Тарас Григорьевич Шевченко

Тарас Григорьевич Шевченко

Статья в Википедии

Медиафайлы на Викискладе

Автопортрет (1840)

Тара́с Григо́рьевич Шевче́нко (укр. Тарас Григорович Шевченко; 25 февраля (9 марта) 1814, село Моринцы, Киевская губерния — 26 февраля (10 марта) 1861, Санкт-Петербург, Российская империя) — выдающийся украинский поэт, прозаик, художник.

Цитаты

Поэзия

	Широкий Днепр ревет и стонет, Сердитый ветер листья рвет, К земле все ниже вербы клонит И волны грозные несет. А бледный месяц той порою За темной тучею блуждал. Как челн, настигнутый волною, То выплывал, то пропадал. — Первое дошедшее до нас стихотворное произведение Шевченко. Перевод М. Исаковского.
	— «Порченая», 1837

	Чернобровые, любитесь, Да не с москалями, Москали — чужие люди, Глумятся над вами. — Рефрен поэмы. Пер. М. Исаковского.
	Кохайтеся, чорнобриві, Та не з москалями, Бо москалі — чужі люде, Роблять лихо з вами.
	— «Катерина», 1838

	О, Боже мой милый! Как тяжко на свете, Как жизнь горемычна — а хочется жить, И хочется видеть, как солнце сияет, И хочется слушать, как море играет. — Пер. Н. Туроверова
	— «Гайдамаки», 1841

	В ком нет любви к стране родной, Те сердцем нищие калеки...
	— «Никита Гайдай», 1841

	Вы боритесь — поборете, Бог вам помогает! — Воззвание к кавказским народам. Перевод П. Антокольского.
	Борітеся — по­бо­ре­те, Вам Бог по­ма­гає!
	— «Кавказ», 1845

	Проходят дни… проходят ночи; Прошло и лето; шелестит Лист пожелтевший; гаснут очи; Заснули думы; сердце спит. Заснуло всё… Не знаю я — Живёшь ли ты, душа моя? Бесстрастно я гляжу на свет, И нету слёз, и смеха нет! — Пер. А. Н. Плещеева
	Минають дні, минають ночі, Минає літо. Шелестить Пожовкле листя, гаснуть очі, Заснули думи, серце спить, І все заснуло, і не знаю, Чи я живу, чи доживаю, Чи так по світу волочусь, Бо вже не плачу й не сміюсь...
	— «Проходят дни… проходят ночи...», 1845

	И меня в семье великой, В семье вольной, новой, Не забудьте — помяните Добрым, тихим словом. — Заключение завещания. Перевод А. Твардовского
	І мене в семї великій, В семї вольній, новій, Не забудьте помянути Незлим, тихим словом!
	— «Завещание», 1845

	В неволе тяжко… хоть и воли Узнать, пожалуй, не пришлось; Но всё-таки кой-как жилось, — Хоть на чужом, да всё ж на поле… Теперь же тяжкой этой доли, Как Бога, ждать мне довелось. — Перевод М. А. Богдановича
	В неволі тяжко, хоча й волі, Сказать по правді, не було. Та все-таки якось жилось. Хоть на чужому, та на полі… Тепер же злої тії долі, Як бога, ждати довелось.
	— «В неволе тяжко… хоть и воли...», 1847

	Я так её, я так люблю Мою Украину убогую, Что прокляну святого Бога, За неё душу погублю.
	Я так її, я так люблю Мою Україну убогу, Що прокляну святого Бога, За неї душу погублю
	— «Сон», 1847

	И серое небо, и сонные воды… Вдали над берегом поник Без ветра гнущийся тростник, Как пьяный… Боже, гибнут годы! — Перевод М. А. Богдановича
	І небо невмите, і заспані хвилі; І понад берегом геть-геть Неначе п'яний очерет Без вітру гнеться. Боже милий!
	— «И серое небо, и сонные воды…», 1848

	И в самых радостных краях Не знаю ничего красивей, Достойней матери счастливой С ребенком малым на руках. — Перевод А. Твардовского
	У нашім раї на землі Нічого кра­що­го не­має, Як тая ма­ти мо­ло­дая З своїм ди­тя­точ­ком ма­лим.
	— «И в самых радостных краях...», 1849

	...В ночи, И днем, и в утреннем тумане Ты надо мной витай, учи, Учи нелживыми устами Вещать лишь правду в наши дни... — Обращение к музе. Перевод М. Рыльского.
	— «Муза», 1858

	...Возвеличу Рабов и малых и немых! Я стражем верным возле них Поставлю слово... — Перевод М. Голодного
	— «Подражание 11 псалму», 1859

	Все упование мое, Пресветлая царица рая, На милосердие твое — Все упование мое, Мать, на тебя я возлагаю. Святая сила всех святых! Пренепорочная, благая! — Вступление
	Все упо­ваніє моє На те­бе, мій пресвітлий раю, На ми­ло­сердіє твоє, Все упо­ваніє моє На те­бе, ма­ти, воз­ла­гаю. Святая си­ло всіх свя­тих, Пренепорочная, бла­гая!
	— «Мария» (1859), в переводе Б. Л. Пастернака

	На вновь родившейся земле Врага не будет, властелина, А счастье матери и сына И люди будут на земле. — Перевод С. Липкина
	І на онов­леній землі Врага не бу­де, су­пос­та­та, А бу­де син, і бу­де ма­ти, І бу­дуть лю­де на землі.
	— «Ни Архимед, ни Галилей...», 1860

Проза

Все прозаические произведения и дневник написаны на русском языке.

...В долине тихий, едва журчащий ручей, уставленный вербами и калиною и окутанный широколиственными темными зелеными лопухами; а в этом ручье под нависшими лопухами купается кубический белокурый мальчуган, а выкупавшись, перебегает он долину и леваду, вбегает в тенистый сад и падает под первою грушею или яблонею и засыпает настоящим невозмутимым сном. Проснувшися, он смотрит на противуположную гору, смотрит, думает и спрашивает сам у себя: «А что же там за горою? Там должны быть железные столбы, что поддерживают небо! А что если бы пойти да посмотреть, как это они его там подпирают? Пойду да посмотрю, ведь это недалеко». Встал и, не задумавшись, пошёл он через долину и леваду прямо на гору. И вот выходит он за село, прошёл царыну, прошёл с полверсты поля; на поле стоит высокая черная могила. Он вскарабкался на могилу, чтобы с нее посмотреть, далеко ли еще до тех железных столбов, что подпирают небо. Стоит мальчуган на могиле и смотрит во все стороны: и по одну сторону село, и по другую сторону село, и там из темных садов выглядывает треглавая церковь, белым железом крытая, там тоже выглядывает церковь из темных садов и тоже белым железом крытая. Мальчуган задумался. «Нет, — думает он, — сегодня поздно, не дойду я до тех железных столбов, а завтра вместе с Катрею: она до череды коров погонит, а я пойду к железным столбам...» — Автобиографический эпизод

— «Княгиня», 1853

	Удивительный народ наши мужики: не припугни его, так ничего и не будет.
	— «Музыкант», 1854-1855

	Всему просвещенному миру известно и переизвестно, что понедельник — день критический, или просто тяжелый день... — Начало повести
	— «Близнецы», 1855

	...Самая скучная и монотонная история — самого счастливого народа.
	— «Близнецы», 1855

	Если английская хандра имеет хоть фамильное сходство с нашей русской тоскою, то я верю в возможность путешествия пешком в Камчатку, как это сделал какой-то лорд, да еще вдобавок и женился на дочери петропавловского пономаря.
	— «Прогулка с удовольствием и не без морали», 1855-1858

Красота на меня, в чем бы она ни проявлялась, в существе ли живущем или прозябающем, всегда имеет одинаковое и благодетельное влияние. Под ее благим влиянием я чувствую себя другим, обновленным человеком, чем-то вроде старого младенца. <...> Приятное, невыразимо приятное ощущение! Благодарю тебя, всемогущий Боже, что одарил Ты меня чувством человека, любящего и видящего прекрасное, совершенное в Твоем нерукотворном бесконечном творении. Если бы красота во всех ее образах хотя на половину человечества имела свое благодетельное влияние, тогда бы мы быстро близились к совершенству и, наконец, олицетворили бы собой божественную заповедь нашего Божественного Учителя.

— «Прогулка с удовольствием и не без морали», 1855-1858

— Не буду, не буду, моя добрая, моя любая мамочко! — говорила Гелена и, подойдя к старой ворчунье, нежно поцаловала ее в лоб. Старуха улыбнулась и, возвратив шалунье поцелуй, спросила ее о чем-то шепотом. Та ответила ей тем же тоном. Вероятно, речь шла обо мне. Пока все это происходило, я продолжал удивляться превращению резвушки. Ни тени бывшей крестьянки. От волоска до ноготка барышня, да еще и барышня какая! Самая элегантная. В какой школе, в каком институте она выучилась так к лицу, так изящно-просто одеваться? Удивительная вещь чувство изящного! На ней было темно-серое шёлковое платье с такими широкими прекрасными складками, какими щеголяют только одни Рафаэлевы музы. В темной роскошной косе с несколькими листочками зелени, как яхонт, блестел яркий синий барвинковый цветок. Узенький воротничок и такие же рукавчики довершали ее изящный наряд.

— «Прогулка с удовольствием и не без морали», 1855-1858

Дневник

...В великороссийском человеке есть врожденная антипатия к зелени, к этой живой блестящей ризе улыбающейся матери природы. Великороссийская деревня — это, как выразился Гоголь, наваленные кучи серых бревен с черными отверстиями вместо окон, вечная грязь, вечная зима! Нигде прутика зеленого не увидишь, а по сторонам непроходимые леса зеленеют. А деревня, как будто нарошно, вырубилась на большую дорогу из-под тени этого непроходимого сада. Растянулась в два ряда около большой дороги, выстроила постоялые дворы, а на отлете часовню и кабачок, и ей ничего больше не нужно. Непонятная антипатия к прелестям природы. В Малороссии совсем не то. Там деревня и даже город укрыли свои белые приветливые хаты в тени черешневых и вишневых садов. Там бедный неулыбающийся мужик окутал себя великолепною вечно улыбающеюся природою и поет свою унылую задушевную песню в надежде на лучшее существование. О моя бедная, моя прекрасная, моя милая родина! Скоро ли я вздохну твоим живительным, сладким воздухом? Милосердый Бог — моя нетленная надежда. — 14 июля

Письма

История Южной России изумляет каждого своими происшествиями и полусказочными героями, народ удивительно оригинален, земля прекрасная. И все это до сих пор никем не представлено пред очи образованного мира, тогда как Малороссия давно имела своих и композиторов, и живописцев, и поэтов. Чем они увлеклись, забыв свое родное, не знаю; мне кажется, будь родина моя самая бедная, ничтожная на земле, и тогда бы она мне казалась краше Швейцарии и всех Италии. Те, которые видели однажды нашу краину, говорят, что желали бы жить и умереть на ее прекраснейших полях. Что же нам сказать, ее детям, должно любить и гордиться своею прекрасне[й]шею матерью. Я, как член ее великого семейства, служу ей ежели не на существенную поль[зу], то, по крайней мере, на славу имени Украины.

— П. И. Гессе 1 октября 1844

	Единственная отрада моя в настоящее время — это Евангелие. Я читаю ее без изучения, ежедневно и ежечасно.
	— В. Н. Репниной 1 января 1850

Перед Гоголем должно благоговеть, как перед человеком, одарённым самым глубоким умом и самою нежною любовью к людям! Сю, по-моему, похож на живописца, который, не изучив порядочно анатомии, принялся рисовать человеческое тело, и, чтобы прикрыть своё невежество, он его полуосвещает. Правда, подобное полуосвещение эффектно, но впечатление его мгновенно! — так и произведения Сю: пока читаем — нравится и помним, а прочитал — и забыл. Эффект, и больше ничего! <…> Гоголь — истинный ведатель сердца человеческого! Самый мудрый философ! и самый возвышенный поэт должен благоговеть пред ним, как перед человеколюбцем! Я никогда не перестану жалеть, что мне не удалося познакомиться лично с Гоголем. Личное знакомство с подобным человеком неоцененно, в личном знакомстве случайно иногда открываются такие прелести сердца, что не в силах никакое перо изобразить!

	Великая вещь — сочувствие ко всему благородному и прекрасному в природе, и если это сочувствие разделяется с кем бы то ни было, тогда человек не может быть несчастлив.
	— Б. Ф. Залесскому 9 октября 1854

	Это дело химии и физики... Фотография как ни обольстительна, а все-таки она не заключает возвышенного прекрасного искусства.
	— Б. Ф. Залесскому 10 июня 1855

Вот вам один эпизод, и заметьте — отраднейший. В 1850, когда меня препровождали из Орской крепости в Новопетровское укрепление, это было в октябре месяце, в Гурьеве-городке я на улице поднял свежую вербовую палку и привез ее в укрепление, и на гарнизонном огороде воткнул ее в землю, да и забыл про нее; весною уже огородник напомнил мне, сказавши, что моя палка растет. Она действительно ростки пустила, я ну ее поливать, а она — расти, и в настоящее время она будет вершков шесть толщины в диаметре и по крайней мере сажени три вышины, молодая и роскошная; правда, я на нее и воды немало вылил, зато теперь, в свободное время и с позволения фельдфебеля, жуирую себе в ее густой тени. Нынешнее лето думаю нарисовать ее, разумеется, втихомолку. Она уже так толста и высока, что под карандашом Калама мог бы выйти из нее прекраснейший этюд. Вот вам один-единственный отрадный эпизод из моей монотонной, безотрадной жизни. Верба моя часто напоминает мне легенду о раскаявшемся разбойнике. В дремучем лесу спасался праведный отшельник, и в том же дремучем лесу свирепствовал кровожадный разбойник. Однажды приходит он с своей огромной дубиной, окованной железом, к отшельнику и просит у него исповеди, а не то, говорит, убью, если не исповедуешь меня. Делать нечего, смерть не свой брат, праведник струсил и принялся, с Божьего помощью, исповедывать кровожадного злодея. Но грехи его были так велики и ужасны, что он не мог сейчас же наложить на него эпитимию и просил у грешника сроку три дня для размышления и молитвы. Разбойник ушел в лес и через три дня возвратился. Ну что, говорит, старче Божий, придумал ли ты что-нибудь хорошее? Придумал, отвечал праведник, и вывел его из лесу в поле на высокую гору, вбил, как кол, страшную дубину в землю и велел грешнику носить ртом воду из глубокого оврага и поливать свою ужасную палицу, и тогда, говорит, отпустятся тебе грехи твои, когда из этого смертоносного орудия вырастет дерево и плод принесет. Сказавши это, праведник ушел в свою келью спасаться, а грешник принялся за работу. Прошло несколько лет, схимник забыл уже про своего духовного сына. Однажды он в хорошую погоду вышел из лесу в поле погулять; гуляет в поле и в раздумье подошёл к горе; вдруг он почувствовал чрезвычайно приятный запах, похожий на дулю. Праведник соблазнился этим запахом и пошёл отыскивать фруктовое дерево. Долго ходил он около горы, а запах делался всё сильнее и сильнее; вот он взошёл на гору — и что же представляется его изумленному взору? — великолепнейшее грушевое дерево, покрытое зрелыми плодами, и под деревом в тени отдыхает старец с длинною до самых пят бородою, как у св. Онуфрия. Схимник узнал в ветхом старце своего духовного сына и смиренно подошёл к нему за благословением, потому что он уже был праведник больше самого схимника.

— Н. И. Осипову 20 мая 1856

	Недавно мне пришла мысль представить в лицах евангельскую притчу о блудном сыне в нравах и обычаях современного русского сословия. Идея сама по себе глубоко поучительна, но какие душу раздирающие картины составил я в моем воображении на эту истинно нравственную тему.
	— Б. Ф. Залесскому 8 ноября 1856

	Без разумного понимания красоты человек не увидит всемогущего Бога в мелком листочке малейшего растения. Ботанике и зоологии необходим восторг, а иначе ботаника и зоология будет мертвый труп между людьми. А восторг этот приобретается только глубоким пониманием красоты, бесконечности, симметрии и гармонии в природе.
	— Б. Ф. Залесскому 10 февраля 1857

	Не погиб в неволе, не погибну на воле, — говорит малороссийская песня.
	— И. А. Ускову 17 февраля 1858

Цитаты о Шевченко

Появление стихотворений Шевченка интересно не для одних только страстных приверженцев малороссийской литературы, но и для всякого любителя истинной поэзии. <...> Он — поэт совершенно народный, такой, какого мы не можем указать у себя. Даже Кольцов нейдет с ним в сравнение, потому что складом своих мыслей и даже своими стремлениями иногда отдаляется от народа. У Шевченка, напротив, весь круг его дум и сочувствий находится в совершенном соответствии со смыслом и строем народной жизни.

— Николай Добролюбов, рецензия на «Кобзаря», 1860

	По красоте и силе многие поставляли его наравне с Пушкиным и Мицкевичем: мы готовы идти даже дальше в этом — у Тараса Шевченки есть та нагая красота выражения народной поэзии, которая только разве искрами блистает в великих поэтах художниках, каковы Пушкин и Мицкевич, и которая на каждой странице «Кобзаря» поразит вас у Шевченки...
	— Аполлон Григорьев, «Тарас Шевченко», 1862

	Он тем велик, что он совершенно народный писатель, как наш Кольцов; но он имеет гораздо большее значение, чем Кольцов, так как Шевченко также политический деятель и выступил борцом за свободу.
	— Александр Герцен

Виссарион Белинский

Стихотворения г-на Шевченка ближе всего подходят к так называемым народным песнопениям: они так безыскусственны: <…> это одно уже много говорит в их пользу. — Автор не облекает своих чувств и поэтических мыслей в форму ямбов, хореев и проч.; он даже не старается, для оригинальности, <…> писать теми же ямбами, но только против принятого всеми порядка, <…> чтобы после громко кричать: «Я! я, я! выучил Русь писать уродливые стихи», — а при всём том его стихи оригинальны: это лепет сильной, но поэтической души… <…> Но зачем г. Шевченко пишет на малороссийском, а не на русском языке? <…> — скажут многие. <…> а если его поставила судьба в такое отношение к языку, на котором мы пишем и изъясняемся, что он не может выразить на нём своих чувств? <…> Неужели должно заглушить в душе святые звуки, потому только, что несколько человек в модных фраках не поймёт этих звуков, не поймёт или не захочет понять родного отголоска славянского языка, отголоска, летящего с юга, из колыбели славы и религии России, между тем, как эти же люди будут считать смертным грехом не понимать самых тонких намёков высокомудрого Бальзака с братиею?..

— рецензия на «Кобзаря», май 1840

… новый опыт спиваний г. Шевченка, привилегированного, кажется, малороссийского поэта, убеждает нас ещё более, что подобного рода произведения издаются только для услаждения и назидания самих авторов: другой публики у них, кажется, нет. Если же эти господа кобзари думают своими поэмами принести пользу низшему классу своих соотчичей, то в этом очень ошибаются: их поэмы, несмотря на обилие самых вульгарных и площадных слов и выражений, лишены простоты вымысла и рассказа, наполнены вычурами и замашками, свойственными всем плохим пиитам, — часто нисколько не народны, хотя и подкрепляются ссылками на историю, песни и предания, — и, следовательно, по всем этим причинам — они непонятны простому народу и не имеют в себе ничего с ним симпатизирующего. Для такой цели было бы лучше, отбросив всякое притязание на титло поэта, рассказывать народу простым, понятным ему языком о разных полезных предметах гражданского и семейного быта, как это прекрасно начал (и жаль, что не продолжал) г. Основьяненко в брошюре своей «Лысты до любезных землякив». <…> Что касается до самой поэмы г. Шевченко — «Гайдамаки», здесь есть всё, что подобает каждой малороссийской поэме: здесь ляхи, жиды, казаки; здесь хорошо ругаются, пьют, бьют, жгут, режут; ну, разумеется, в антрактах кобзарь (ибо без кобзаря какая уж малороссийская поэма!) поёт свои вдохновенные песни, без особенного смысла, а дивчина плачет, а буря гомонит…

— рецензия на «Гайдамаков», апрель 1842

… верующий друг мой говорил мне, что он верит, что Шевченко — человек достойный и прекрасный. Вера делает чудеса — творит людей из ослов и дубин, стало быть, она может и из Шевченки сделать, пожалуй, мученика свободы. Но здравый смысл в Шевченке должен видеть осла, дурака и пошлеца, а сверх того, горького пьяницу, любителя горелки по патриотизму хохлацкому. Этот хохлацкий радикал написал два пасквиля — один на г. и., другой — на г-ю и-у. Читая пасквиль на себя, г. хохотал, и, вероятно, дело тем и кончилось бы, и дурак не пострадал бы, за то только, что он глуп. Но когда г. прочёл пасквиль на и-цу, то пришёл в великий гнев <…>: «Положим, он имел причины быть мною недовольным и ненавидеть меня, но её-то за что?» И это понятно, когда сообразите, в чём состоит славянское остроумие, когда оно устремляется на женщину. Я не читал этих пасквилей, <…> но уверен, что пасквиль на и-цу должен быть возмутительно гадок <…>. Шевченку послали на Кавказ солдатом. Мне не жаль его, будь я его судьёю, я сделал бы не меньше. Я питаю личную вражду к такого рода либералам. Это враги всякого успеха. Своими дерзкими глупостями они раздражают правительство, делают его подозрительным, готовым видеть бунт там, где нет ничего ровно, и вызывают меры крутые и гибельные для литературы и просвещения.

— письмо П. В. Анненкову 1—10 декабря 1847

XX век

Ш. имеет двоякое значение, как писатель и как художник. Его повести и рассказы на русском языке довольно слабы в художественном отношении. Вся литературная сила Ш. — в его «Кобзаре». По внешнему объему «Кобзарь» не велик, но по внутреннему содержанию это памятник сложный и богатый: это малорусский язык в его историческом развитии, крепостничество и солдатчина во всей их тяжести, и наряду с этим не угасшие воспоминания о казацкой вольности. Здесь сказываются удивительные сочетания влияний: с одной стороны — украинского философа Сковороды и народных кобзарей, с другой — Мицкевича, Жуковского, Пушкина и Лермонтова. В «Кобзаре» отразились киевские святыни, запорожская степная жизнь, идиллия малорусского крестьянского быта — вообще исторически выработавшийся народный душевный склад, со своеобразными оттенками красоты, задумчивости и грусти. При посредстве своего ближайшего источника и главного пособия — народной поэзии, Ш. тесно примыкает к казацкому эпосу, к старой украинской и отчасти польской культуре и даже стоит в связи, по некоторым образам, с духовно-нравственным миром «Слова о Полку Игореве». Главная трудность изучения поэзии Ш. заключается в том, что она насквозь пропитана народностью; крайне трудно, почти невозможно определить, где кончается малорусская народная поэзия и где начинается личное творчество Ш. <...> Поэзия Ш. очень богата религиозно-нравственными мотивами. Теплое религиозное чувство и страх Божий проникают весь «Кобзарь». ...Сердце поэта исполнено смирения и надежды. Все это спасло его от пессимизма и отчаяния, лишь по временам, под влиянием тяжелых условий его личной жизни и жизни его родины, пробивавшихся в поэзию Ш. В тесной связи с основным религиозно-нравственным настроением поэта стоят мотивы о богатстве и бедности, о значении труда. Поэта смущает имущественное неравенство людей, нужда их, смущает и то, что богатство не обеспечивает счастья... Все перечисленные выше мотивы поэзии Ш., за исключением двух-трех (Днепр, Украина, казаки), отступают перед основными мотивами семейно-родственными. Семья — настоящая суть всего «Кобзаря»; а так как основу семьи составляет женщина и дети, то они и наполняют собой все лучшие произведения поэта. <...> В особенности видное значение в поэзии Ш. имеют дети. В русской литературе нет ни одного писателя, у которого так много места было бы отведено детям. Причиной тому были сильные личные впечатления поэта из тяжелого его детства и его любовь к детям, подтверждаемая, помимо «Кобзаря», и многими биографическими данными <...> Чтобы определить значение Ш., как живописца и гравера, нужно оценить его произведения в совокупности и с разных исторических точек зрения, не подгоняя их под то или другое излюбленное требование. Ш. заслуживает изучения как сила, отразившая на себе настроение эпохи, как ученик определенных художественных течений. Кто пожелает ознакомиться обстоятельно со школой Брюллова и выяснить его влияние, тот некоторую долю ответа найдет в рисунках и картинах Ш. Кто пожелает изучить влияние в России Рембрандта, тот также не сможет обойти Ш. Он относился к искусству с глубокой искренностью; оно доставляло ему утешение в горькие минуты его жизни.

— Николай Сумцов, статья ЭСБЕ

...Кроме религиозного обожания, ему никаких других чувств отпущено не было: он не умел «симпатизировать», любить, уважать, восторгаться — он умел только религиозно обожать. Этот пьяный, лысый, оплеванный, исковерканный человек, когда садился за стол и брал в руки перо, становился как бы иереем: свершал богослужение пред своими покрытками, пред Днепром, пред самим собою — предо всем, что так или иначе покинуто. <...> ...У него был другой величайший дар: дар мести и безумного гнева. Во всем мире я не знаю другого поэта с такой способностью к проклятию, к исступленной ярости, к негодованию, — как Шевченко. ...У него нет «жалости», нет «симпатий», — он весь либо молитвенное обожание, либо нечеловеческий гнев... Этот утонченный поэт, с таким грациозным, изысканным стихом, превративший украинскую речь в какую-то нежнейшую музыку, — чуть только им овладевала гневливость, начинал швыряться словами, как каменьями, становился дьявольски язвителен, груб, жесток, и, читая его стихи, буквально чувствуешь, как он топчет свою жертву ногами... <...> Шевченко ничего другого не замечал, ни о чем другом не думал, и если бы это было иначе — разве мог бы он быть гениальнейшим псалмопевцем среди мировых поэтов. — к 95-летию Шевченко

— Корней Чуковский, «Шевченко», 1909

	Он был сыном крестьянина, а стал властелином в царстве духа. Он был крепостным, а стал исполином в царстве человеческой культуры. — к 100-летию Шевченко
	Er war ein Bauernsohn, und ist ein Fürst im Reiche der Geister geworden. Er war ein Leibeigener, und ist eine Grossmacht im Reiche der menschlichen Kultur geworden.
	— Иван Франко, «Посвящение», 1914

Я хочу сказать несколько слов о Тарасе Шевченко как переводчик. По важности, непосредственности действия на меня и удаче результата Шевченко следует для меня за Шекспиром и соперничает с Верленом. Вот с какими двумя великими силами сталкиваюсь я, соприкасаясь с ним. Из русских современников и последователей Пушкина никто не подхватывал с такою свободою Пушкинского стихийного развивающегося, стремительного, повествовательного стиха с его периодами, нагнетаниями, повторениями и внезапно обрывающимися концами. Этот дух четырехстопного ямба стал одной из основных мелодий Шевченки, такой же природной и непреодолимо первичной, как у самого Пушкина. Другой, дорогой для меня и редкостной особенностью Шевченки, отличающей его от современной ему русской поэзии и сближающей его с позднейшими ее явлениями при Владимире Соловьеве и Блоке, представляется глубина евангельской преемственности у Шевченки, которою он пользуется с драматической широтой Рембрандта, Тициана или какого-нибудь другого старого италианского мастера. Обстоятельства из жизни Христа и Марии, как они сохранены преданием, являются предметом повседневного и творческого переживания этого большого европейского поэта <...>. Наиболее полно сказалась эта черта в лучшем из созданий «кобзаря», поэме «Мария», которую я однажды был счастлив перевести, но можно сказать, что у Шевченки нет ни одной строчки, которая не была бы овеяна тем же великим освобождающим духом. — автограф выступления на радио, 1946

— Борис Пастернак

Ведущая черта поэзии Шевченко — музыка, мелос, ритмическая мощь и метрическое разнообразие... Совершенно новым явлением в мировой поэзии следует считать сочетание у Шевченко принятых украинскими и русскими поэтами нового времени силлабо-тонических размеров с размерами силлабическими и народно-пасенными, а иногда и со своеобразным, свободным стихом, верлибром. ...Мне кажется, что ключ к пониманию ритмического секрета Шевченко в целом ряде стихотворений следует искать в песне. Шевченко принадлежит к числу тех поэтов, которые, слагая стихи, внутренне поют их. Это, может быть, самые трудные для перевода поэты. ...Три дара было отпущено Шевченко щедрой природой: дар певца, дар художника, дар писателя — поэта и прозаика. ...Но прежде всего как поэт вошёл Тарас Шевченко в историю нашей и мировой культуры, как поэт снискал он себе бессмертие. <...> Рано осознав себя как поэта национального и столь же рано объявив себя поэтом демократии («мужицким поэтом»), Шевченко всей своей жизнью и всем своим творчеством показал, что он поэт-революционер, беспощадный враг не только национального, но и социального гнета.

— Максим Рыльский, «Поэзия Тараса Шевченко»

О переводах

• см. Корней Чуковский, «Высокое искусство» (гл. 9), 1941, 1964

Русское ухо такие стихи не воспринимает. Мы, знающие Шевченко в подлиннике, просто не читаем их, а наши дети недоуменно спрашивают у нас, где в этих исковерканных стихах музыка и за что их надо любить? К счастью, несколько наиболее крупных произведений поэта переведено нормальным силлабо-тоническим стихом. И всё же русский «Кобзарь» производит удручающее впечатление. По заслугам возвеличив Шевченка, сделав его имя известным буквально каждому русскому, мы умудрились зашифровать значительную часть его наследства.

— Владимир Россельс, «Подспорья и преграды»

См. также

• Категория:Произведения Тараса Шевченко