Среди бивших во дворце баклуши, сквернословивших, не остерегаясь ребенка, сплетничавших и ссорившихся между собою молодых развращенных боярских детей и княжат Фёдор Степанович Колычев сразу резко выделился своею высокою нравственностью и серьезным складом ума.[7]
Стал мужик из осиновых чурбанов баклуши бить, сам плачет, рыдает. Много набил, целую кучу. Пришёл водяной и удивился:
— Ты что это вытворяешь?
— Баклуши бью, как вы приказали.[8]
...не стоит пытаться проверять гипотезу о том, возникает ли в нашем представлении образ деревянной болванки, из которой на Руси некогда изготовляли ложки, когда мы говорим или слышим выражение бить баклуши.[10]
При крепостном-то праве мы словно в тюрьме сидели, и каки-таки были у нас добродетели ― никому о том было не ведомо. А теперь все свои капиталы вдруг объявили. А и капиталов-то у нас всего два: жрать да баклуши бить. Жрать хочется, а работать не хочется (прежде, стало быть, при крепостном праве вдосталь наработались!) ― ну, и ищут, как бы вьюном и «вернуться». Иной всю жизнь без штанов жил, да и дела отродясь в глаза не видал ― ан, смотришь, он в трактире чай пьет, поддевку себе из синего сукна сшил! Спроси его, что он сработал, откуда у него что проявилось, ― он не то что тебе, да и себе-то настоящего ответа дать не сумеет![6]
А культурный человек ― что он знает? Он глядит на непросветное небо и думает: «Ах, все погибло!» Сверх того, он видит, что «хамово отродье», нанятое для собирания плодов земных в житницы, сидит, мокрое, под навесом и бьет баклуши, и это опять волнует его… Культурный человек бесконечно легковерен и притом в высшей степени одарен художественными инстинктами. Вот почему для него выгоднее совсем не родиться на свет, нежели возгореть страстью к полеводству.[11]
К старости все равно огородничеством занялся. У них в бригаде есть Матрена Баклушина. На ходу спит, а бить баклуши ― первая! Огородами, вплавь через ледяную реку ― а с работы убежит, и никто не заметит когда… Или Клеопатра Евлампиевна, бывшая доярка. С Горного Алтая приехала. Как лето, обязательно змея ужалит. В Черемшанке сроду никаких змей не было, и что же (он сам свидетель), приехала Клеопатра, и в то же лето у нее под крыльцом змеи завелись.[12]
Он родился на семь лет раньше, мог пройти еще в шестидесятые, было можно и легко ― что он делал? груши и баклуши бил? А мне того просвета не было! Он Довлатов, а я Веллер, он не проходил пятым пунктом как еврей, ему не был уже этим закрыт ход в ленинградские газеты, и никто ему в редакциях не говорил: знаете, в этом номере у нас уже есть Айсберг, Вайсберг и Эйнштейн, так что, сами понимаете, не можем, подождем более удобного случая; ему не давали добрых советов отказаться от фамилии под «приличным» псевдонимом![13]
В не меньшей степени научная культура проявляется и в том, какие гипотезы учёный не проверяет в силу того, что на данном этапе существования науки они вообще не могут рассматриваться как научные гипотезы. Например, не имеет смысла пытаться проверять гипотезу о том, что, решая задачу Секея, человек мыслит пошагово и делает это в той или иной последовательности (см. главу «Вместо введения»). Также не стоит пытаться проверять гипотезу о том, возникает ли в нашем представлении образ деревянной болванки, из которой на Руси некогда изготовляли ложки, когда мы говорим или слышим выражение бить баклуши. В обоих случаях я могу считать, что эти проблемы заслуживают внимания. Но мне необходимо еще и осознать, располагаю ли я сегодня необходимым интеллектуальным инструментарием для их решения.[10]
Ах, эта наивная юная романтика, кажущееся ощущение свободы на берегу безбрежного и неведомого океана, 60-е годы с их надеждами и верой в завтрашний счастливый день, томительный запах прибрежных водорослей и йода! Герои первых песен Кима ― рыбаки и китобои, беззаботные школяры, распевающие лихие и совершенно антипедагогичные песенки, вроде «Бей баклуши, бей баклуши, а уроки ― не учи»; свирепые, но благородные корсары устрашающего вида ― «Через лоб повязка, через череп ― шрам. Это не жизнь, а сказка ― говорю я вам». Искристое веселье, безбрежное, как океан и щедрое, как встающее из него камчатское солнце.[15]
«Современник» был театр социальный. Им-то я, что называется «чистая героиня», никогда не была нужна. Они не знали, что делать с таким лицом, как у меня, и вообще с таким типом. С другой стороны, это были мои университеты, потому что я проходила там сложнейшую школу выживания. Я ведь, можно сказать, баклуши била в училище, как все, радовалась четырем, а не пяти годам обучения. По-настоящему я мастерством-то не занималась. А в «Современнике» началась моя школа выживания.[16]
При определенном соотношении цинка и магния увеличение содержания меди в сплаве приводило к тому, что одновременно повышались прочность, пластичность, коррозионная стойкость и вязкость разрушения. Вот на этом основании мы смогли создать группу очень хороших высокопрочных алюминиевых сплавов ― В95, В96ц3 и особо прочный В96ц. Звонок от Андрея Николаевича Туполева, разговор в его обычной манере:
― Слушай, ты наверняка бьешь баклуши вместо того, чтобы работать. Давай, приходи ко мне.
― Слушаюсь, Андрей Николаевич, через десять минут буду.[17]
— Иосиф Фридляндер, «Алюминиевые сплавы в авиаракетной технике», 2004
Баклуши бить в беллетристике и художественной прозе
Мы сложили все продажные совести в один куль, из которого высыпали копейки на уплату за них их владельцам, и, дав людям два куля новых копеек задатку в счет снятого ими по торгам подряда на поставку потребного нам количества любви, порядка и послушания законам, поехали охотиться за перепелами. Перепелов в том году было очень мало: мы стреляли ворон, коршунов, воробьев и векш, били баклуши и тешились, как русские девки в семик, не думая более о людях и не опасаясь их страстей. Последние обыкновенно были заплачены нами в целом государстве за весь год вперед, под верный залог жадности и с вычетом пяти процентов в пользу обеднелых от честности лихоимцев. Мы благополучно царствовали таким образом до самой глубокой старости.[18]
Он от самого своего рождения никого и ни в чем еще не послушался; а за намерение его идти в военную службу надобно благодарить бога, потому что там его по крайней мере повымуштруют и порастрясут ему матушкины ватрушки; но полагал бы только с своей стороны лучшим ― поступить ему в пехоту, так как в кавалерии служба дорога; записывать же его в депутатское собрание ― значит продолжать баловство и давать ему возможность бить баклуши. Думал, что за это письмо она по обыкновению рассердится; однако нет. Нежданно-негаданно прикатила сама из Москвы, заезжает ко мне и говорит, что, возложивши упование на господа бога, она решилась отпустить Митю в службу и потому едет с ним в Малороссию, где и думает пожить, а «так как, говорит, имение остается без всякого надзора, то умоляю тебя, друг мой, принять его в свое распоряжение».[19]
Парамоша указывал даже, как нужно созерцать. «Для сего, ― говорил он, ― уединись в самый удаленный угол комнаты, сядь, скрести руки под грудью и устреми взоры на пупок». Аксиньюшка тоже не плошала, но била в баклуши неутомимо. Она ходила по домам и рассказывала, как однажды чёрт водил ее по мытарствам, как она первоначально приняла его за странника, но потом догадалась и сразилась с ним. Основные начала ее учения были те же, что у Парамоши и Яшеньки; то есть, что работать не следует, а следует созерцать.[4]
Ребёнок был странен ― горяч и неровен по характеру, то ласкался с женственной нежностью к приближенным, то топал ножонками и кричал на всех, как настоящий деспот; наблюдательность и память у него были замечательные, и на него производили впечатление такие мелочи, которые ускользали даже от наблюдения взрослого; каждое неосторожно сказанное слово западало в его удивительную память, а этих слов, неосторожных, циничных, развращающих, было тем более, что недальновидные окружающие вовсе не стеснялись при ребенке, полагая, что он ничего не понимает. Среди бивших во дворце баклуши, сквернословивших, не остерегаясь ребенка, сплетничавших и ссорившихся между собою молодых развращенных боярских детей и княжат Фёдор Степанович Колычев сразу резко выделился своею высокою нравственностью и серьезным складом ума. Великая княгиня отнеслась к нему милостиво и даже с некоторым любопытством, так как о нем уже много говорили при дворе его дальние родственники-старики, как о человеке необыкновенно серьезном, умном и ученом, а юный великий князь сразу полюбил его, что не могло быть удивительным.[7]
Проехало чучело, ухватило лапой мужика, посадило с собой рядом; помчались к озеру да с кручи вместе прыг в воду, очутились на зелёном дне.
— Ну, — говорит ему чучело, — народ мутить, меня ловить будешь али нет?
— Нет, уж теперь мне, батюшка водяной, не до смеху.
— А чем ты себя можешь оправдать, чтобы я тебя сейчас не съел?
— Мы народ рабочий, — отвечает мужик, — поработаю на тебя.
— А что делать умеешь?
— Неучёные мы, батюшка водяной, только баклуши и бьём.
— Хорошо, — говорит водяной, — бей баклуши… — и ушёл.
Стал мужик из осиновых чурбанов баклуши бить, сам плачет, рыдает. Много набил, целую кучу. Пришёл водяной и удивился:
— Ты что это вытворяешь?
— Баклуши бью, как вы приказали.
— А на что мне баклуши?
Почесал мужик спину:
— Ложки из них делать.
— А на что мне ложки?
— Горячее хлебать.
— Ах ты, дурень, ведь я одну сырую рыбу ем. Ни к чему ты, мужик, не годишься.[8]
В конце концов, они достигли в этом вопросе взаимного согласия и перешли к анализу способов бить баклуши. Первый утверждал, что это лучше делать днём, второй настаивал на понедельнике.
― «Алеша, прости поперечну девку, прости злюку. Ее бы расколоть на баклуши да заново склеить».
― «Прости, прости…» ― прошептал строжась, но господи, какой ласковой прохладой омыло грудь, куда только и девался непроходимый ком в горле. Только что убить был готов, растерзать на части ― и куда все зло подевалось? <...>
И царил в этом сверкающем поднебесье лишь один жаркий просительный вопль. Туман наступал от озера, заполнял баклуши, западинки, промоины, слоился, наплывал на деревню, и голос певицы тоже слоился, казалось, что женщине нравилось не столь петь, сколько слушать собственный звук, катящийся из трубного органа, и потому Маруся не таила его, а орала в полную силу, дивясь мощи своего горла. <...>
Он сказал лишь: «Грех берешь на душу. В самом соку, сын мой, а бродишь по миру, баклуши бьешь».
― «Все одно грех-то принимать, ― будто бы воскликнул Чернобесов. ― Грехом больше, грехом меньше».[20]
— А кто вам сказал, товарищ генерал, что нас здесь лечат? — я кивнул головой направо, где сидела и нервно курила Чернявская, за нее пытался и не мог спрятаться обливающийся потом Владыко, стиснувший в жмене комочек мокрого носового платка. — Они?
— Ну а все-таки? Все-таки? — встряла в разговор заведующая отделением. — Мы же не баклуши здесь обиваем.
«Груши», — подхватил я про себя, а вслух вопросил:
— Что же, товарищу генералу не видно разве, как нас здесь лечат? В каких условиях мы находимся? Может, достать из-под гипса и показать горсть червей или вшей?..[21].
― Есть капитана Каупа к вам!
Взвыл движок электростанции, осветители развернули все софиты на противоположный берег. Человек двадцать солдат, бивших баклуши на этом берегу, кинулись выполнять приказ. По железу понтонного мостика загремели сапоги, через пять минут весь левый берег был усеян фигурами в немецких шинелях и стальных касках. Вспыхнули прожектора и на том берегу.[9]
Тот бьется из каких-то планов,
Тот бьется, чтоб попасть в чины,
Тот около чужих карманов,
Тот около чужой жены.
И бейтесь, не жалея груди,
Со дня рожденья до могил…
Иной лишь тем пробился в люди,
Что мастерски баклуши бил.[3]
— Фёдор Кони, «Хоть свет велик, а люди бьются!..» (куплеты из комедии-пословицы «В тихом омуте черти водятся»), 1834
Древле нам прогрессом не трубили в уши.
Жили мы спокойно, жили-поживали,
Продавали души, чтобы бить баклуши,
И с душой девичье тело покупали.[5]
Он на бирже, в думе, в банках,
Нет собранья без него:
Это высшего разряда
Фактор ― сила наших дней. Телеграфов с ним не надо,
Ни газетных новостей.
Светский мир и мир подпольный
Дань равно ему несут,
Как рево́львер шестиствольный
Он заряжен! С виду шут,
Он неспро́ста бьет баклуши,
Он трудится больше нас:
Настороженные уши, Волчий зуб и лисий глаз!
Что вам нужно? Закладную?
Моську, мужа… дачу, дом,
Капитал?.. Рекомендую:
Не ударит в грязь лицом![22]
«Каждому, как клюква, ясно:
нечего баклуши бить,
надо в нашей, надо в Красной,
надо в армии служить».
С огорченья ― парень скис.
Ноги врозь, и морда вниз.[23]
Навострите ваши уши, Лодыри и неучи: Бей баклуши, бей баклуши, А уроки не учи!
Зря, ребята, вы страдали,
Зря болела голова:
Трижды три ли, дважды два ли -
Всё равно в итоге два.
.svg){kind=logo}
