У этого термина существуют и другие значения, см. Клещи (значения).
Клещ, кле́щи (лат.Acari) — в биологическом смысле слова: крупнейший подкласс членистоногих из класса паукообразных (лат.Arachnida), включает более 54 тысяч видов. Такого расцвета клещи достигли благодаря тому, что в своём развитии приобрели микроскопические размеры, что позволило им освоить верхние слои почвы, богатые разлагающимися растительными остатками.
Раздел зоологии, изучающий клещей, называется акарологией. Большинство клещей имеют очень мелкий размер тела от 0,08 мм (80 мкм) до 1 мм (у почвенных, растительноядных видов, у паразитов трахей пчёл и кожи человека). До 10-20 мм увеличивается тело у самок некоторых паразитов млекопитающих, насосавшихся крови. Как раз этих, видимых глазом клещей (без уточнения вида) в большинстве случаев и имеют в виду авторы текстов, разумея под этим словом некоего мелкого «паразита», насекомое, незаметно прицепившееся к человеку или животному, чтобы сосать его кровь.
Вальган ушел, не простившись ни с Грининым, ни с Чубасовым. Бахирев напоминал теперь Вальгану одного из тех лесных клещей, что в детстве присасывались к рукам и шее, ― чем сильнее такого клеща отдирать от себя и раскачивать тем крепче он впивается в тело.[2]
Вместе с тем лишь только выдался первый, более других тёплый день, как уже 11 апреля показались, и в весьма большом количестве, комары ― эти мучители, отравляющие здесь летом жизнь не только животных, но даже и человека. С первого же дня своего появления они начали сильно надоедать, в особенности в хорошую тихую погоду, и даже ночные морозы, которые продолжали стоять в течение всего апреля, повидимому, нисколько не действовали на этих дьяволов. Кроме того, в лесах появилось такое множество клещей, что стоило только немного пройти по кустам, как они уже ползали по платью целыми десятками и часто даже впивались в тело. Но всего более страдала от них моя собака, в которую клещи впивались целыми сотнями, так что бедное животное видимо худело и не было никакой возможности избавить её от этих мучителей.[3]
Благодаря более укрытому и удаленному от охлаждающего влияния Лоб-нора положению Чархалыка, растительность здесь начала развиваться уже по-весеннему: ива зеленела, на туграке распустились цветовые сережки, в садах цвели абрикосы. Показались также скорпионы, большие ящерицы (Stellio stoliczkanus) и множество клещей. Последние ползали всюду по земле и кучами впивались в голые пахи наших верблюдов, так что для этих бедных животных прибавилась новая серьезная невзгода. <...>
Последние, несмотря на вторую половину сентября, день в день стояли около 25° и выше в тени; при ясном теперь небе солнце жгло, как огонь, в здешнем крайне сухом воздухе. Ради такой жары множество еще было комаров, невыносимо все время нас донимавших, и клещей, которые кучами впивались в голые пахи верблюдов. Можно себе представить, каково бывает здесь летом для проходящих путников. Не даром один из них излил свою скорбь в надписи, виденной нами на обтесанном стволе туграка. Эта надпись категорически гласила: «Кто пойдет здесь летом в первый раз ― сделает это по незнанию; если вторично отправится ― будет дурак; если же в третий раз захочет итти ― то должен быть назван кафиром и свиньей».[4]
Можно сказать, что Шопенгауэр доказывает, что воля не подвергается в мире никаким изменениям. Она всегда остается одна и та же, будучи совершенно тождественной как у человека, так и у клеща; ибо если насекомое чего-либо желает, то оно желает этого столь же решительно, как и человек: вся разница заключается лишь в объекте желания, в мотиве желания и в освещающем это желание разумении. Порядок природы ― неизменен, и неизменность эта зависит не от разума.[5]
— Эрнест Ватсон, «Артур Шопенгауэр. Его жизнь и научная деятельность», 1891
Для нас лучше в средней полосе, для дагестанцев — в Дагестане, для сибиряков — в Сибири. Отдыхать, в общем, лучше у себя под боком, за городом, на даче. Главное — не забывать о клещах.
Истрепались нервы, закачались настроения, душа наполнилась дрожащею серою мутью. Именно текучая изменчивость настроений и открыла мне моего Хозяина. Как беспокойный клещ, он ворочается в душе, ползает, то там вопьется, то здесь, ― и его все время ощущаешь. А кругом ходят люди. Хозяева-клещи впились в них неподвижною, мертвою хваткою, а люди их не замечают; уверенно ходят ― и думают, что сами они себе причина. <...> Я сидел и вслушивался в себя. Вот он, в темной глубине, ― лежит, распластавшись, слепой Хозяин. Серый, плоский, как клещ, только огромный и мягкий. Он лежит на спине, тянется вверх цепкими щупальцами и смотрит тупыми, незрячими глазами, как двумя большими мокрицами. И пусть из чащи сада несет росистою свежестью, пусть в небе звенят ласточки. Он лежит и погаными своими щупальцами скользит по мне, охватывает, присасывается. Погоди ты, подлый раб![6]
Анна Энгельмюллерова впилась в меня, как клещ, — впрочем, даже клещ ничто в сравнении с этим существом. Клеща можно смочить спиртом, и он отстанет, но такую женщину можно поливать спиртом с утра до вечера, — она всё будет висеть на вас и ещё кокетничать.
Нарвали букет купавы перед тем, как ехать в город. На пароходе племянник жены заметил клеща на цветке и сказал: «Ой, клещ! Подержите, тетя Маня, я достану спички и сожгу его». Перед этим делали ремонт в избе, руки у того и у другого были в царапинах ― этого оказалось достаточно… Жену едва спасли, и племянник был в тяжелейшем состоянии. <...> Но по лесам все еще лежали глубокие, чистые снега; речка лишь в излучинах слегка «отпотела», утренники выдавались крутые, и мы радовались ― мало будет клеща ― он как раз в эту пору окукливается в гнилых пнях и валежниках, но если утренник-другой ударит за минус тридцать, такое здесь веснами случается нередко, куколкам клеща и всякой заразной твари конец.[7]
Одинокий клещ, сосредоточившись в себе, сидит на своем дереве, слепой, глухой и немой, и только вынюхивает, годами вынюхивает на расстоянии нескольких миль кровь проходящих мимо живых, которых он никогда не догонит. Клещ мог бы позволить себе упасть. Он мог бы позволить себе упасть на землю леса, проползти на своих крошечных ножках несколько миллиметров туда и сюда и зарыться в сухую листву — умирать, и никто бы о нем не пожалел, Богу известно, что никто. Но клещ, упрямый, упорный и мерзкий, притаился, и живет, и ждет. Ждет, пока в высшей степени невероятный случай подгонит прямо к нему под дерево кровь в виде какого нибудь животного. И только тогда он отрешается от своей скрытности, срывается, и вцепляется, и ввинчивается, впивается в чужую плоть.
Тогда, говорят, приезжий спросил, что он подразумевает под блохами. Колчерукий ответил, что под блохами он подразумевает именно собачьих блох, которые не следует путать с куриными вшами, которые его, Колчерукого, нисколько не беспокоят, так же как и буйволиные клещи. А если его что беспокоит, так это лошадиные мухи, и если он в жару подбросит под хвост лошади пару пригоршней суперфосфату, то колхозу от этого не убудет, а лошади отдых от мух.[8]
Звук, издаваемый бароном, уже ничем не напоминал голос человека. И лицо его преобразилось: челюсть выступила вперед, глаза сузились. Пальто лопнуло под напором бугристых плеч. Огромные лапищи ― белые, будто восковые, с тугими напряженными венами ― потянулись к шипящему огню. Николай Степанович отступил на шаг ― и тут одновременно метнулись к вырастающему гиганту Коломиец и Гусар. Коломиец обхватил его за каменную шею, Гусар клещом повис на руке. Гигант схватил его другой лапой поперек туловища, рванул…[9]
— Значит, — кашлянул Сергеев, — силами нашего предприятия и при помощи сотрудников Государственного Зоологического музея была произведена отливка из нержавеющей стали по форме увеличенной в 10000 раз личинки чесоточного клеща. Вес отливки: 1800 кг. <…>
Сергеев махнул рукой, платформа, подцепленная краном, стала подниматься. Рабочие уже успели убрать куски опоки и срезать с отливки литники, прикрывшись от жара щитами. <…>
Якушев трижды посигналил, ворота открыли. Весь внутренний двор «Универсама» был заполнен людьми, которые расступились, пропуская грузовик. МАЗ осторожно въехал и остановился перед кучей из кусков сливочного масла.
<…> багрово-красная, окутанная паром отливка съехала с кузова в кучу масла и с шипением стала погружаться в неё.
Нынче ваш брат провинциал Москву не жалует. Один тут доказывал мне, что она, дескать, соки пьет из России-матушки. Дуется, мол, на ее белом теле, наподобие огромного клеща, ― и когда только лопнет. Пусть так, спорить не буду. Только задумывались ли вы, товарищи из глубинки, что клещ этот или кто там прирастает именно вами? Вы сами сюда, как говорится, прете, вот в чем проблема. Московские крутые деляги ― это ведь бывшие вы. И наш, извиняюсь за выражение, бомонд, перетекающий с одного культурного мероприятия на другое, ― тоже вы на две трети.[10]
― Если бы от Нанетты. Была бы надежда их вывести. А то Слепой притаскивает. Не травить же вожака морилкой. И блохи ― еще не самое страшное. Иногда он приносит на себе клещей. Посреди зимы. И не одного, а нескольких видов. Ты когда-нибудь снимал с себя клеща? Главное ― не дергать, чтобы не оставить головку.
― Сфинкс, ты шутишь? ― не выдержал я.
― Шучу, ― сказал он серьезно. ― Я вообще шутник, ты не заметил? ― Почему бы просто не сказать человеку, чтобы он заткнулся, если его вопросы раздражают?
Вот комар ― уже не жизнь, а расчесанные в кровь коленки, лодыжки и локти. Клещ ― не жизнь, а опасность какого-то страшного «энцефалита», поэтому в лес надо ходить в спортивном костюме и косынке даже в жару. <...> И в самом деле, ничего страшного не случилось. Всего лишь клещ. Дяди Серёжина будка стоит посреди густой травы, и хотя Папа исправно выстригает газонокосилкой поле для игрищ Серого, клещи в иные времена иных годов активны до безумия. И даже самые дорогостоящие капли от самых лучших производителей ничего не гарантируют. А на большую собаку не наденешь спортивные штаны и косынку. Вот клещ и въелся дяде Серёже в самый центр его красивой лохматой спины. Папа аккуратно извлекает клеща, предварительно полив вкусную шерсть растительным маслом, и отвозит страдальца в ветеринарную клинику. Дяде Серёже бреют кусочек лапы и берут анализы.[11]
Я допускаю, что если бы Салтыков-Щедрин воскрес и пожил немного среди нас, тогда ещё относительно счастливых, то, осмотревшись и не найдя ничего интересного, он охотно вернулся бы в тот мир, в котором уже обвыкся. Я тоже в ту пору не видел вокруг себя никаких достойных тем и по этой причине сосредоточился на этом злосчастном клеще, имея то оправдание, что он хоть и маленький, но беспокойство причинил мне заметное. Тем более что само по себе событие внедрения его в моё тело стало для меня редким в последнее время физическим соприкосновением с реальной жизнью.
Отменно нарисовано,
Отличнейшая вещь!
Я был к ней как прикованный,
Впился в нее как клещ.
Так живо представляется,
Что хоть рукой бы взять. Брюллов наш отличается,
Уж нечего сказать!..[12]
— Николай Некрасов, «Провинциальный подьячий в Петербурге», 1840
И тут настала каторга
Корёжскому крестьянину ―
До нитки разорил!
А драл… как сам Шалашников!
Да тот был прост: накинется
Со всей воинской силою,
Подумаешь: убьет!
А деньги сунь ― отвалится,
Ни дать ни взять раздувшийся
В собачьем ухе клещ.
У немца ― хватка мертвая:
Пока не пустит по миру,
Не отойдя сосет![12]
Клещ калёный, клещ калинный,
Клещ морёный, клещ малинный,
Клещ плечистый, клещ пречистый,
Мытый ро-са-ми,
Клещ былинный, клещ невинный,
Сто-е-ро-со-вый... <...> Ты отведай клещевины, Брат мой, томный и невинный, Нынче урожай хорош: Может, сразу же помрёшь?
Или, мучаясь немного,
Ты себя познаешь строго,
глядя в небо через глаз...[13]
— Михаил Савояров, «Клещ невинный» (из сборника «Не в растения»), 1921
Мост, ты за нас! Мы реку телами кормим! Плю ― щом впилась, Клещом ― вырывайте с корнем!
Как плющ! как клещ!
Безбожно! Бесчеловечно!
Бро ― сать, как вещь,
Меня, ни единой вещи...[14]
Копай топорами широкие рвы, траву губи на корню,
чтобы нельзя по клочьям травы
дальше лететь огню.
Чтобы между сосновых корней
с повадкой лесного клеща
маленькое семейство огней
не распухало, треща.[15]
Фокс приклеился носом к руке: «Что читаешь весь день в гамаке? Помоги мне… Опять эта гнусная вещь ― Клещ!» Я поставил собаку на ларь, Выдираю из уха проклятую тварь И давлю на пороге ― вот так: Крак!
Фокс мой сморщил резиновый нос, ―
Операцию он, как герой, перенес…
Но без слов
Понял кроткий упрёк я собачьих зрачков:
«Ах, хозяин, ищи не ищи, ―
Через час снова будут клещи…»[16]
— Саша Чёрный, «Фокс приклеился носом к руке...», 1932
Бей, не милуй. Зубы стисну,
А убьешь, так и потом
На тебе, как клещ, повисну,
Мертвый буду на живом.[17]
Но, что делать, приходится, братцы,
Хоть плеваться, а управляться.
А не то найдутся мошенники
И наденут на нас ошейники,
За ту власть, как клещ, уцепятся,
К нам коростой-чесоткой прилепятся,
Все повыжмут когтями-лапами,
Их не сбросим потом, не сцарапаем.
Без царя мы не сядем в лужу,
И десяток царьков нам не нужен.
Мы научены и настрочены,
Управлять будем сами, в очередь.[18]
И стал совет тут приживаться,
В люд местный втираться.
И мат, и грязь, и пьянство, Враньё, невежливость и хамство –
Всё очень липко ужилось,
Как сорняки разрослось,
Как клещ в тело впилось.[19]
— Зенон Позняк (Зянон), из поэмы «Великое Княжество», 2000
↑Афоризмы. Золотой фонд мудрости / сост. О. Еремишин — М.: Просвещение, 2006.
↑Николаева Г.E.. «Битва в пути». — М.: Советский писатель, 1960 г.
↑Н.М. Пржевальский. «Путешествие в Уссурийском крае». 1867-1869 гг. — М.: ОГИЗ, 1947 г.
↑Н.М. Пржевальский. «От Кяхты на истоки Желтой реки». Исследование северной окраины Тибета и путь через Лоб-Нор по бассейну Тарима. — М., Государственное издательство географической литературы, 1948 г.
↑Э. К. Ватсон. «А. Шопенгауэр. Его жизнь и научная деятельность». — М.: Издатель Ф. Ф. Павленков, 1891 г.
↑Вересаев В.В. «К жизни». — Минск, «Мастацкая лiтаратура», 1989 г.
.svg){kind=logo}
