Васи́лий Степа́нович Ку́рочкин (1831-1875) — русский поэт-сатирик, журналист и литературный критик, известный переводчикБеранже и общественный деятель, революционный демократ, член тайного союза «Земля и воля». В 1859 году Василий Курочкин основал левый сатирический журнал «Искра».
В 1866 году Курочкин был арестован по каракозовскому делу и более двух месяцев провел в заключении в Петропавловской крепости. Скоропостижно скончался в 1875 году в результате неосторожного употребления хлоралгидрата, прописанного ему врачом.
Я говорил: «В наш век прогресса
Девиз и знамя наших дней
Не есть анархия идей,
А примиренье интереса
С святыми чувствами людей.»[1]
— «Сон на новый год», 1860
Пусть в повести имен нет настоящих,
Пусть даже всей губернии известно,
Что откупщик бездетен, что чиновник ―
Положим, N ― женат ни разу не был
И что судья ― вдовец уже три года;
Пусть будет так. Но все ли это знают?
Но сказано, что все они женаты,
Что все они детей имеют ― ergo:
В губерниях Иркутской, Енисейской,
В Шпицбергене, на Ледовитом море,
У полюса ― за правду это примут![1]
— «Дилетантизм в литературе», 1860
Потом мудрец на свете жил, ―
Гласит молва ―
За суп он брату уступил
Свои права.
Потом заспорил род людской,
Забыв урок,
За призрак власти, за дрянной
Земли клочок; За око око, зуб за зуб
Ведет войну ―
За тот же чечевичный суп,
Как в старину.[1]
— «1861 год», 1861
Без вдохновенного волненья, Без жажды правды и добра Полвека я стихотворенья На землю лил, как из ведра. За то Россия уж полвека ― С Большой Морской до Шемахи ― Во мне признала человека… Производящего стихи.
Литературным принят кругом
За муки авторских потуг,
И я бы Пушкина был другом,
Когда бы Пушкин был мне друг.
Но в этот век гуманных бредней
На эту гласность, на прогресс
Смотрю я тучею последней
Средь прояснившихся небес.[1]
— «Стансы на будущий юбилей Бавия», 1861
Пляши, веселенький старик,
Нафабрившись как надо;
Ведь ты давно плясать привык
От мины, жеста, взгляда,
От приглашений красоты
На старческие шутки.
Пляши, старик! Здесь все, как ты, По женской пляшут дудке. Пляши, о! муж ― на склоне лет Обиженный судьбою, Пусть скользкий, как твой путь, паркет Мирит тебя с бедою. Смирись, сравнив публичный суд С публичными балами, ― Где спин перед тобой не гнут, Хоть шаркают ногами.
Ты, что на службе, говорят,
Лежал среди дороги, ―
Лети на бал. В канкане, брат,
Спеши расправить ноги!
Хоть службой тяжкий дан урок,
Но на публичном бале ―
Представь себе ― один скачок:
И ты всех выше в зале![1]
— «Приглашение к танцам», 1862
Эпоха гласности настала,
Во всем прогресс ― но между тем
Блажен, кто рассуждает мало
И кто не думает совсем.[1]
— «Великие истины», 1866
Чем разделять
Кастратов славу,
Уж лучше спать
Вались в канаву,
Без задних ног,
Мертвецки пьян.
Бросай свисток,
Бери стакан. Уж лучше, брат, Пить мёртвой чашей Забвенья яд, Чем в прессе нашей Зловонных строк Впивать дурман. Бросай свисток, Бери стакан. Газетный лай
И обезьянства
Пренебрегай
В величьи пьянства.
Оно порок,
Но не обман.
Бросай свисток,
Бери стакан.[1]
— «Свисток и стакан», 1866
― Смею вас уверить, если б в этом деле Только двадцать тысяч лишних мы имели, В продолженье года ― говорю вам смело Может сто процентов дать нам это дело. Это б оживило наши обороты. Дайте двадцать тысяч ― или мы банкроты. Остается только петля или пуля. Наливайте херес ― это от Рауля.
― Дал бы вам, почтенный (славные омары!),
Но, ей-богу, нету (херес, точно, старый;
В Английском бутылка стоит пять с полтиной),
Нету ни копейки, то есть ни единой.
Акции всё ниже, ниже год от году.
Сам от кредиторов бросился бы в воду,
Так уж мне последних два-три года трудны.
(Славные дюшесы! Мараскино чудный!)[1]
— «Весёлые разговоры», 1866
Древле нам прогрессом не трубили в уши.
Жили мы спокойно, жили-поживали,
Продавали души, чтобы бить баклуши,
И с душой девичье тело покупали. Было всё согласно, было всё послушно ― Старики, старухи, бабы, мужичонки В мнениях сходились все единодушно: Никакой душонки нет, мол, у девчонки.
Нынче хоть и то же, но не то уж дело ―
Сказано в писаньи: дню довлеет злоба ―
Так же продается и душа и тело,
Но особо тело и душа особо.[1]
— «В наше время...» 1870
Другой, хожалый древних лет, Стал журналистом не на шутку И перенес в столбцы газет Свою упраздненную будку. На черемиса, латыша, На всю мордву валит доносом ― Хоть и зовет его общественным вопросом, ― Во всех ты, душенька, нарядах хороша!
Времен минувших ростовщик,
Чуждаясь темного позора,
Усвоил современный шик
И назвал свой вертеп конторой;
Но та же алчность барыша
Томит и гласноговампира ―
Так чёрт ли в том, что ты надел костюм банкира…
Во всех ты, душенька, нарядах хороша![1]
— «Во всех ты, душенька, нарядах хороша!» 1871
Поверь, для всех смешон шпионский твой задор,
С твоим доносом заучённым,
Как разрумяненный трагический актёр,
Махающий мечом картонным.[1]
Не бойся, адвокат, общественного мненья, Когда имеется в виду солидный куш И убеждения податливы к тому ж, Берись за все дела! Какие тут сомненья!
В тебе, в твоем нутре таятся убежденья,
Вполне согласные со злобой наших дней:
Тем преступления доходней, чем крупней,
И только мелкие позорны преступленья.
— «Поэту-адвокату» (приписываемое В. С. Курочкину), 1875
В ногу, ребята, идите. Полно, не вешать ружья! Трубка со мной… проводите В отпуск бессрочный меня. Я был отцом вам, ребята… Вся в сединах голова… Вот она — служба солдата!..
В ногу, ребята! Раз! Два!
Грудью подайся!
Не хнычь, равняйся!..[2]
Раз! Два! Раз! Два![3]
Как яблочко румян,
Одет весьма беспечно,
Не то чтоб очень пьян —
А весел бесконечно.
Есть деньги — прокутит;
Нет денег — обойдётся,
Да как ещё смеётся!
«Да ну их!..» — говорит,
«Да ну их!..» — говорит,
«Вот, говорит, потеха! Ей-ей, умру… Ей-ей, умру…[4]
Ей-ей, умру от смеха!»[5]
Прошедшей, например, зимою Назначен у министра бал; Граф приезжает за женою — Как муж, и я туда попал. Там, руку мне при всех сжимая, Назвал приятелем своим!.. Какое счастье! Честь какая!
Ведь я червяк в сравненьи с ним![6]
В сравненье с ним,
С лицом таким —
С его сиятельством самим![7]
«Как стану умирать я,
::Да не вменят мне в грех
Ни Бог, ни люди-братья
::Мой добродушный смех;
Не будет нареканья
::Над гробом бедняка».
Ой ли! Вот упованья
::Бедняги-чудака.
Милый, проснись… Я с дурными вестями: Власти наехали в наше село, Требуют подати… время пришло… Как разбужу его?.. Что будет с нами?
Встань, мой кормилец, родной мой, пора!
Подать в селе собирают с утра.[8]
Во дни чудесных дел и слухов Доисторических времён Простой бедняк от добрых духов Был чудной лютней одарён. Её пленительные звуки Дарили радость и покой И вмиг снимали как рукой Любви и ненависти муки. <...>
За лютню с трепетной заботой
Берётся он… молчит она…
Порвались струны… смертной нотой
Звучит последняя струна.
Свершил он подвиг свой тяжёлый,
И над могилой, где он спит,
Сияет надпись: «Здесь зарыт
Из смертных самый развесёлый».
Что ж это будет? — спрашивают меня мои знакомые, люди чинов небольших, ума и состояния ограниченного (между моими знакомыми очень мало людей в больших чинах и с обширными умами и состояниями). — К чему это поведет? Ведь эдак скоро будут оглашать каждый наш шаг, скоро будет ступить нельзя без того, чтобы кто-нибудь, в какой-нибудь газете не напечатал, что вы ступили не так, что вы всегда не так ступаете, что вы не уважаете закона, что вас следует сначала предать суду общественного мнения — это бы еще ничего, — а потом отдать под суд гражданский или уголовный, смотря по обстоятельствам. К чему это приведет? Что нам делать, как нам отвечать, если вдруг что-нибудь да про нас напишут — в добрый час сказать, от слова не станется, — что нам делать, посоветуйте нам?
— Отвечать, — всегда отвечаю я своим добрым знакомым ласково улыбаясь.
— Как отвечать? Это нам дело совершенно незнакомое. Это ведь не то что написать отношение, предписание или рапорт, тут и орфографию нужно знать и слог нужно иметь...
— Это все пустяки! — продолжаю я успокаивать своих знакомых.
— Как пустяки! Нужно все написать умеючи, так, чтобы видно было, что мы правы; а другой напишет про нас такое, что и оправдаться нельзя; что мы скажем в свое оправдание, когда указывают на грешки, которые действительно водятся за нами?
— Один бог без греха, — отвечаю я с невозмутимою кротостью.
— Да ведь надо же отвечать? Что же мы будем отвечать. когда сами кругом виноваты?[9]
— из фельетона «Теория полемики», 1859
...Стихотворения его <Шумахера>, всегда оригинальные по форме, иногда исполнены глубокого юмора, а многие из них имеют в высшей степени серьёзное общественное значение как резкие и правдивые сатиры».[10]
Я мог предполагать, что в его журнале главнейшие сотрудники вряд ли относились ко мне очень сочувственно, и еще не дальше, как в 1868 году там была напечатана анонимная рецензия на мою «Жертву вечернюю» (автор был Салтыков), где меня обличали в намерении возбуждать в публике чувственные инстинкты. Но факт был налицо. Более лестного обращения от самого Некрасова я не мог и ожидать. Позднее, вернувшись в Петербург в начале 1871 года, я узнал от брата Василия Курочкина ― Николая (постоянного сотрудника «Отечественных записок»), что это он, не будучи даже со мной знаком, стал говорить самому Некрасову обо мне как о желательном сотруднике и побудил его обратиться ко мне с письмом. В этом сказался большой ум Некрасова и ширь его отношения к своему делу. <...> Но в Париже я сделался сам сотрудником «Искры» и, списавшись с Василием Курочкиным, с которым тогда лично еще не был знаком, стал вести род юмористической хроники Парижа под псевдонимом «Экс-король Вейдевут».[11]
Я не помню, чтобы вся тогдашняя либеральная пресса (в журналах и газетах) встала «как один человек» против фельетониста журнала «Век» с его псевдонимом Камень Виногоров (русский перевод имени и фамилии автора) и чтобы его личное положение сделалось тогда невыносимым. Даже «Искра», игравшая в Петербурге как бы роль «Колокола», ограничилась юмористическим стихотворением редактора В. Курочкина, написанным в размере пушкинских «Египетских ночей», которые г-жа Толмачева и читала где-то в Вятке или в Перми. Помню до сих пор начало этих куплетов: Чертог сиял, стихи звучали, И проза мерная лилась, Все восхищались, все зевали…
От того же П. И. Вейнберга (больше впоследствии) я наслышался рассказов о меценатских палатах графа, где скучающий барин собирал литературную «компанию», в которой действовали такие и тогда уже знаменитые «потаторы», как Л. Мей, А. Григорьев, поэт Кроль (родственник жены графа) и другие «кутилы-мученики». Не отставал от них и В. Курочкин. Вообще, я уже и тогда должен был помириться с тем фактом, что нравы пишущей братии по этой части весьма и весьма небезупречны. Таких алкоголиков ― и запойных, и простых, ― как в ту «эпоху реформ», уже не бывало позднее среди литераторов...[12]
Гораздо чаще достигают точности те переводчики, которые питают к переводимым авторам такое сочувствие, что являются как бы их двойниками. Им не в кого перевоплощаться: объект их перевода почти адекватен субъекту. Отсюда ― в значительной степени ― удача Жуковского (переводы Уланда, Гебеля, Соути), удача Василия Курочкина, давшего непревзойденные переводы стихов родственного ему Беранже. <...>
Но этот случай с «Тартюфом» я считаю очень яркой иллюстрацией к тому главному тезису настоящей главы, что всякий переводчик, который, стремясь к наиточнейшей передаче оригинального текста, вздумает руководствоваться исключительно формальными правилами и вообразит, будто при переводе поэтического произведения важнее всего передать только строфику, ритмику, количество строк, порядок рифм, никогда не добьется точности, ибо поэтическая точность не в этом. Вспомним о Василии Курочкине и его бессмертных переводах стихов Беранже. Кто же не знает, что в свои переводы он вносил бездну отсебятин и всяческих вольностей.[13]
По части патриотизма какой-нибудь Булгарин напрочь забивал и Пушкина, и Грибоедова, и Лермонтова, любившего отчизну, но «странною любовью». А замечательный поэт девятнадцатого века Василий Курочкин посвятил некоторым своим современникам стихотворение, рядом с которым пощечина смотрелась бы почти дружеской лаской: «Господин Искариотов, Добродушнейший чудак, Патриот из патриотов, Добрый малый, весельчак. Изгибается, как кошка, Извивается, как змей. Почему ж таких людей Мы чуждаемся немножко, И коробит нас чуть-чуть Господин Искариотов, Патриот из патриотов Подвернется где-нибудь?» Ладно, Курочкин был революционным демократом, по крайней мере, именно так его аттестовали при большевиках. Толстой к патриотам, как видим, относился не лучше, хотя революционером не был и к политике относился прохладно.[14]
— Лев Мей, «Вас. Степ. Курочкину» (По поводу перемены названия «Молния» на «Искра»), 1858
Тупоумным для забавы Балаганно он острил,
И на щукинские нравы
Беранже переложил.[16]
— Николай Щербина, «В. Курочкин...» (Эпиграммы на Аполлона Майкова), 23 мая 1863
― «Некрасов как живет, что пишет? В полной силе, Надеюсь я, талант его богатый, или…
Боюсь спросить о том…» ― «Он умер тоже, брат,
И уж о нем у нас почти не говорят. Забыт и Курочкин покойный вместе с Меем. Мы духу времени противиться не смеем
И в век промышленный биржевиков, дельцов
Совсем уже не чтим лирических певцов...[17]
↑ 1234567891011Поэты «Искры» (сборник). Библиотека поэта. Большая серия. — Л.: Советский писатель, 1987 г. Том 1.
↑На этот текст Беранже в переводе Курочкина Александр Даргомыжский написал один из самых известных своих драматических романсов: «Старый капрал».
↑Беранже П.-Ж. Сто песен. — М.: Художественная литература, 1966 г. — С. 232
↑На этот текст Беранже в переводе Курочкина Георгий Свиридов написал остро-характерный юмористический романс: «Как яблочко, румян».
↑Мастера русского стихотворного перевода. Вступительная статья, подготовка текста и примечания Е. Г. Эткинда — Л.: Советский писатель, 1968. — Т. 2. — С. 18
↑На этот текст Беранже в переводе Курочкина Александр Даргомыжский написал ещё один из самых известных своих сатирических романсов: «Червяк»
↑Мастера русского стихотворного перевода. Вступительная статья, подготовка текста и примечания Е. Г. Эткинда — Л.: Советский писатель, 1968. — Т. 2. — С. 21
↑Беранже П.-Ж. Сто песен. — М.: Художественная литература, 1966 г. — С. 258
↑Курочкин В.С. Стихотворения. Статьи. Фельетоны. — М.: Гослитиздат, 1957 г.
↑В.С.Курочкин. «Пётр Шумахер и его стихи». — СПб.: «Биржевые ведомости», № 59, 1875 г.
↑Боборыкин П.Д. За полвека. Воспоминания. — Москва, «Захаров», 2003 г.
↑Ошибка цитирования Неверный тег <ref>; для сносок боборык не указан текст
↑Корней Чуковский, «Высокое искусство». Москва: Советский писатель, 1968 гг.
↑Л. А. Жуховицкий. «Последнее прибежище подлецу». — М.: Знание-сила, № 9, 2006 г.
↑Мей Л. А., Стихотворения. — М.: «Советский писатель», 1985 г.
↑Н. Ф. Щербина, Стихотворения. Библиотека поэта. — Л.: Советский писатель, 1970.
↑Д. Д. Минаев в книге: Поэты «Искры». Библиотека поэта. Большая серия. Издание третье. ― Ленинград: «Советский писатель», 1985 г.
Статья в Википедии
Произведения в Викитеке
Медиафайлы на Викискладе
Новости в Викиновостях