Цитаты о Льве Ландау

Лев Давидович Ландау

Лев Ландау, 1938 г. фотография в тюрьме НКВД

Статья в Википедии

Медиафайлы на Викискладе

Лев Дави́дович Ланда́у (часто именуемый коллегами-физиками сокращённо Дау, 1908-1968) — советский физик-теоретик, основатель научной школы, академик АН СССР (1946), лауреат Нобелевской премии по физике (1962), создал многочисленную школу физиков-теоретиков. Кроме научных достижений, Лев Ландау известен ярким, неформальным характером и множеством острых высказываний-афоризмов, вошедших в легенды.

Цитаты о Ландау-учёном

Одним из первых пролил свет на природу сверхпроводимости знаменитый советский физик академик Лев Давидович Ландау, длительное время работавший в Институте физических проблем АН СССР. Глубокий и разносторонний ученый пользовался среди физиков непререкаемым авторитетом. Его краткая надпись на чьей-нибудь научной работе: «Одобряю, Ландау» всегда означала, что написана новая незаурядная теоретическая статья, проделана новая, чрезвычайно интересная экспериментальная работа. Все знавшие Ландау (он умер в 1967 году в результате последствий автомобильной катастрофы), отмечают его легкое, радостное и, как иным даже иногда казалось, внешне легкомысленное (да простят меня читатели за такой эпитет) отношение к труду. Работал он чаще всего лежа на диване в какой-нибудь крайне неудобной позе. Свои глубочайшие мысли он по обыкновению небрежно нацарапывал на мятых листках, которые колодой держал в руке. Почерк его могли разобрать немногие «специалисты». Юмор его был колок, взгляды ― радикальны. Суть любой проблемы схватывалась им на лету. Лишь немногие близкие друзья знают, каким трудом достигалась эта легкость. Ландау первым сопоставил два «странных» явления ― сверхпроводимость и сверхтекучесть ― течение жидкого гелия-2 без трения через узкие капилляры и предположил, что эти явления родственны. Сверхпроводимость ― это сверхтекучесть весьма своеобразной жидкости ― электронной. Идея Ландау оказалась в высшей степени плодотворной, на ее основе построено большинство теорий сверхпроводимости. Открытие сверхпроводимости и особенно успехи в ее теоретическом объяснении бросили грозный вызов максвелловой теории, да и основанной на ней лоренцевой. Поскольку родилось предположение о том, что сверхпроводимость обусловливается специальными, «сверхпроводящими» электронами, необходимо было скорректировать уравнения и ввести в них новый член ― ток, обусловленный уже не нормальными, а сверхпроводящими электронами.

— Владимир Карцев, «Приключения великих уравнений», 1970

Основная его сила как учёного была в чётком и конкретно логическом мышлении, опирающемся на очень широкую эрудицию. Но такой строгий научный подход не мешал ему видеть в научной работе и эстетическую сторону, что приводило Ландау к эмоциональному подходу не только в оценках научных достижений, но и в оценке самих учёных. Рассказывая о научной работе или об учёных, Ландау всегда готов был дать свою оценку, которая обычно бывала остроумной и чётко сформулированной. В особенности остроумным Ландау был в своих отрицательных оценках. Такие оценки быстро распространялись и, наконец, доходили до объекта оценки. Конечно, это усложняло для Ландау его взаимоотношения с людьми, в особенности, когда объект критики занимал ответственное положение в академической среде.

— Пётр Капица, 1976

― Как вы работаете? ― Очень просто. Лежу на диване, а Женя Лифшиц записывает. (Он с Е.Лифшицем тогда писали свой учебник физики.) На вопросы о коллегах отвечал обычно односложно и доброжелательно, в худшем случае ― равнодушно. Один раз я видел его рассерженным. Это было, когда Нобелевскую премию получили два американских китайца. Я спросил про их открытие. ― Я всё это знал, ― ответил Дау. ― Просто не пошел в этом направлении. Видно было, что он досадует. Ученики его обожали и преклонялись перед ним. Он создал не только школу ученых, но и особую манеру поведения «под Дау», которую культивировали его ученики. О «ландау-минимуме» ходили легенды. Один из учеников мне рассказывал. Ландау задали какой-то трудный вопрос. Он подумал и написал на доске формулу. Его спросили, как он вывел эту формулу. ― Ну, это каждый дурак понимает, ― сказал он. И ушел.

— Давид Самойлов, «Проза поэта», 1980

В конце 50-х годов на роль новой теории стала претендовать единая нелинейная теория частиц, предложенная В. Гейзенбергом и разрабатывавшаяся им совместно с сотрудниками. Центральная идея этой теории соответствовала духу старых атомистических представлений и состояла в том, что известные нам элементарные частицы представляют собой различные комбинации связанных друг с другом частиц особой первичной материи. Шуму (по крайней мере у нас в Союзе) теория Гейзенберга наделала много. Достаточно сказать, что ею увлёкся такой критически мыслящий человек, как Л.Д.Ландау. Увлечения этой теорией не избежал и Игорь Евгеньевич, но оно длилось сравнительно недолго. Он охладел к теории Гейзенберга потому, что она, в полном соответствии с известным афоризмом Н.Бора, была «недостаточно сумасшедшей» (т.е. недостаточно радикально порывала с обычными фундаментальными представлениями).

— Давид Киржниц. «Вехи научного творчества», 1995

Требовательность к высокому научному уровню не противоречила у Ландау сравнительно скромной самооценке. Он относил себя к физикам второго класса и чётко различал задачи, которые он может и не может решить. Типичный афоризм Ландау: «Как Вы можете решать задачу, ответа на которую Вы не знаете заранее?» В том классе проблем, которым он сам себя ограничил, для Ландау не было трудностей в решении задач — трудности были только в их постановке. В том, что Ландау не брался за решение задач, ответ на которые он не мог знать заранее, была не только его сильная, но и слабая сторона. Тем самым, он отказывался от попыток решить проблемы, которые, как он считал, были выше его класса. Мне кажется, что в результате такой скромной самооценки Ландау не сделал всего того, что он мог бы сделать (в частности, в квантовой теории поля).

— Борис Иоффе, «Без ретуши», 2003

Дело в том, что и создание школы, и семинар, и многое другое для Ландау имело одну цель — поддержание научного уровня физики. Ему была важна не его школа, не большое количество учеников, почитающих его как «мэтра» (так его иногда называл Померанчук), а то, чтобы его ученики всегда находились на переднем крае науки. Ему совершенно было не нужно, более того, это было противно его натуре, чтобы кто-либо из его учеников делал научную карьеру, занял бы директорский пост. Уже после катастрофы, когда Ландау был болен и слабо реагировал на всё окружающее, к нему как-то пришли и сказали: «Дау, Ваш ученик стал директором». «Мой ученик, — ответил Дау, — не может быть директором». Внешние признаки подобострастия по отношению к Учителю были чужды Ландау: настолько, что я даже не могу себе представить, что бы он сделал, если бы кто-нибудь их проявил — вероятно выгнал бы. Тут он был прямой противоположностью некоторым руководителям других школ.

— Борис Иоффе, «Без ретуши», 2003

Наконец — и это крайне актуально сейчас — Ландау считал, что научный лидер должен обязательно иметь собственные и общепризнанные научные результаты. Только тогда он имеет моральное право руководить людьми и ставить перед ними задачи. (И, замечу я теперь, давать рекомендации политическому руководству.) Ландау говорил: «Нельзя делать научную карьеру на одной порядочности — это неминуемо приведёт к тому, что не будет ни науки, ни порядочности». Эти слова хочется сейчас обобщить: нельзя делать научную карьеру на одних организаторских способностях — последствия будут аналогичными.

— Борис Иоффе, «Без ретуши», 2003

Собственно, так же развивается и научное мировоззрение ― на основе коллективного опыта людей науки. Между носителями разных типов мировоззрения полное взаимопонимание вряд ли возможно. Но, учитывая опыт физики ХХ века, понадеемся вместе со Львом Ландау, что «человек может понять вещи, которые он уже не в силах вообразить». Такое понимание даёт мост между разумом и чувством, или хотя бы понтонную переправу, если увидеть родство обсуждаемого интуитивного выбора с теми взлетами интуиции от опыта к теоретическим понятиям, какие сделали: Галилей, вводя понятие инерции, Ньютон, вводя понятие всемирного тяготения, Фарадей с Максвеллом, вводя понятие электромагнитного поля.

— Геннадий Горелик. «Чудо-дерево Культуры — Древо познания», 2011

Цитаты о Ландау-человеке

Про Гёттинген Ландау скаламбурил: «У Бор-на я!» К счастью, это было непереводимо на другие языки, и только Георгий Гамов мог расхохотаться всей непочтительности такого каламбура. Впрочем, вполне в копенгагенском духе Ландау не щадил и самого себя. Он говаривал, что сознает, отчего его называют коротко ― Дау; это от французской транскрипции его фамилии: «Л'ан Дау», что значит просто «осёл Дау». Так ведь и Бор без тени немецко-профессорского самопочтения говаривал о себе: «Я не боялся показаться глупым…» Та же непринужденность. Словом, в Копенгагене Дау почувствовал себя как дома.

— Даниил Данин. «Нильс Бор», 1975

И, увидев, с каким несвойственным ему пиететом Ландау относится к гостю, кто-то из старых профессоров пожалуется Бору, что его ученик ведет себя неподобающе ― «просто безобразничает». (Так, в физтехе ввели тогда пропуска, и Дау, вышучивая это нововведение, прикреплял свой пропуск сзади к воротнику, а затем шел через проходную спиной к вахтеру. Да и вообще…) Бор озабоченно согласится отечески поговорить с Ландау. И действительно сделает это. Он скажет укоризненно: «Так нельзя вести себя, Дау!» Но Дау незамедлительно спросит: «А почему?» И Бор задумается. Начнет вышагивать по комнате удовлетворительные доводы, не сумеет их найти и в заключение пообещает серьезно обдумать этот интересный вопрос. И уедет из Харькова, не найдя ответа.

— Даниил Данин. «Нильс Бор», 1975

Воскресным вечером 7 января <1962 года> пришла телеграмма из Москвы. Щадя старого друга, Капица адресовался к его семье. Утром по дороге в Дубну ― Бор с прошлогодней весны хорошо помнил это шоссе ― Ландау попал в автомобильную катастрофу. Он лежал без сознания. Грозил отек мозга. Бор выслал нужное лекарство на следующий день ― самолётом. И верил: Дау удастся спасти. И нисколько не удивился, когда позднее узнал, что 87 московских физиков ― учеников и друзей Ландау ― с первой минуты отдали себя в распоряжение врачей для выполнения любых поручений, став добровольными курьерами, связными, носильщиками, шоферами, мастеровыми. И то был счастливый для Бора день, когда в марте 62-го его оповестили, что к Дау вернулось наконец сознание.

— Даниил Данин. «Нильс Бор», 1975

С Ландау я познакомился (если память не изменяет) в 1947 году на Рижском взморье. Не помню, как это произошло, скорей всего он сам обратил внимание на красоту моей жены и познакомился не столько со мной, сколько с ней. Он был экстравагантен по природе, держался «кавалером», болтал пустяки. Но в пустяки и в «кавалерство» как-то не верилось. А необычность была убедительна. Сразу чувствовалась его чистота, внутренняя скромность, скрытая от взора глубина. Он мне очень понравился. А за женой ухаживал так деликатно, так старался не обидеть меня, что и ревности никакой не было. С этого лета мы встречались регулярно до того рокового случая, когда Ландау перестал быть Ландау. Несколько раз ходили с ним (без жён) в ресторан. Он почти не ел и вовсе не пил. Ему хотелось понравиться официанткам. Их он почитал идеалом женщин. Классификация женщин, составленная им, достаточно хорошо известна. Дау (первое удивление в момент знакомства, что он просил называть его именно так) сокрушался, что не нравится официанткам, несмотря на все регалии, а вот физик М.К. нравится. Он завидовал этому физику. Серьезных разговоров мы, как правило, не вели. В современной поэзии он не был начитан.

— Давид Самойлов, «Проза поэта», 1980

С Дау виделись мы не часто, но регулярно. Обычно он заранее звонил по телефону, спрашивал, может ли прийти. Любил, когда у нас бывали гости, охотно слушал и рассказывал смешные истории и анекдоты. Смеялся характерным насморочным смехом. При всей своей экстравагантности он был всегда естествен, не было в нем зазнайства и наигрыша. От него веяло особым аристократизмом. Он был аристократически прост. <...> Последний раз Дау пришел к нам дней за десять до происшедшей с ним катастрофы. Разговор шел о долголетии. ― Мне цыганка нагадала, что я буду жить сто лет, ― сказал он. Эта фраза вспомнилась, когда нам позвонил его ученик Юра Каган и сообщил о несчастии. Больше Ландау я не видел.

— Давид Самойлов, «Проза поэта», 1980

Заходил к нам иногда академик Ландау. И однажды он встретился с Глазковым. Было это в начале 50-х годов. Ландау обычно называл себя «Дау», так и представился Коле. — А я сегодня был на Ваганьковском кладбище и видел там могилу генерала Дау, — сказал Глазков, предварительно сообщив, что он «Г. Г.», что значит «Гений Глазков». — Это не я, — отозвался Ландау, ничуть не удивившись, что перед ним гений. — Я самый сильный из интеллигентов, — заявил Глазков. — Самый сильный из интеллигентов, — серьезно возразил ему Ландау, — профессор Виноградов. Он может сломать толстую палку. — А я могу переломить полено. Так произошло знакомство двух гениев. Они дико понравились друг другу и сели играть в шахматы. Кажется, и стихи Глазкова, как и их автор, понравились Ландау.

— Давид Самойлов, «У врат Поэтограда», 1980

	Меня удручала сталинская система приоритетов. Радио изобрёл Попов. Электричество ― Яблочков. Паровоз ― братья Черепановы. Крузенштерн был назначен русским путешественником. Ландау ― русским учёным. Барклай де Толли ― русским полководцем. Один Дантес был французом. В силу низких моральных качеств.
	— Сергей Довлатов, «Марш одиноких», 1982

	Это был поистине героический период, который продолжался до 1953 года, до падения Берии. В 1937―1938 годах Капица не побоялся вступиться за несправедливо арестованного академика Владимира Александровича Фока, замечательного физика-теоретика, вытащил его из тюрьмы, так же как позже спас Л.Д.Ландау. Они, все эти исполины, отличались бесстрашием.
	— Даниил Гранин, «Зубр», 1987

О позиции Ландау я мало что знаю. Однажды в середине 50-х годов я приехал зачем-то в Институт физических проблем, где Ландау возглавлял Теоретический отдел и отдельную группу, занимавшуюся исследованиями и расчётами для “проблемы”. Закончив деловой разговор, мы со Львом Давыдовичем вышли в институтский сад. Это был единственный раз, когда мы разговаривали без свидетелей, по душам. Л. Д. сказал: — Сильно не нравится мне всё это. — (По контексту имелось в виду ядерное оружие вообще и его участие в этих работах в частности.) — Почему? — несколько наивно спросил я. — Слишком много шума. Обычно Ландау много и охотно улыбался… Но на этот раз он был грустен, даже печален.

— Андрей Сахаров. «Воспоминания», 1989

На одной из научных конференций, состоявшихся в 1947 году (кажется, на Рочестерской), Х. Крамерс выступил с программой вычисления конечных радиационных поправок для наблюдаемых величин ― с так называемой идеей перенормирования. Тогда же, или несколько позже, Ганс Бете сообщил о своём расчёте разности уровней. Но, как любил говорить Ландау: ― Курица ― не птица, логарифм ― не бесконечность. Результат Бете по существу означал прорыв в новую область, делал очень вероятным получение полностью конечного результата в этом и во всех других электродинамических явлениях. Остальное было делом техники (весьма трудной).

— Андрей Сахаров. «Воспоминания», 1989

	Обычно Сталин отклонял просьбы об освобождении тех или иных людей. Иногда ему приходилось и уступать. Требование академика П.Л. Капицы освободить молодого физика Л. Ландау было выполнено НКВД по указанию Сталина. Капица был нужен Сталину, так что пришлось пойти на уступку.
	— Рой Медведев. «О Сталине и сталинизме. Исторические очерки», 1989

Не знаю, как на семинарах или в дружеском общении с собратьями по науке, но с простыми смертными Ландау никакой формы собеседования, кроме спора, не признавал. Однако меня в спор втягивать ему не удавалось: со мной он считал нужным говорить о литературе, а о литературе ― наверное, для эпатажа! ― произносил такие благоглупости, что спорить было неинтересно. Увидя на столе томик Ахматовой: «Неужели вы в состоянии читать эту скучищу? То ли дело ― Вера Инбер», ― говорил Ландау. В ответ я повторяла одно, им же пущенное в ход словечко: «Ерундовина». Тогда он хватал с полки какую-нибудь историко-литературную книгу ― ну, скажем, Жирмунского, Щёголева, Модзалевского или Тынянова. «А, кислощецкие профессора!» ― говорил он с издевкой. (Все гуманитарии были, на его взгляд, «профессора кислых щей», то есть «кислощецкие».) «Ерундовина», ― повторяла я. И в любимые Левой разговоры об «эротехнике» тоже не удавалось ему меня втянуть. «Кушайте, Лева», ― говорила я в ответ на какое-нибудь сообщение о свойствах «особ первого класса» и клала ему на тарелку кусочек торта. «Лида! ― сейчас же вскрикивал Лев Давыдович, ― вы единственный человек на земле, называющий меня Лёвой. Почему? Разве вы не знаете, что я ― Дау?» ― «Дау» ― это так вас физики называют. А я кислощецкий редактор, всего лишь. Не хочу притворяться, будто я тоже принадлежу к славной плеяде ваших учеников или сподвижников. Митя, придерживаясь строгого нейтралитета, вслушивался в нашу пикировку. Забавно! Его занимало: удастся ли в конце концов Ландау втянуть меня в спор или нет.

— Лидия Чуковская, «Прочерк», 1994

Лева Ландау, освобожденный в апреле 39-го, пришел ко мне позднее ― во второй половине мая; не прямо из тюрьмы и, видимо, уже отдохнувший. Показался он мне таким же, как прежде, хотя и упомянул, что на следствии повредили ему два ребра. Впрочем, он быстро оборвал свой рассказ об избиениях, щадя то ли меня, то ли себя самого, более о себе не говорил, зато подробно расспрашивал обо всех предпринимаемых нами в Митину защиту шагах. Подробно расспросил об обыске у нас, о Митином аресте в Киеве, о том, как его вели по перрону. О приговоре, о конфискации. О датах. В уме он явно что-то сопоставлял и прикидывал. Молчал, потом переспрашивал, снова молчал. (В Левиной наружности не произошло перемен: такой же, каким я его знала и раньше: длинный; когда усядется ― острые колени торчат, словно лезвия складного перочинного ножика; некрасивый: два зуба поверх верхней губы… И прекрасные, глубокие, чистые, темные глаза, какие бывают на лицах только у итальянских Мадонн). Внезапно он спросил: ― Вы можете сказать мне правду? ― Я постараюсь. ― Вам меня не неприятно видеть? Не больно, что я вернулся, а… ― Нет. (Я говорила правду.) Наоборот, видеть вас я рада… (И это была правда.) Мне только странно… Вот мы сидим с вами вдвоем и разговариваем в моей комнате, а не вы и Митя ― у него или все трое у меня. Ведь это очень странно. Понимаете? ― Странно? ― переспросил Лева. ― Да, как и всё, ― сказала я, не умея передать свое чувство. ― Как вы думаете, вернется Митя? ― спросила я, нарушая молчание. ― Ничто из возможного не невозможно, ― ответил Дау. И, взяв с меня обещание, что если мне понадобятся деньги, я обращусь к нему, а не к кому другому, быстро ушел.

— Лидия Чуковская, «Прочерк», 1994

Унять Елену Наумовну, вулканически извергающую клокочущий смех и самые чёрные подозрения насчёт Николая Васильевича (я никак не мог привыкнуть к тому, что она всякий раз изобретает новые), было невозможно. Кроме того, от показа она упорно отказывалась, ссылаясь на слишком ранний час. «Вы знаете, что говорил Ландау? Когда его звали к девяти ― знаете? ― бушевала она с такой уверенностью, как если бы Ландау был если не мужем её, то братом. ― Так вот знайте, Серёжа, он говорил: я! по ночам! не работаю!» — Мы оба выдохлись, но в конце концов я её кое-как уломал.

— Андрей Волос. «Недвижимость», 2001

Поезд подходил к Москве. Сосед вытащил электрическую бритву, посмотрел на нее и протянул Андрею. ― Я хочу вам подарить ее, не стесняйтесь, берите. Для Андрея это был дорогой подарок, и вроде неудобно брать у незнакомого человека. ― Не стесняйтесь, возьмите, ― повторил он. ― Да, мы с вами не познакомились! Я Лев Давидович Ландау, или, как меня зовут друзья, Дау, ― и протянул ему руку. Андрей с жаром пожал ее, он от отца и других слышал о знаменитом Ландау. Больше он никогда не видел Льва Давидовича и никому не говорил о встрече с ним, но хранил его подарок, как талисман. В январе 1962 года он услышал, что Ландау попал в страшную автомобильную аварию. Удар пришелся по задней двери, где он сидел. Высказывались разные версии. Последнее, что слышал Андрей, что виноват был водитель «Волги», сотрудник Ландау, который, совершая обгон, столкнулся на встречной полосе с самосвалом. Передавали, что учёные Советского Союза и других стран мира бросились на помощь и не дали умереть Ландау, у которого были травмы, почти несовместимые с жизнью. Шесть лет после этого он мучительно жил, но не сдавался. Умер он от тромбоэмболии легочной артерии, через несколько дней после успешной операции.

— Лев Дурнов, «Жизнь врача». Записки обыкновенного человека, 2001

Здесь причудливо смешались дерзкие гены молодых ленинградских физиков и основательность зарубежных учёных, которые составили основное ядро УФТИ в первые годы его существования. Так, в конце 20-х годов на физмате Ленинградского университета сложилась неформальная группа молодежи, которая называла себя «мушкетёрами» или «джаз-бандом». Организатором веселой талантливой команды был полтавчанин Дмитрий Иваненко, который придумал своим друзьям, по казацкому, как он говорил, обычаю, разные прозвища. Сам Дмитрий был «Димусом», приехавший из Баку Лев Ландау с лёгкой руки Иваненко стал Дау, одессит Георгий Гамов получил прозвище Джони, а уроженец Винничины Матвей Бронштейн стал Аббатиком. Все они так или иначе внесли свой вклад в развитие УФТИ ― Иваненко и Ландау стали первыми руководителями теоретического отдела УФТИ, Гамов генерировал идеи и числился здесь консультантом, а Бронштейн, оставшийся преподавать в Ленинграде, участвовал в институтских теоретических научных конференциях. Добавлю, что только один из четверых «мушкетеров» ― Лев Ландау ― стал впоследствии нобелевским лауреатом, но все они стали физиками первой величины. Только один из них ― Георгий Гамов ― не был репрессирован, и то потому, что в 1933 году стал «невозвращенцем».

— Валентина Гаташ. Физика с грифом «совершенно секретно», 2003

	Жена академика Алиханова, скрипачка Слава Рошаль, рассказывала, что когда выпустили из заключения Ландау, она спросила его: «Тебя били?» ― «Нет, ― ответил он, инстинктивно зажмурившись. ― Только замахивались».
	— Надежда Кожевникова, «Сосед по Лаврухе», 2003

27 апреля 1938 года Ландау был арестован и пробыл в тюрьме НКВД на Лубянке ровно год — освобождён под поручительство П. Л. Капицы 28 апреля 1939 года. В деле Ландау, которое в архивах КГБ удалось прочитать историку науки Г. Е. Горелику, основное обвинение, предъявленное Ландау, состояло в «участии в антисоветской группе, существовавшей в харьковском Физико-Техническом Институте, и вредительской деятельности». Но в деле также фигурирует листовка, написанная другом Ландау М. А. Корецом и одобренная Ландау. Это он признаёт в своих показаниях, сделанных в тюрьме. Листовка была написана (в конце апреля 1938 года) от имени несуществующей Антифашистской Рабочей Партии. Её предполагалось распространять во время празднования 1-го Мая. Содержание листовки потрясает. В ней говорится, что «сталинская клика совершила фашистский переворот», Сталин сравнивается с Гитлером и Муссолини, трудящихся призывают сбросить фашистского диктатора и его клику, вступать в (несуществующую!) Антифашистскую Рабочую Партию.

— Борис Иоффе, «Без ретуши», 2003

	Всей своей манерой поведения Ландау совсем не соответствовал общепринятому образу солидного академика. Померанчук (Чук) мог ему заявить: «Дау, ты говоришь чушь!», и Ландау воспринимал это совершенно спокойно, но, конечно, требовал убедительных доказательств.
	— Борис Иоффе, «Без ретуши», 2003

В беседах, на семинарах Ландау любил говорить афоризмами, это были его собственные афоризмы, и он их иногда повторял. Многие относились к его афоризмам пренебрежительно: «А, опять одна и та же пластинка!» На самом деле, в его афоризмах был глубокий смысл. Ландау понимал, что с афористическим высказыванием не поспоришь, и это лучший способ закрыть бесполезную дискуссию, которая в противном случае продолжалась бы до бесконечности. Вот несколько таких афоризмов. Ландау считал, что глупостей (в науке и в жизни) много, а разумного мало. Афоризм в этой связи выглядел так: «Почему певцы глупые? Отбор происходит по другому признаку». А вот другой, кстати, очень подходящий к настоящему времени: «Люди, услышав о каком-то необыкновенном явлении, начинают предлагать для его объяснения малоправдоподобные гипотезы. Прежде всего, рассмотрите простейшее объяснение — что всё это враньё».

— Борис Иоффе, «Без ретуши», 2003

В своей книге Кора представляет Ландау этаким Дон-Жуаном, а то и хуже. Мне кажется, что хотя она и прожила с Дау много лет, она не смогла разобраться в характере своего мужа. Значительно лучше это сделал А.С.Кронрод. Однажды он познакомил Ландау с дамой, которая если и не была женщиной лёгкого поведения, но, во всяком случае, была весьма близка к этому определению. Спустя некоторое время Кронрод поинтересовался: «Ну как, удалось у Вас что-нибудь с этой дамой?» «Что Вы, — ответил Дау, — она же недотрога какая-то!» И Кронрод так объяснил эту историю: «Не дама была недотрога, а Ландау был робок внутренне, и опытная дама сразу это почувствовала».

— Борис Иоффе, «Без ретуши», 2003

Помню, как-то в 1950 году разговор зашёл о правилах голосования в Совете Безопасности ООН. Мы с Ландау разошлись в толковании этих правил (Устава ООН ни у кого из нас не было). И Ландау предложил: «Давайте пари на торт!» Я согласился, Чук стал свидетелем. В следующую среду я принёс Устав ООН и показал его Дау в доказательство своей правоты. Но Дау тут же возразил: «Я именно так и говорил!» Чук дипломатично сказал, что он не помнит, кто что утверждал. Через некоторое время мы опять поспорили с Дау, и он опять предложил пари на торт. «Но Вы же не отдаёте», — вырвалось у меня. И совершенно неожиданно Дау обиделся и довольно долго обиду таил. Потом я пожалел о своих словах — я перешёл какую-то грань.

— Борис Иоффе, «Без ретуши», 2003

Надо сказать, что свой собственный мусор телевизионная сеть высушивает, перемалывает и в равных дозах через домашние телевизоры распространяет между своими пользователями. И вот здесь, когда меня посетили эти озарения и сведения, я вспомнил замечательную остроту выдающегося советского физика Льва Давыдовича Ландау, утверждавшего, что телевизор ― это мусоропровод, работающий в обратную сторону. Острота, конечно, милая, но как, оказывается, часто научные прозрения оборачиваются действительностью!

— Сергей Есин. «Маркиз Астольф де Кюстин. Почта духов, или Россия в 2007 году», 2008.

Выдающийся талант спас Льва Ландау от верной гибели. Биография экстравагантного учёного пестрит яркими эпизодами. Ландау совершенно не признавал условностей, не раздумывая подолгу, высказывал своё мнение, не озираясь рубил правду, легко менял женщин, не задумываясь заводил врагов. Ему завидовали, его ненавидели, им восхищались, снисходительно прощали этические промахи. В 1938 г. жизнь величайшего физика-теоретика СССР должна была закончиться преждевременно в застенках НКВД. Мы бы тогда, скорее всего, не знали громкого имени Ландау, а сам бы он не удостоился Нобелевской премии. Только истинное чудо спасло неосторожного гения. Редчайший случай: сам Сталин пошёл на компромисс и помиловал бунтаря, вняв настоятельным прошениям его друзей! Отважное заступничество Петра Капицы, рисковавшего всем ради спасения друга, вызволило Ландау из тюрьмы спустя год и два дня после ареста под его личное поручительство. Дружба между величайшими физиками отечественной науки, теоретиком и экспериментатором, после этой передряги иссякла. Но Лев Давидович до конца своих дней был благодарен Капице за спасение жизни и не подвёл поручившегося за него человека.

— Илья Кашницкий, «Незаменимый», 2012

См. также

• Лев Ландау (его высказывания и афоризмы)
• Борис Иоффе (один из учеников Ландау)