Ту́йя, или туя, или жи́зненное де́рево — вечнозелёные хвойные деревья с густой тёмной кроной из семейства кипарисовых. Пирамидальные кроны туй часто путают с кипарисами, однако между ними существует масса различий. Кроме всего, эти растения более выносливые к морозам (особенно, из близкого к туе рода туевик) и на севере встречаются значительно чаще, чем теплолюбивые кипарисы.
По мере того, как приближаешься к цветнику и к оранжерее, чаще и чаще попадаются экзотические растения — туйи и какие-то красивые ели и пихты, то бледно-зелёные с белыми смолистыми шишечками, напоминающими свечки рождественских ёлок, то красно-коричневые, глубокого бархатного тона. В особенности, не могу я забыть и всё мерещится мне стройное, похожее на кипарис, дерево цвета старинной тёмной бронзы. Оно выделяется на фоне другого дерева — душистого, бело-молочного витекса и рядом с ним трепещет нежно-листная светло, светло-зелёная американская липа.
Орешник достигал огромных размеров, не уступая дубам, букам и вязам; на южном склоне попадались бук, кипарисы, туи и тис. Великолепные магнолии распустили свои крупные белые благоухающие цветы.[1]
Деревянные скамьи без спинок окрашены в тёмно-серый цвет. Но особенно поразили Лоран цветники. Клумбы были сделаны наподобие могил, а среди цветов преобладали тёмно-синие, почти чёрные, анютины глазки, окаймлённые по краям, как белой траурной лентой, ромашками. Тёмные туи дополняли картину. «Настоящее кладбище. Здесь невольно должны рождаться мысли о смерти. Но меня не проведёте, господин Равино, я отгадала ваши секреты, и ваши «эффекты» не застанут меня врасплох», ― подбадривала себя Лоран и, быстро миновав «кладбищенский цветник», вошла в сосновую аллею.
Кругом нашего Виндеренского дома тянулись тихие дороги, уставленные хорошенькими «виллами» в садах за белым штакетником и металлическими сетчатыми заборами; неподалеку было красивое, мрачное и торжественное лютеранское кладбище, с тенистыми аллеями из ели и туи, напоминавших кипарисы; с просторными, полными цветов участками могил за чёрными низенькими решётками; с чёрными мраморнымиобелисками и плитами памятников; с таинственным, приземистым, увитым плющом, зданием крематория, из огромной четырехугольной серой трубы которого то и дело зловеще поднимался дым.[2]
— Игорь Дьяконов, «Книга воспоминаний» Глава четвертая, 1928-1929
Появились деревья, которые были незнакомы нам — тутовые, ореховые, пирамидальные тополя, туйя и виноградники; всё доказывало очень тёплый климат.[3]
Была отличная ночь. Светила луна. Давно я не видел такой ночи. Две чинары стояли, как две скалы, вокруг них конусом легла чёрная непроглядность, зато акации, туя и разные другие более мелкие кусты и деревья светло серебрились под светом луны и шевелились, журчали, дышали. От их дыхания воздух был сладок. Его можно было пить. Я прошёл несколько шагов на слабых ногах, сел на скамейку и пил воздух.[4]
Там из подземных недр
Журчат источники, и зеленеет кедр,
И сосны зыблются, и пахнут нежно туи;
Везде безмолвие, и ледяные струи,
И сумрак сладостный, и влажный, чёрный мох...[6]
— Сергей Соловьев, «Архимандриту Петру» [Возвращение в дом отчий], 1913-1915
Ты даёшь ― до капли пью я ―
Чаша мук пуста.
Дай отравную, лихую ―
Заградить уста,
И ― в прохладу смольной туи
Росного куста.[7]
Куски же эти были всё больше полутемными комнатами, — сначала в Москве, где Крупский иногда позволял ей переночевать, но себе при этом ещё стелил на полу, и под его тихий, собачий храп — даже кожа на лице у него вдруг подрагивала, как у спящей собаки, — Зина царапала карандашом по побелке:
«Крупский, скажи мне, кто я?
Туя, а может быть, хвоя?
А может быть, тая снежинкой у рта,
не та я, не та
и не тем занята?[10]
↑Обручев В.А. «Плутония. Земля Санникова». — М.: Машиностроение, 1982 г.
↑Дьяконов И.М. Книга воспоминаний (1995 год). Фонд Европейский регионального развития. Европейский Университет Санкт-Петербурга. Дом в Санкт-Петербурге, 1995 г.
↑Обручев В.А. «В дебрях Центральной Азии». Москва, «Государственное издательство географической литературы», 1951 г.
↑Трифонов Ю.В. Избранные произведения в двух томах. – Москва, «Художественная литература», 1978 г.