Старость — период жизни большинства животных от утраты способности организма к продолжению рода до смерти, характеризующийся постепенным упадком жизненных сил.
— Старость всегда должна быть красивее, — она есть плод дерева; надо только, чтобы само дерево жизни было прекрасно, тогда и плод будет тоже прекрасен.
Я дорожу своей старостью и не променяю ее ни на какие блага мира». И Гете писал Гегелю: «Я всегда радуюсь вашему расположению ко мне, как одному из прекраснейших цветов все более развивающейся весны моей души». Гете в это время было ― семьдесят пять лет. Да, может быть, если бы знала молодость, какая возможна озаренная, поднимающая дух старость, ― может быть, она бы менее беззаботно «прожигала» себя. Разом, до дна осушивши заветную радостей чашу… Промотать все силы ― и потом прийти к мутноглазой старости, ― харкающей, задыхающейся, с брюзгливо отвисшей губой и темным лицом. И говорить юности: «Старость ― это страшная, проклятая пора человеческой жизни».[2]
«Всему положен свой предел». И здоровье, и возраст не позволяют мне надеяться, что «после дождика в четверг» еще удастся завершить эти работы. Ведь я уже «достиг до этого возраста пятидесяти пяти лет, с каковыми, столь счастливо, я, благодаря милости Божьей, иду вперед»… Правда, европеец рассмеялся бы: какая же это старость ― пятьдесят пять лет! это только расцвет «возмужалости», которую физиологи (европейские! ) заканчивают 67-ми лет! Недаром во Франции без всякой иронии говорят ― «un jeune homme de quarante ans»; недаром добродушный Сильвестр Боннар огорчился, когда его назвали стариком: «est-on un vieillard a soixante-deux ans?»; недаром восьмидесятилетний Клемансо на предложение «омолодиться» по способу Штейнаха ответил, что он с благодарностью воспользуется этим предложением «quand la vieillesse viendra». Но мы, россияне, пережившие уже полтора десятилетия революции, в которых месяц считается за год, безмерно старше наших европейских собратьев, мы все прожили уже мафусаиловы века, и сроки наши уже исчислены.[5]
Старость гасит страсти, останавливает занятия, заглушает всякие стремления и отдает вас в жертву страшному врагу, который зовется покоем, но настоящее имя которого — скука.
Сам же я сижу над осколками прошлого, прикидываю их в несостоявшихся сочетаниях, размышляю на запретные темы, и кислая старческая слеза время от времени холодит мне губы и щёки… Потому что старею, Николаша, становлюсь чувствительным на обиду, ласку, всякую мелочь, умиляюсь уличным птичкам на потеху прохожих скалозубов, вечерочками выхожу проститься с зимней зорькой, называя ее многими ласкательными прозвищами, потом всползаю на свой этаж, задыхаясь на каждой ступеньке.[9]
Теория о том, что причиной старения организма может быть так называемая тяжёлая вода, содержащая вместо водорода его тяжёлый изотоп дейтерий, была впервые выдвинута в 1934 году. Предполагалось, что тяжёлая вода не может обеспечивать биохимические реакции. <...> Эксперименты с растениями и животными показали, что тяжёлая вода действительно токсична, но лишь в очень больших концентрациях. Мыши погибали, если доля тяжёлой воды превышала 20%. Простейшие животные, нематоды, не только могли жить в тяжёлой воде, но их жизнь даже удлинялась на несколько дней. Заметить какую-либо токсичность при концентрациях дейтерия в 0,015% не удавалось. Было к тому же обнаружено, что содержание тяжёлой воды в организме с возрастом у млекопитающих не увеличивается, а уменьшается, так как дейтерий хуже включается в биохимические процессы, чем обычный водород. Однако интерес к тяжёлой воде как причине старения возродился после публикации в 1973 году нового варианта теории токсичности тяжёлой воды.[10]
Старости не существует. По крайней мере, не существует непрерывных мук старости в конце жизни: ежегодно мы, как деревья, переживаем приступы старости.[1]
Как всё живое, и эти деревья смертны. Ветер может в конце концов повалить, ручей подточил корни, или без видимой глазу причины при молитвенной тишине секвойя вдруг падает, старость! Считают, она выражается в неровном распределении по стволу влаги. Падение секвой человек видит реже, чем падение звёзд. Но в 1953 году одно из старых деревьев рухнуло на глазах у людей.[14]
Старость не приносит мудрости, она лишь позволяет видеть дальше: как вперед, так и назад. И очень грустно бывает оглядываться на искушения, которым вовремя не поддался.
А продления годов и месяцев жизни разве не трудно добиться, исполнения желаний обрести долговечность, вернуться к состоянию младенца, отвратить старость, преобразить свою суть и воспарить в небеса, — разве всего этого не трудно достичь?! Всё это чрезвычайно мучительно обретается. [15]:60-61
Часто думал, что просто нет никаких биологических причин, почему бы человеку не жить вечно… Старость ― это только излечимая болезнь, и, если бы не это неразгаданное до сей минуты трагическое недоразумение, он мог бы жить вечно. Или до тех пор, пока не устанет.[16]
Как может быть?.. Ах! друг мой, это будет.
Всему черед: за молодостью вслед
Тащится старость: все идет к концу
И ни на миг не постоит. Ты слышишь:
Без умолку шумит вода; ты видишь:
На небесах сияют звезды; можно
Подумать, что они ни с места… нет!
Все движется, приходит и уходит.
Дивись, как хочешь, друг, а это так.
Ты молод; я был также молод прежде,
Теперь уж все иное… старость, старость!
И что ж? Куда бы я ни шел ― на пашню,
В деревню, в Базель ― все иду к кладбищу![17]
Он говорил:
«Три нежных дочери, три сына
Мне бог на старость подарил;
Но бури злые разразились,
И ветви древа обвалились,
И я стою теперь один,
Как голый пень среди долин.
Увы, я стар![19]
О веселая младость! о печальная старость!
Та ― поспешно от нас! Эта стремительно к нам![17]
— Василий Жуковский, «О веселая младость! о печальная старость!..» (Из альбома, подаренного графине Ростопчиной), 1837
Внушает старость мне почтение невольно…
Недаром стар я сам. Но как зато мне больно,
Когда приходится увидеть старика
Еще здорового, который даже в силах
И тяжкий труд подъять, и пошалить слегка,
Но уж носителя и чувств и мыслей хилых![20]
Ко многому привык наш мозг, наш глаз и ухо,
И старость, гадкая, развратная старуха,
Неумолимая, как голод, как нужда,
Уже подходит к нам… «Жизнь вечно молода!»[22]
Глядь, и добрая буренка Долговязого теленка Ластит языком! Мой тюльпан благоухает В бородатом терпком рае Лебединым сном.
Старость, старость, напоследки
Сбылась сказка самоедки
Про медведя-Рум!
Как любил бурнастый Пай-я
Белокрылого из рая
Под еловый шум.[24]
— Николай Клюев, «Я женился на тюльпане...» (из цикла «О чем шумят седые кедры»), 1932
Но он, как будто его не трогает
ни этот дождь, ни мартовский ветер,
выходит за нами вслед на дорогу,
словно остался один на свете,
словно о чем-то еще жалея,
словно что-то договорить осталось…
Никогда не забуду этой аллеи,
длинной, как жизнь, одинокой, как старость.[25]
Сколько прожил я, жизнь сосчитает.
И какая мне помощь нужна?
Может, бабочки мне не хватает,
Может, мне не хватает слона? Старость ― роскошь, а не отрепье, Старость ― юность усталых людей, Поседевшее великолепье Наших радостей, наших идей. <...>
Жизнь моя! Стал солидным я разве?
У тебя как мальчишка учусь.
Здравствуй, общества разнообразие,
Здравствуй, разнообразие чувств.[26]
Третий ― мальчишка
всё озорует
то под локоть меня ―
падает ложка со звоном
расплескивается чашка
то что-нибудь спрячет ―
палку
с серебряным набалдашником
то путаю слоги слова
то в голове зашумит
я-то знаю: это ― мальчишка!
а врач уверяет ―
обычная старость
Какая старость ― смешно![27]
— Генрих Сапгир, «...сегодня заглянуло...» (из книги «Тактильные инструменты»), 1999
↑Русская эпиграмма / составление, предисловие и примечания В. Васильева. — М.: Художественная литература, 1990. — Серия «Классики и современники». — С. 66.