Спи

«Спи» — философско-сатирический рассказ Виктора Пелевина 1991 года из одноимённого цикла.

Цитаты

В самом начале третьего семестра, на одной из лекций по эмэл философии, Никита Сонечкин сделал одно удивительное открытие. Дело было в том, что с некоторых пор с ним творилось непонятное: стоило маленькому ушастому доценту, похожему из одолеваемого кощунственными мыслями попика, войти в аудиторию, как Никиту начинало смертельно клонить в сон. А когда доцент принимался говорить и показывать пальцем в люстру, Никита уже ничего не мог с собой поделать — он засыпал. Ему чудилось, что лектор говорит не о философии, а о чем-то из детства: о каких-то чердаках, песочницах и горящих помойках, потом ручка в Никитиных пальцах забиралась по диагонали в самый верх листа, оставив за собой неразборчивую фразу, наконец он клевал носом и проваливался в черноту, откуда через секунду-другую выныривал, чтобы вскоре всё повторилось в той же самой последовательности. Его конспекты выглядели странно и были непригодны для занятий: короткие абзацы текста пересекались длинными косыми предложениями, где речь шла то о космонавтах-невозвращенцах, то о рабочем визите монгольского хана, а почерк становился мелким и прыгающим.

Говорить во сне было трудно, но возможно, а до каких пределов могло в этом дойти человеческое мастерство, показывал пример лектора. Никита никогда бы не догадался, что тот тоже спит, если бы не заметил, что лектор, имевший привычку плотно прислоняться к высокой кафедре, время от времени переворачивается на другой бок, оказываясь к аудитории спиной и лицом к доске (чтобы оправдать невежливое положение своего туловища, он вяло взмахивал рукой в направлении пронумерованных белых предпосылок). Иногда лектор поворачивался на спину и прислонялся затылком к еловой окантовке кафедры, тогда его речь замедлялась, а высказывания становились либеральными до радостного испуга — но основную часть курса он читал на правом боку. Скоро Никита понял, что спать удобно не только на лекциях, но и на семинарах, и постепенно у него стали выходить некоторые несложные действия — так, он мог не просыпаясь встать, приветствуя преподавателя, мог выйти к доске и стереть написанное или даже поискать в соседних аудиториях мел. Когда его вызывали, он сперва просыпался, пугался и начинал блуждать в словах и понятиях, одновременно восхищаясь неподражаемым умением преподавателя морщиться, кашлять и постукивать рукой по столу, не только держа глаза открытыми, но и придавая им подобие выражения. Первый раз ответить во сне получилось у Никиты неожиданно и без всякой подготовки — просто он краем сознания заметил, что пересказывает какие-то «основные направления» и одновременно находится на верхней площадке высокой колокольни, где играет маленький духовой оркестр под управлением любви, оказавшейся маленькой желтоволосой старушкой с обезьяньими ухватками. Никита получил пятерку и с тех пор даже конспекты первоисточников вел не просыпаясь и приходя в бодрствующее состояние только для того, чтобы выйти из читального зала. Но мало-помалу его мастерство росло, и к концу второго курса он уже засыпал входя утром в метро, а просыпался выходя с той же станции вечером. Но кое-что стало его пугать. Он заметил, что всё чаще засыпает неожиданно, не отдав себе в этом отчета. Только проснувшись он понимал, что, например, приезд к ним в институт товарища Луначарского на тройке вороных с бубенцами — не часть идеологической программы, посвященной трехсотлетию первой русской балалайки (к этой дате готовилась в те дни вся страна), а обычное сновидение. Было много путаницы, и чтобы иметь возможность в любой момент выяснить, спит он или нет, Никита стал носить в кармане маленькую булавку с зелёной горошиной на конце, когда у него возникали сомнения, он колол себя в ляжку и всё выяснялось. Правда, появился новый страх, что ему может просто сниться, будто он колет себя булавкой, но эту мысль Никита отогнал как невыносимую.

Максимка, изредка посещаемый кем-нибудь из многочисленных уголовных внуков, тихо досыпал свой век в обществе нескольких умных и злых котов да темной иконы, с которой он шёпотом переругивался каждое утро.

Вообще, выяснилось: к какому бы роду человеческой деятельности ни пытался приспособить себя Никита, трудности существовали только до того момента, когда он засыпал, а потом, без всякого участия со своей стороны, он делал всё необходимое, да так хорошо, что проснувшись удивлялся. Это относилось не только к институту, но и к свободным часам, бывшим до этого довольно мучительными из-за своей бессмысленной протяженности. Во сне Никита проглотил многие из книг, никак не поддававшихся до этого расшифровке, и даже научился читать газеты, чем окончательно успокоил родителей, нередко до этого с горечью шептавшихся по его поводу. — У тебя прямо какое-то возрождение к жизни! — говорила ему мать, любившая торжественные обороты. Обычно эта фраза произносилась на кухне, во время приготовления борща. В кастрюлю упадала свекла, и Никите начинало сниться что-то из Мелвилла. В открытое окно влетал запах жареной морской капусты и коровье мычание валторн, музыка стихала, и радиоголос говорил: — Сегодня в девятнадцать часов предлагаем вашему вниманию концерт мастеров искусств, являющийся как бы заключительным аккордом в торжественной симфонии, посвященной трёхсотлетию первой русской балалайки! Вечером семья собиралась у синего окна во вселенную.

... Никита знал, что от спящего милиционера можно убежать только во сне... — аллегорически спящего

Никита шёл <…>, любуясь огромными, похожими на застывшие фонтаны зелёных чернил липами...

Приглядевшись, Никита различил женщину лет тридцати в темной куртке и катящуюся перед ней светлую коляску. Было совершенно ясно, что женщина спит, — время от времени она поправляла у головы невидимую подушку, притворяясь по обычной женской привычке лицемерить даже в одиночестве, что приводит в порядок свои пегие волосы.

Михаил вынул из сумки бутыль экспортной «Особой московской», брелоком в виде маленького меча отделил латунную пробку от фиксирующего кольца и свинтил её одним замысловатым движением кисти — он, видимо, был из тех ещё встречающихся на Руси самородков, которые открывают пиво глазницей и ударом крепкой ладони вышибают пробку из бутылки болгарского сушняка сразу наполовину, так что уже несложно ухватиться крепкими белыми зубами.

Ссылки

• Рассказ на официальном сайте творчества писателя