Ана́рхия (от др.-греч.ἀναρχία «безначалие, безвластие») может означать следующее:
отсутствие государственной власти как таковой, беспорядок, смуту, беспредел (с советских времён традиционно употребляется в ругательной, пародийной или иронической форме);
теоретическая ситуация, когда государство заменено самоуправлением, безгосударственным обществом (идеал анархистов);
умозрительная ситуация до возникновения государства как формы общественного устройства в первобытном обществе.
Анархия — мать порядка. — Заголовок статьи в газете «Анархия» от 26.10.1917. Лозунг, вероятно, появился раньше, из высказываний Прудона: «Республика есть позитивная анархия <...>. Это взаимная свобода <...>; свобода не дочь, а мать порядка.»[1]
— Пьер Жозеф Прудон, «Решение социального вопроса», II, 3 (1848); «Из анархии возникает порядок» («Общая идея революции в ХIХ веке», 1849)[1]
Принимая «анархию» как идеал политической организации, мы опять-таки лишь выражаем другое очевидное стремление человечества. Всякий раз, когда развитие европейских обществ давало им возможность сбросить с себя ярмо власти, общества так и делали и немедленно пытались установить такую систему взаимных отношений, которая основывалась бы на началах личной свободы. И мы видим в истории, что те времена, когда сила правительства бывала расшатана, ослаблена или доведена до наименьшей степени путем местных или общих восстаний, были вместе с тем временами неожиданно быстрого развития хозяйственного и политического.[2]
Анархические идеи вообще и идея экспроприации в частности встречают среди людей независимых и среди людей, которые не считают праздность высшею целью жизни, гораздо больше сочувствия, чем обыкновенно думают. «Но берегитесь, — часто говорят нам такие друзья, — не заходите слишком далеко; человечество не меняется в один день, и не следует слишком торопиться с вашими планами экспроприации и анархии. Вы рискуете таким образом не добиться никаких прочных результатов».
По отношению к экспроприации если мы чего боимся, то уже во всяком случае не того, чтобы люди зашли слишком далеко. Мы боимся, наоборот, что экспроприация произойдет в слишком незначительных размерах для того, чтобы быть прочною, что революционный порыв остановится на пол-дороге, что он разменяется на мелочи, на полумеры. Полумеры же никого не удовлетворят, а только произведут в обществе очень сильное потрясение и нарушат его обычное течение, но окажутся в сущности мертворожденными, как все полумеры, и, не вызвав ничего кроме всеобщего недовольства, приведут неизбежно к торжеству реакции.[2]
Те же стадные и распушенные инстинкты, которые некогда сказались в бунте Стеньки Разина и в пугачевщине, теперь сказываются в еврейских погромах и во всех погромных действиях и скандалах «союзников». Это — анархия рабов, зашевелившийся хаос дикости, разнузданный властью, которая захотела превратить его в орудие борьбы с революцией.[3]
Однако, было бы ошибочно думать, что анархию создаёт политическая свобода, нет, на мой взгляд свобода только превратила внутреннюю болезнь — болезнь духа — в накожную. Анархия привита нам монархическим строем, это от него унаследовали мы заразу. <...>
Не забудем также, что те люди, которые всех громче кричат «отечество в опасности», имели все основания крикнуть эти тревожные слова еще три года тому назад — в июле 1914 г.
По соображениям партийной и классовой эгоистической тактики они этого не сделали, и на протяжении трех лет русский народ был свидетелем гнуснейшей анархии, развиваемой сверху.[4]
Партия пролетариата (большевики) стоит за немедленный захват земель крестьянами на местах, рекомендуя величайшую организованность. Мы не видим тут «анархии», ибо именно такое решение, и только такое решение, есть решение по большинству местного населения.
С которых пор решение по большинству называется «анархией»?? Не правильнее ли называть анархией решение по меньшинству, предлагаемое в разных формах и царистами и Шингаревым? <...>
Вы, господа капиталисты, криками об «анархии» прикрываете защиту интересов одного против трехсот. Вот в чем гвоздь.
Возразят: но ведь вы хотите решения дела одними местными людьми, не дожидаясь Учредительного собрания! ведь вот в чем анархия! <...>
Боязнь народа — вот что руководит этими руководителями страхов и ужасов.
Бояться народа нечего. Решение большинства рабочих и крестьян не есть анархия. Такое решение единственный возможный залог демократии вообще и успеха в приискании мер избавления от разрухи в частности.[5]
— Владимир Ленин, «Запугивание народа буржуазными страхами», 16 мая 1917
Нет теперь такого государственно-мыслящего умника (а равно и дурачка), который не знал бы, что для спасения России необходима беспощадная борьба с «анархией слева и контрреволюцией справа». В этом состоит в сущности вся программа «Известий», «Дела Народа», «Рабочей Газеты»… «Историческая» речь Керенского на «историческом» государственном совещании свелась к вариациям на эту же тему. «Кровью и железом против анархии слева, контрреволюции справа!»
Это звучит очень хорошо, во всяком случае — симметрично. Но какой тут собственно смысл? Когда речь идет о контрреволюции, то имеют в виду не какие-нибудь настроения или случайные беспорядочные действия, а определенно классовые интересы, несовместимые с упрочением и развитием революции. Носителями контрреволюции являются помещики и империалистический капитал. Какие же классы являются носителями «анархии»? <...>
Между тем большевизм — это же и есть «анархия». На этот счет Керенский согласен с Милюковым, Церетели — с Сувориными-сынами, Дан — с контрразведкой. Таким образом, анархия — это организованное представительство петроградского пролетариата.[6]
— Лев Троцкий, «Кровью и железом…», 31 августа 1917
Борьба за противоположные интересы, конкуренция, глубокое уединение и покинутость каждого человека характеризуют тип обществ нового времени. В духовной и идейной жизни этих обществ обнаруживалась всё нарастающая анархия, утеря единого центра, единой верховной цели. Это воспринималось как автономия всех сфер культурной и общественной жизни, как секуляризация общества. Новая история поняла свободу как индивидуализм, как формальное право каждого человека и каждой сферы культуры на самоопределение. Самый процесс новой истории был понят как освобождение. Но от чего освобождение и для чего освобождение? Освобождение от старых принудительных теократий, от старого гетерономного сознания. Старые принудительные теократии не могли удержаться, и старое гетерономное сознание должно было быть преодолено. Свобода духа есть неотъемлемое и вечное достижение.
Обратной стороной русского странничества, всегда в сущности анархического, русской любви к вольности является русское мещанство, которое сказалось в нашем купеческом, чиновничьем и мещанском быте. Это все та же поляризованность русской души. У народа анархического по основной своей устремленности было государство с чудовищно развитой и всевластной бюрократией, окружавшей самодержавного царя и отделявшей его от народа.[7]
Только обезумев от добровольного удушья, можно ненавидеть открытые окна, злобствовать против гостей, способных показать у нас образцовое хозяйство. Греция, Рим, Англия, Америка, Россия расцветали при открытости. Сейчас снова зовут «своих» к мобилизации. Предостерегают: «Интернационалист никогда в отличие от нас не дремлет. Засилье чужого, анархия и дурноцвет, засилье чужого и анархия привели к жесткому и безжалостному кулаку, побивающему правых и виноватых». Нет, чужое и анархия не привели, а только толкали, как и вообще человеческий тростник всегда гнет всеми ветрами и гонит всеми соблазнами, но вести ничего не ведет, если не будет согласия. Соблазняет иногда чужой; но соблазняюсь всегда я сам. Да, я, человек, стою перед «вызывающим, чужеродным и агрессивным, не желающим делить власть». Читай ― злом; это будет единственное правильное прочтение. И не в несчастные минуты, а всегда. Причем зло я могу по-настоящему видеть только в себе, в другом я разбираюсь гораздо меньше. «Все нехорошее ― чужое». «Все чужое ― хорошее».[8]
Вот, в кипении митингов и нарождающихся партиек мы не замечаем, как натянули на себя балаганные одежды Февраля ― тех злоключных восьми месяцев Семнадцатого года. А иные как раз заметили и с незрячим упоением восклицают: «Новая Февральская революция!» (Для точности совпадения высунулись уже и черные знамена анархистов. После людожорской полосы в три четверти века, если мы уже так дорого заплатили, если уж так сложилось, что мы оказались на том краю государственного спектра, где столь сильна центральная власть, ― не следует нам спешить опрометчиво сдвигаться в хаос: анархия ― это ПЕРВАЯ гибель, как нас научил 1917 год. Государству, если мы не жаждем революции, неизбежно быть плавно преемственным и устойчивым. И вот уже созданный статут потенциально сильной президентской власти нам еще на немалые годы окажется полезным.[9]
Можно определённо сказать: анархия — небеспорядок, неидеология партии, не бесплодное мечтание фантазёров. Анархия — это не хаос, а гармоничное сообщество свободных личностей. Общество не дезорганизованное, а просто организованное на иных, невластнических началах и состоящее из людей, движимых иными ценностями. Анархизм же можно понимать в нескольких смыслах: как социальное учение со своим идеалом общества, как философское мировоззрение со своей системой ценностей (в центре которых личность и её свобода), как субкультуру и движение с определённым набором личных и общественных практик и дискурсов.[10]
— Пётр Рябов, «Анархизм, философия пробудившегося человека», 2019
На мой взгляд, пусть моя мысль не всем будет близка, необходимо отказаться от финалистского представления об анархизме как некой точке прибытия, необходимо развивать анархизм в сторону мировоззренческого интегрированного синтеза различных либертарных освободительных идей, ценностей, критик и практик. (Цитируя – за неимением сегодня теоретиков – самого себя: «Анархизм – вечен, анархия – невозможна!») Нужна не дифференциация, а интеграция. Не отдельные анархо-феминизм, анархо-экологизм, анархо-примитивизм и пр. Мы разные, но нужно искать точки общности. Это очень важно. Нужен синтез, а не только дифференциация.[11]
— Пётр Рябов, «Современный анархизм, соотношение теории и практики (критический взгляд)», 2019
Жить в деревне и теперь уже противно. Мужики вполне дети, и премерзкие. «Анархия» у нас в уезде полная, своеволие, бестолочь и чисто идиотское непонимание не то что «лозунгов», но и простых человеческих слов — изумительные. Ох, вспомнит ещё наша интеллигенция, — это подлое племя, совершенно потерявшее чутьё живой жизни и изолгавшееся на счёт совершенно неведомого ему народа, — вспомнит мою «Деревню» и пр.!
Кроме того и не безопасно жить теперь здесь. В ночь на 24-ое у нас сожгли гумно, две риги, молотилки, веялки и т.д. В ту же ночь горела пустая (не знаю, чья) изба за версту от нас, на лугу. Сожгли, должно быть, молодые ребята из нашей деревни, побывавшие на шахтах. Днём они ходили пьяные, ночью выломали окно у одной бабы солдатки, требовали у неё водки, хотели её зарезать. А в полдень 24-го загорелся скотный двор в усадьбе нашего ближайшего соседа (живёт от нас в двух шагах), зажёг среди бела дня, как теперь оказывается, один мужик, имевший когда-то судебное дело с ним, а мужики арестовали самого-же пострадавшего, — «сам зажёг!» — избили его и на дрогах повезли в волость.[12]
Само собой разумеется, наибольшую опасность для Австрии представляют анархисты.
Внезапный расцвет анархизма проявляется у нас не в злоупотреблении динамитом. Отнюдь нет. Производство его чешские анархисты полностью передоверили наследникам фабрики Нобеля. Анархия ощущается скорее в том, что полиция теперь, не церемонясь, производит обыски в домах неанархистов.
— Ярослав Гашек, «Сыщик Гупфельд» (Detektiv Hupfeld), 12 марта 1912
Я спрашиваю: чем замените свободную продажу души и тела? Кнута вы теперь не забоитесь, а рубль отмените. Чем управлять будешь сытым дитем своим?
― А зачем управлять? ― спросил главноуговаривающий, дожевывая сладкий кусок. ― Они и государство отменят. Анархия и волки на Тверской, на Театральной площади и на Садовой-Триумфальной.
― Не отменят, ― сказал господин сыщик. ― Их тогда нормальные соседи сожрут. Не отменят. <...> Кризис в мире лютует. В Америке промышленность вдвое упала, в Германии ― до сорока процентов. Барыги пшеницу жгут, апельсины в море топят, чтоб на рынке цену поднять. Жуть. Вот она, анархия очумелая. И ясное дело, нам без плана нельзя. Дед сказал ― война будет. Асташенков сгинул невесть куда. Американцы вроде бы нас признают. По утрам заводы гудят, смену собирают. Как-то вдруг оказалось, что в человеке ― сил на десятерых. Неужели все же война будет?[13]
― Дети ― наше будущее, ― поддакнул Клерк.
― Верно мыслишь. Наливай себе еще. А чтоб дисциплину поддерживать, введем пайки. Эта анархия нынешняя отчего? Жратва легко достается. А вот если за эту жратву служить придется, сразу власть полюбишь. Как говорят в народе: лижи ту руку, которая тебя кормит. Ха-ха! Главное сейчас ― добиться единства нации, а каким путем ― это уже наше дело. И мы его добьемся! И тогда мы сможем смело смотреть в будущее! <...>
― Скажите, Полковник, ― спросил он Полковника, придя к нему в апартаменты, ― зачем вы это затеяли?
― Что значит ― «затеяли»?! ― сразу повысил голос Полковник. ― Разве вы не видите, что без решительных действий мы погибнем? Процветают разврат, анархия, преступность. Дисциплина отсутствует. Что вы как служитель церкви, как носитель духовной власти сделали для их искоренения?[14]
Знаешь, что я заметил? Никто не паникует, когда всё идет согласно плану. Даже если план чудовищен. Если завтра, я заявлю прессе, что один из членов банды будет застрелен, если грузовик солдат взлетит на воздух, паники не будет, потому что всё это — часть плана. Но когда я говорю, что какой-то жалкий мэр умрёт, все вдруг теряют голову. Совсем немного анархии. Нарушение установленного порядка, и всё вокруг повергается в хаос. Я — носитель хаоса. Знаешь, что является основой хаоса? Это страх.
↑ 12Словарь современных цитат / составитель К. В. Душенко — М.: изд-во «Эксмо», 2006.
↑ 12Пётр Кропоткин. «Век ожидания». Сборник статей. — М.-Л., 1925 г.
↑Николай Бердяев, Духовный кризис интеллигенции. — СПб., 1910 г. — С. 194
↑М. Горькій. «Революція и культура». — Берлинъ: Т-во И. П. Ладыжникова, 1918 г.
↑Ленин В. И. Полное собрание сочинений в пятидесяти пяти томах. — издание пятое. — М.: Издательство политической литературы, 1967 г. — Том 32. Май — июль 1917. — С. 19-20
↑Лев Троцкий. Сочинения. — М.; Л., 1924 г. — Том 3. 1917 г. Часть 1. От февраля до Октября. — Стр. 255
↑Бердяев Н.А. «Русская идея». — Москва, АСТ, 2007 г.
↑В.В.Бибихин, Сборник статей и выступлений. Другое начало. — СПб: «Наука», 2003 г.
↑«Устами Буниных» (Дневники Ивана Алексеевича и Веры Николаевны и другие архивные материалы, под редакцией Милицы Грин). В трёх томах, Том I. (с) Possev-Verlag, V. Gorachek К. Gk, (издательство Франкфурт-на-Майне. Издатель: «Посев»), 1977 г.
