даже щи с тараканами.[2]
...животная естественность русской бороды по преимуществу поражала малоросса при старых столкновениях с москалями. Оттого-то и до сих пор зовут нас в Малороссии кацапами, то есть козлами.[3]
Кто и за кого пролил больше крови: кацап за хохла или хохол за кацапа? И какой смысл взвешивать эту кровь?[6]
— Иван Солоневич. «Наша страна: о сепаратных виселицах», 1949
Кацап в публицистике
В одежде малоросса также много пастушьего и много сверх того восточного; иногда он выглядит совершенно татарином. Эта куртка с цветным поясом, эти широкие шаровары и баранья шапка — составляют незаметный переход к татарскому костюму. Еще более поразительно сходство лица. Наклонность к бритью головы, так резко выразившаяся у прежних запорожцев, подстриженные усы и бороды, длинные, слегка даже горбатые носы, мало похожие на настоящий русский, вздернутый и смятый нос, серьезность и сосредоточенность взгляда — все это черты Востока. Русская борода — одна в целом мире: неприкосновенная, естественная до девственности и потому изумительно разнообразная по калибру, колеру и очертаньям своим; то льющаяся струями, как у водолея, то жидкая и круглая, как баранья шапка.
Эта несколько животная естественность русской бороды по преимуществу поражала малоросса при старых столкновениях с москалями. Оттого-то и до сих пор зовут нас в Малороссии кацапами, то есть козлами. А нам, русским, особенно странным показалось неестественное бритье головы с оставлением длинного чуба или хохла. И вот поэтому малоросс у нас не выходит из хохлов, хотя давно перестал носить свои оселедцы.[3]
Даже лжет великоросс правдиво, лжет не активно, а пассивно: умалчивает, упорно запирается, отзывается незнанием, ― и никогда не начнет сочинять длинные хитросплетенные лживые истории, как это непременно сделает малороссийский плут, или даже иной раз и честный хохол. «Дьяволить», ― это, по убеждению кацапа, дозволено только бабам. Великорусский негодяй дерзок, резок, смел разбойничьего пошиба. С неправдой он обращается как с топором и лезет на вас прямо, выпучив отчаянные глаза, норовя угодить обухом по темени или острием в висок.[5]
Героев-дельцов из великороссов в переселенческой конторе не видно. Кацап, если он делец, так уж сиротой прикидываться не станет; как бы сам кого не осиротил. Разбогатев, он выходит в купцы и с Крестьянским банком возиться не станет, потому что он сам Крестьянский банк. Богатые мужики тоже не просят помощи: сами все разузнают и обделают.[5]
Работая в Архиве Министерства юстиции в Москве, я нашёл несколько украинских документов середины XVIII ст., в которых слово «кацап» писалось не с буквой «ц», а с буквой «с», то есть, не «кацап», а «касап». Обратившись потом от архивных документов к языку туземцев Средней Азии, я узнал, что у сартов (то есть узбеков) есть слово «кассаб», «касап», что в буквальном смысле значит «мясник» и в переносном «гицель» (живодёр). Отсюда я и делаю вывод, что нынешнее слово «кацап» вовсе не русского, а восточного, правдоподобно — татарского происхождения, как слова: деньга (по-татарски — «тенька»), хомут («хамут»), сундук («сандук») и другие, которые, однако, считаются у нас за давностью чисто московскими. Идя дальше, я допускаю, что изначально кличкой «касап» обзывали москали татар в смысле «насильников», «гнобителей», «гицелей». От москалей слово «кацап» могло быть занесённым к украинцам в эпоху московской боярщины на Украине, в XVII ст., после гетмана Богдана Хмельницкого[7][8].
Надо знать, что слово «кацап» уже давно известно в языках многих восточных турецких племён и значит «мясник», «лютый человек», «палач», «деспот», «вор».[9]
Профессор Бутько, как и очень многое из самостийных малых сих, был твердо убежден в том, что Украину разорили, а его выслали в концлагерь не большевики, а «кацапы». На эту тему мы с ним как-то спорили, и я сказал ему, что я прежде всего никак не кацап, а стопроцентный белорусс, что я очень рад, что меня учили русскому языку, а не белорусской мове, что Пушкина не заменяли Янкой Купалой и просторов Империи ― уездным патриотизмом «с сеймом у Вильни, або у Минску», и что, в результате всего этого, я не вырос таким олухом Царя Небеснаго, как хотя бы тот же профессор Бутько. Не люблю я, грешный человек, всех этих культур местечковаго масштаба, всех этих попыток разодрать общерусскую культуру ― какая она ни на есть ― в клочки всяких кисло-капустянских сепаратизмов.[10]
Или ― что было бы без великороссов с Украиной? Турецкая, польская или немецкая колония? Или такое же пустынное пепелище, каким Украина была под властью попеременно гетманов ― павших гетманов польских королей, турецких султанов или крымских турок? Кто и за кого пролил больше крови: кацап за хохла или хохол за кацапа? И какой смысл взвешивать эту кровь? Пройдя неслыханные в истории человечества муки и испытания, три ветви одного и того же одинаково русского и одинаково православного народа наконец построили свой общий отчий дом. Я ― белорус и, кроме того, крестьянского происхождения. Ко мне, белорусу, приходят милостивые государи, которые пытаются вбить клин ненависти между мной, «кривичем», и другим Иваном ― «москалем». Другие сеятели ненависти приходят к другому Ивану ― Галушке и пытаются вбить еще более острый клин ненависти между ним, Иваном Галушкой, и тем же Иваном Москалем. У этих милостивых государей нет за душой ничего, кроме бездарности и ненависти. Больше ― ничего.[6]
— Иван Солоневич. «Наша страна: о сепаратных виселицах», 1949
Кацап в мемуарах и дневниковой прозе
Мы с Вами стои́м в двух различных областях. Вы нашли и говорите с Августином credo quia absurdum. Если бы он сказал вместо credo ― suo, было бы чепуха. Но credo так же логично, как всякая другая правда. Я же не нашел потому, что мне это не дано. Вы смотрите на меня с сожалением, а я на Вас с завистью и изумлением.[11]
Но, напившись раз мертвецки пьяным в кабаке, этот самый субтильный Гормицкий оказал буйство непомерное: «вдребезгу» раскровянил Алексей-Сергеичина камердинера, повара, двух подвернувшихся прачек и даже постороннего столяра ― да несколько стекол перебил в окнах, причем кричал неистово: «А вот я им докажу, этим русским тунеядцам, кацапам необтесанным!» И какая в этом тщедушном существе сила проявилась! Едва с ним сладило восемь человек![12]
Поступил он к нам весною, и звали его Абрамовым. Его у нас так и прозвали: «кацап». «А что наш кацап?» ― спросишь, бывало, у которого-нибудь полесовщика. Он непременно улыбнется при этом вопросе. «Хозяин, ― отвечают, ― чудачит ― а хозяин». А чудачил он тем, что по ночам разгуливал, днем иногда пропадал и, случалось, молчаливость, как немой, на себя напускал. Впрочем, все его полюбили. В его участке ни одной порубки не было. У всех были, а у него нет. <...> Х-хе! Хотя нужно сказать, что у нас и вообще кацапов несколько боятся. Хорошо. Мало-помалу стал он на вид выдвигаться.[13]
Надобно вам знать, милостивый государь, что я имею обыкновение затыкать на ночь уши с того проклятого случая, когда в одной русской корчме залез мне в левое ухо таракан. Проклятые кацапы, как я после узнал, едят даже щи с тараканами. Невозможно описать, что происходило со мною: в ухе так и щекочет, так и щекочет… ну, хоть на стену! <...> Надобно вам сказать, что у меня в левом ухе сидел таракан. В русских избах проклятые кацапы везде поразводили тараканов. Невозможно описать никаким пером, что за мучение было. Так вот и щекочет, так и щекочет. Мне помогла уже одна старуха самым простым средством…[2]
Порядившись в одной из кубанских станиц на молотьбу, я поехал на телеге в степь вместе с кучей бойких казацких дивчат и моим спутником-грузином. Дивчата пели и болтали. Станица утонула в дали, и кругом нас развернулась широкая степь...
— У барабана стоит кацап... Дьявол такой, что ух! Глазищи чёрные, бородатый, злющий-презлющий!.. Чуть подавальщики опоздают со снопом, как он рявкнет!.. Работает, как огонь... Орёт — труба! И гонит, гонит!.. Машинист лает: «Машину, говорит, портите». А Тотенко своё: «А ты, говорит, и аренду бы получал, да и машина бы не носилась!» А кацап ревёт: «Гони, давай!» И как ругнётся, так и присядешь!.. — рассказывала одна девица, уже бывшая в степи.
— Все кацапы ругаются здорово... — заметила басом могутная машина с толстущей косой и жирными, красными щеками, с самого выезда со двора уничтожавшая яблоки, которых у неё в подоле было насыпано с добрую меру.
— А некрасивые-то все какие!.. мозглявые, хлипкие!.. — заявила с презрительным сожалением черноволосая юркая и тоненькая змейка.
— Не все!.. — коротко сказала третья, шатенка, с овальным решительным лицом.
Подруги захохотали, глядя на неё.
— Ишь, заступилась за своего!..[4]
И в Софийском соборе, за обедней, многие с удивлением оглядывали худого кацапа, стоявшего перед саркофагом Ярослава. Вид имел он странный: обедня кончилась, народ выходил, сторожа тушили свечи, он же, сжав зубы, опустив на грудь редкую сереющую бородку и страдальчески-счастливо закрыв запавшие глаза, слушал звон, певуче и глухо гудевший над собором… А вечером видели его у лавры. Он сидел возле калеки-мальчишки, с мутной и грустной усмешкой глядя на ее белые стены, на золото мелких куполов в осеннем небе. Мальчишка был без шапки, с холщовой сумой через плечо, в грязной рвани на тощем теле, в одной руке держал он деревянную чашечку, с копейкой на дне, а другой все перекладывал, как чужую, как вещь, свою уродливую, обнаженную до колена правую ногу, вялую, неестественно-тонкую, дочерна загорелую и поросшую золотистой шерстью.
Мендель. Что мне не дадут евреи и что мне дали твои евреи? Нехама. Не пустят, не пустят в синагогу. Мендель. Карбованец с откусанным углом мне дали твои евреи, тебя, клячу, и этот гроб с клопами. Нехама. А кацапы что тебе дали, что кацапы тебе дали? <…> Водку кацапы тебе дали, матерщины полный рот, бешеный рот, как у собаки… Ему шестьдесят два года, бог, милый бог, и он горячий, как печка, он здоровый, как печка.
Без зова в шатёр Василия Васильевича пришел Мазепа. Был он в серой свитке, в простой бараньей шапке, только на золотой цепи висела дорогая сабля. Иван Степанович был богат, знатного шляхетского рода, помногу живал в Польше и Австрии. Здесь, в походе, он отпустил бородку, ― как кацап, ― стригся по московскому обычаю. Достойно поклонясь, ― равный равному, ― сел. Длинными сухими пальцами щипля подбородок, уставив выпуклые, умные глаза на Василия Васильевича.
― Может, пан князь хочет говорить по-латыни?.. (Василий Васильевич холодно кивнул).[14]
В людской было всегда много нового. Долгое время кухаркой была скуластая женщина, с провалившимся носом. Муж ее, старик с парализованным наполовину лицом, был скотьим пастухом. Их называли кацапами, потому что они были из внутренней губернии. У этой четы была девочка лет восьми, очень миловидная, голубоглазая и беловолосая. Она привыкла к тому, что тятька с мамкой всегда бранятся.[15]
«Не беда, кацап он ражий;
Вон он вышел на крыльцо,
Подбоченился, понурил
Загорелое лицо». «Вон, кацап пошел к арбузам На зеленую бахчу, Поднял дыню и ― глазами Провожает саранчу».
Воротилась ли к кацапу
Беспокойная жена?
Не видать… Денек был серый, Ночь дождлива и бурна. Вот глядит один и видит Ночью красное пятно… Пригляделся, ― у кацапа Занавешено окно.
Так зачем же занавеска?
Аль кацап, хоть и женат,
Позабыл семью и бога,
И боится ― подглядят.[16]
Дорогой Карл XII <двенадцатый>, сражение под Полтавой,
слава Богу, проиграно. Как говорил картавый,
«время покажет Кузькину мать», руины,
кости посмертной радости с привкусом Украины.
То не зелено-квитный, траченный изотопом, ―
жовто-блакытный реет над Конотопом,
скроенный из холста, знать, припасла Канада.
Даром что без креста, но хохлам не надо.
Гой ты, рушник, карбованец, семечки в полной жмене!
Не нам, кацапам, их обвинять в измене.
Сами под образами семьдесят лет в Рязани
с залитыми глазами жили, как при Тарзане.[17]
↑Толковый словарь живаго великорускаго языка Владиміра Даля. — исправленное и значительно умноженное по рукописи автора. — СПб.-М.: Изд. М. О. Вольф, 1880—1882 гг. (Кацап // Толковый словарь Владимира Даля)
↑ 12Н.В.Гоголь, Полное собрание сочинений и писем в двадцати трёх томах. — М.: Институт мировой литературы им. А. М. Горького РАН, «Наследие», 2001 г. — Том 1.
↑ 12Евгений Марков. Очерки Крыма. Картины крымской жизни, истории и природы. Евгения Маркова. Издание 3-е. — Товарищество М. О. Вольф. С.-Петербург и Москва, 1902 г.
↑ 12Максим Горький. Собрание сочинений. Том 20. Москва, «ГИХЛ», 1952 г.
↑ 123Дедлов (В. Л. Кигн). Переселенцы и новые места. Путевые заметки. — СПб., изд. М. М. Ледерле, 1894 г.
↑ 12Иван Солоневич. «Наша страна: о сепаратных виселицах». Париж: журнал «Русскiй Мiръ», № 4, 2001 г.
↑ О происхождении слова «кацап» // историко-этнографический журнал «Киевская старина».— 1901.— Т. 65.— С. 474.
