Корней Иванович Чуковский
Корней Иванович Чуковский | |
Статья в Википедии | |
Произведения в Викитеке | |
Медиафайлы на Викискладе |
Корне́й Ива́нович Чуко́вский (имя при рождении — Никола́й Корнейчуко́в, 19 [31] марта 1882 — 28 октября 1969) — русский советский поэт, публицист, литературный критик, переводчик и литературовед, детский писатель, журналист. Отец писателей Николая Чуковского и Лидии Чуковской.
Цитаты
[править]Как на пишущей машинке | |
— «Свинки» |
Не ходите в Африку, | |
— «Бармалей» |
Необыкновенный талант Николая Олейникова проявился [в 1920-х] во множестве экспромтов и шутливых посланий, которые он писал по разным поводам своим друзьям и знакомым. Стихи эти казались небрежными, не имеющими литературной ценности. Лишь впоследствии стало понятно, что многие из этих непритязательных стихов — истинные шедевры искусства.[1] | |
— «Чукоккала» |
Статьи и рецензии
[править]Пора Уитману сделаться русским поэтом. <…> Он на пути к нам <…>. В душах у нас он уже давно и прочно, а в книгах всё ещё на минуту. <…> Во многих закоулках перебывал он, и по дороге много лопуху пристало к его одежде. | |
— «Русская Whitmaniana» |
Почему г-же Елене Ц. понадобилось, на смех сведущим людям, выбежать вдруг на улицу, наброситься на прохожего и выкрикивать истерические слова? Исключительно из-за того, что «Бальмонт — папирус», «Бальмонт — тайновидец» <…>. | |
— «О пользе брома. По поводу г-жи Елены Ц.» |
Что отвратительно поставлено в детских журналах, это стихи. Детских поэтов у нас всё ещё нет, а есть какие-то мрачные личности, которым легче пролезть в игольное ушко, чем избегнуть неизбежных «уж», «лишь», «аж», «вдруг», «вмиг», которые в муках рождают унылые вирши про Рождество и про Пасху.[6] | |
— 1907 |
Существует изрядное количество признаков, что пришёл какой-то новый, миллионный читатель, и это, конечно, радость, но беда в том, что имя ему — обыватель, он с крошечной, булавочной головкой. Читатель-микроцефал. И вот для такого микроцефала в огромном, гомерическом количестве стали печатать микроцефальные журналы и книги. | |
— «Нат Пинкертон и современная литература», 1908 |
...Кроме религиозного обожания, ему никаких других чувств отпущено не было: он не умел «симпатизировать», любить, уважать, восторгаться — он умел только религиозно обожать. | |
— «Шевченко», март 1909 |
… Куприну только кажется, что он по-старому «любит зверя», на самом же деле он давно уже со всеми нами полюбил комнатную болонку. | |
— «Жёваная резинка» |
Чуть только в «Яме» перестали делать «вековечные», «привычные» дела, и началось такое, про что уже нельзя сказать, что это «без конца», «день за днём», «месяцы и годы», чуть из быта выступило событие, — Куприн стал путаться, сбиваться, и сбился на невыносимую пошлость. <…> | |
— «Куприн в „Яме“» |
… «Сатирикон», может быть, единственный у нас сейчас журнал, где есть молодость, творчество, таланты, надежды… Бог весть, откуда взялась эта дружная артель даровитейшей молодёжи — с такой обострённой чуткостью ко всякой пошлости, с таким заразительным смехом! Во главе их беллетрист Аркадий Аверченко, которого давно пора «открыть», так как в иных его вещах больше наблюдательности и таланта, чем во всём, например, Арцыбашеве с Виктором Муйжелем в придачу… Он порою неразборчив в средствах, он часто груб, он подражает то Джерому, то Чехову, — но в нём целые залежи юмора, здоровья, и его аппетиту к жизни невольно завидуешь от души…[9] | |
— «Русская литература [в 1910 году]» |
Повесть Куприна есть пощёчина всему современному обществу. <…> Читая её, ощущаешь, что здесь нет виноватых и правых, что здесь виноваты мы все — осквернители человеческой личности, насильники, убийцы, душители глупых, голодных, больных, пьяных, беспомощных женщин. <…> | |
— «Новая книга А. И. Куприна»[К 2] |
- см. [www.chukfamily.ru/kornei/prosa/articles/upravdom-ili-darvin «Управдом или Дарвин. О детской книге»], сентябрь 1932
Школьников в СССР свыше двадцати пяти миллионов, и все они за Пушкина готовы хоть в огонь. <…> | |
— «Племя младое…» |
Самый громкий успех выпадает теперь на долю того сочинителя, который изобрел для своих детских рассказов наиболее виртуозные методы воровства, грабежа и мошенничества. | |
— «Растление американских детей», 1949 |
Шухов — обобщённый характер русского простого человека: жизнестойкий, «злоупорный», выносливый, мастер на все руки, лукавый — и добрый. Родной брат Василия Тёркина. <…> Великолепная народная речь с примесью лагерного жаргона. Только владея таким языком и можно было прикоснуться к той теме, которая поднята в этом рассказе. <…> Словом: с этим рассказом в литературу вошёл очень сильный, оригинальный и зрелый писатель. Уже одно описание работы Ивана Шухова, его упоения работой кажется мне классическим. В каждой сцене автор идёт по линии наибольшего сопротивления и всюду одерживает победу. <…> В сущности, рассказ можно бы назвать «Счастливый день Ивана Денисовича». Впрочем, трагическая ирония автора и без того ощутима на каждой странице. <…> | |
— «Литературное чудо» (внутренняя рецензия[К 3]), 11 апреля 1962 |
Устрицы и океан
[править]- [15] Аверченко откликнулся фельетоном «Печальная история», Андреев — нижеприведённым письмом[11].
Иногда мне приходит в голову: уж не Байрон ли — редактор нашего «Сатирикона»? Уж не Генрик ли Ибсен? Быть может, это только пишется «Аркадий Аверченко», а читать надлежит «Фридрих Ницше»? |
Весь этот наш былой романтизм, этот культ сильной личности, это попирание серой толпы, «тлей и мокриц», вот куда пришло это всё, по истечении времён! В «Сатирикон» и в «Вампуку»! |
В новой повести А. Куприна «Гранатовый браслет» тот же привычный романтизм: то же посрамление «устриц» и та же слава герою, — но всё это спрятано, прикрыто, не так уж бьёт в глаза, как будто Куприн и сам конфузится, что у него такая изжитая, запылённая тема. И эта благородная стыдливость значительно украсила рассказ. |
- Впервые полностью издан в 1988—2011 годах.
Прежде [Зощенко] был красивый меланхолик, избалованный славой и женщинами, щедро наделенный лирическим украинским юмором, человеком большой судьбы. Помню его вместе с двумя юмористами: Женей Шварцем и Юрием Тыняновым в Доме искусств, среди молодежи, когда стены дрожали от хохота, когда Зощенко был недосягаемым мастером сатиры и юмора, — и все глаза зажигались улыбками всюду, где он появлялся. |
Поразительную поэму о русском наступлении на Германию прочитал А. И. — и поразительно прочитал. Словно я сам был в этом потоке озверелых людей. <…> Стихийная вещь, — огромная мощь таланта. |
1920-е
[править]Вчера вечером в Доме искусств был вечер <…> с участием <…> молодых: Никитина, Лунца и Зощенко. <…> Зощенко — тёмный, больной, милый, слабый, вышел на кафедру (т. е. сел за столик) и своим еле слышным голосом прочитал «Старуху Врангель» — с гоголевскими интонациями, в духе раннего Достоевского. Современности не было никакой — но очень приятно. Отношение к слову — фонетическое. <…> «Не для цели торговли, а для цели матери» — очень понравилось Ремизову, который даже толкнул меня в бок. Жаль, что Зощенко такой умирающий: у него как будто порвано всё внутри. Ему трудно ходить, трудно говорить: порок сердца и начало чахотки.[17] — 24 мая 1921 |
«Нет, художнику доброта не годится. Художник должен быть равнодушен ко всем!» — рассуждал Зощенко, и видно, что этот вопрос его страшно интересует. Он вообще ощущает себя каким-то инструментом, который хочет наилучше использовать. Он видит в себе машину для производства плохих или хороших книг и принимает все меры, чтобы повысить качество продукции.[17] — 26 ноября 1927 |
В [книге «Письма к писателю»] нет для меня того обаяния, которое есть в других книгах Зощенки, но хотя вся она состоит из чужого материала, она вся — его, вся носит отпечаток его личности.[17] — 26 марта 1929 |
1930-е
[править]Долго рассказывал Ценский, как в Симферополе он остановил еврейский погром, если не остановил, то — всё же выступил на защиту евреев, с опасностью для собственной жизни. Как его обвинили в том, что он, офицер, смеет обвинять военную власть в пособничестве погромщикам, и как он срезал своего полковника, который в конце концов предложил ему, прапорщику, стул. Очень живописно, с большим изобилием подробностей изобразил он погром в Симферополе — как 67 офицеров отвернулись от него, от Ценского, он один стоял против 67. В его рассказах всегда выходит так, что он один стоит против 67. |
Вообще о [Зощенко] рассказывают анекдоты и посмеиваются над ним, а я считаю его самым замечательным писателем современности.[17] — 12 января 1934 |
Очень волнует меня дело Зиновьева, Каменева и других. Вчера читал обвинительный акт. Оказывается, для этих людей литература была дымовая завеса, которой они прикрывали свои убогие политические цели. А я-то верил, что Каменев <…> сам убедился, что в политике он ломаный грош, и вот искренне ушёл в литературу — выполняя предначертания партии. Все знали, что в феврале он будет выбран в академики, что Горький наметил его директором Всесоюзного Института литературы, и казалось, что его честолюбие вполне удовлетворено этими перспективами. По его словам, Зиновьев до такой степени вошёл в литературу, что даже стал детские сказки писать, и он даже показывал мне детскую сказку Зиновьева с картинками… очень неумелую, но трогательную. Мы, литераторы, ценили Каменева в последнее время, как литератор, он значительно вырос <…>. Приятная его манера обращения с каждым писателем (на равной ноге) сделала то, что он расположил к себе всех <…>. Понемногу он стал пользоваться в литературной среде некоторым моральным авторитетом — и всё это, оказывается, было ширмой для него как для политического авантюриста, который пытался захватить культурные высоты в стране, дабы вернуть себе утраченный политический лик. |
Письма
[править]Прочтя <…> Ваш «Гамбургский счёт», <…> я вдруг увидел, что если есть в России сейчас нужный мне (моей душе) писатель, это Виктор Шкловский[К 4], писатель крепкий и вечно растущий и на десять голов переросший того, известного мне до сих пор Виктора Шкловского, которого я не слишком любил (как читатель) за жестокую и прямолинейную (как казалось мне тогда) схоластичность мышления, за ненавистную мне догматику в подходе к таким живокровным (для меня) организмам, как книги. Я счастлив, что <…> средневековье Вашей души давно миновало <…>. Тот Шкловский, который лезет из книг, перерос того, которого я знаю 18 лет. | |
— В. Б. Шкловскому, 1928 |
… прочитать великое произведение искусства и обрадоваться ему как долгожданному счастью. «Иван Денисович» поразил меня раньше всего своей могучей поэтической (а не публицистической) силой. Силой, уверенной в себе: ни одной крикливой, лживой краски; и такая власть над материалом; и такой абсолютный вкус. А когда я прочитал «Два рассказа»[К 5], я понял, что у Льва Толстого и Чехова есть достойный продолжатель.[14] | |
— А. И. Солженицыну, 12 марта 1963 |
— О. Н. Михайлову, 8 декабря 1964 |
Свою книжку «От Чехова до наших дней» я патологически ненавижу. Я совсем забыл её содержание, теперь, после Ваших драгоценных для меня слов, постараюсь прочесть её вновь после шестидесяти лет!![14] | |
— А. И. Солженицыну, 19 ноября 1965 |
Если я продолжаю настаивать на своей нелюбви к своей книжке, то лишь потому, что мне в тысячу раз дороже такие мои никому неведомые вещи, как «Поэт и палач», «Жена поэта», «Тема денег в поэзии Некрасова», «Николай Успенский», «Дружинин и Лев Толстой», где передо мною раскрывались широкие перспективы новаторской критики, но не хватало ни образования, ни умственных сил, чтобы использовать инстинктивно нащупанный мною метод. С 1914 года по сию пору я для читателей знакомый незнакомец. Автор «Мойдодыра», «От двух до пяти» и «чего-то такого про Некрасова»… А та борьба за правду, за определение писательского я при помощи изучения его стиля, та боевитость, без коей я не мог написать ни строки, — все это пошло псу под хвост и ни единым словом не может войти в моё «Собрание сочинений», куда входят мои слабейшие вещи, написанные на 81-м и 82-м году жизни. <…> | |
— А. И. Солженицыну, 2 декабря 1965 |
Статьи о произведениях
[править]Цитаты о Чуковском
[править]- см. Саша Чёрный, «Корней Белинский», март 1911
- см. Тэффи, «Вспомнилось» (первую половину), 1931
Что за критик, не открывший ни одного писателя. — Е. Шварц, дневник, 11 января 1953 | |
— Самуил Маршак не раз говорил |
В 1922 году я <…> попал секретарём к Корнею Ивановичу Чуковскому. Человек этот был окружён как бы вихрями, делающими жизнь вблизи него почти невозможной. Находиться в его пределах в естественной позе было невозможно, — как ураган в пустыне. Кроме того, был он в отдалённом родстве с анчаром, так что поднимаемые им вихри не лишены были яда. Я, цепляясь за землю, стараясь не щуриться и не показывать, что песок скрипит у меня на зубах, скрывая от себя трудность и неестественность своего положения, я пытался привиться там, где ничего не могло расти. У Корнея Ивановича не было друзей и близких. Он бушевал в одиночестве без настоящего пути, без настоящего языка, без любви, с силой, не находящей настоящего, равного себе выражения, и поэтому — недоброй. По трудоспособности трудно было найти ему равного. Но какой это был мучительный труд! На столе у него лежало не менее двух-трёх-четырёх работ <…>. Он страдал бессонницей. Спал урывками. Отделившись от семьи проходной комнатой, он часов с трёх ночи бросался из одной работы в другую с одинаковой силой и с отчаянием и восторгом. <…> | |
— Евгений Шварц, дневник, 8-10 января 1953 |
В своих исканиях упорен, | |
— Вадим Бабичков, эпиграмма |
— Александр Иванов, Александр Рейжевский, эпиграмма |
Чуковский никогда не терял чувства литературного наследства и общелитературного масштаба. В моём понуреньи, когда я со дня на день ждал ареста[К 6] и с ним — конца всей моей работы, он убеждённо возражал мне: «Не понимаю, о чём вам беспокоиться, когда вы уже поставили себя на второе место, после Толстого.» | |
— Александр Солженицын, «Бодался телёнок с дубом» (Пятое дополнение, 1974—1975) |
— Елена Чуковская |
― Нельзя бояться крови, ― продолжал Корней Иванович. ― Кровь ― это естественно. Смотрите, как она выдавливает мою кровь, поверьте, мне это безразлично. | |
— Юрий Коваль, «Слушай, дерево», 1993 |
Сам Корней Иванович, вернувшись в 1915 году из Англии, куда он ездил с какой-то делегацией, стал ходить босиком, хотя и в превосходном костюме. А писатели — те все выдумывали себе разные костюмы: Горький одевался по-своему, красавец Леонид Андреев по-своему, Маяковский по-своему… Всех их можно было встретить на Большой дороге в Куоккале (теперь Приморское шоссе), они либо жили в Куоккале, либо приезжали в Куоккалу. Люди искусства стали для нас всех если не знакомыми, то легко узнаваемыми, близкими, встречаемыми. Свой куоккальский озорной характер К. И. Чуковский сохранял до конца жизни. Вот что мне рассказывала старый врач санатория Академии наук «Узкое» Татьяна Александровна Афанасьева. Жил К. И. Чуковский обычно в центральном корпусе, в комнате 26. Возвращаясь с прогулки, ловил ужей, которых в Узком (по-старинному «Ужское») было много. Навешивал ужей себе на шею и на плечи штук по пять, а затем, пользуясь тем, что двери в комнаты не запирались, подбрасывал их отдыхающим и наслаждался их испугом. Не позволял мешать себе во время работы и поэтому вывешивал на дверях своей комнаты плакат: «Сплю». Такой лист висел часов до трех дня. Приезжавшие к Корнею Ивановичу из Москвы ждали, ждали и в конце концов часто уезжали. Татьяна Александровна рассказывала и о следующей проделке. Бывало, он бросался на колени перед сестрами, приносившими ему лекарства (обычно травные настойки: сердечные, успокаивающие, снотворные), и умолял их с трагическими жестами забрать лекарства назад. Давняя подавальщица в столовой Антонина Ивановна тоже хорошо помнит Корнея Ивановича: «Ох, и чудил же», а сама смеется. То было уже в Узком, но стиль поведения был куоккальский.[24] | |
— Дмитрий Лихачёв, воспоминания |
… в [переделкинском] доме <…> я получил, по меньшей мере четырежды, щедрый и надёжный приют и защиту. Корней Иванович открыл мне свой дом в самые тяжёлые дни, когда [21 сентября 1965 г.] мой криминальный архив был захвачен КГБ и очень реальна была возможность ареста. Вне его дома меня можно было смахнуть как муху. А вот здесь — не возьмёшь. | |
— Александр Солженицын, «Слово прощания» c Лидией Чуковской, 11 февраля 1996 |
Александр Галич рассказывал мне: Чуковский, влюбившийся, как он умел влюбляться, в его песни, как-то слушал их и нахваливал, после чего попросил снова зайти в такой-то час ― точно. Галич пришел и по просьбе хозяина спел о гонителях Пастернака: «Мы поименно вспомним всех, кто поднял руку!» ― причем при этих словах сидевшая тут же женщина вскочила и выбежала, заплакав. В чем дело? Оказалось: это та же Марина, вдова сына Корнея Ивановича Николая, который скверно отметился в дни пастернаковской травли. Тут К. И., пожалуй, даже наверняка жестче ― не жесточе ли до садизма? ― чем его несгибаемая дочь Лидия.[25] | |
— Станислав Рассадин, «Книга прощаний». Воспоминания о друзьях и не только о них, 2008 |
О произведениях
[править]Не так давно в «Весах» специальностью Чуковского было развенчивание Бальмонта как переводчика Шелли и Уитмана[2][3]; я не имею никаких данных для того, чтобы сомневаться в верности филологических изысканий и сличений текстов, которые были предприняты Чуковским, <…> допускаю, что и облик Уитмана Чуковский передаёт вернее, чем Бальмонт, но <…> облик Уитмана, хотя бы и придуманный, придуман поэтом; если это и обман, то — «обман возвышающий», а изыскания и переводы Чуковского склоняются к «низким истинам».[4] | |
— Александр Блок, «О современной критике», 1907 |
Ваш сегодняшний фельетон «Устрицы и океан» очень опечалил меня. Конечно, не за себя я опечалился — сказанное Вами об «Океане» и обо мне совершенно не касается ни меня, ни «Океана», а говорит о ком-то и о чём-то другом; опечалился я за Вас, так как в течение долгого времени я упорно сопротивлялся всем жестоким нападкам на Вас, верил в Ваш ум, честность, талант и писательскую судьбу. Не имея возможности не видеть Ваших недостатков, столь у Вас явных, я всегда утверждал, что это пройдёт, как проходят детские болезни; наоборот, достоинства Ваши как критика: острая наблюдательность, блеск и меткость языка, яркость сопоставлений, даже некоторая парадоксальность выводов, разрушавших привычный шаблон, — давали мне твёрдую уверенность, что Вам именно суждено заполнить существующий пробел в русской критике и явить собою новую крупную, плодотворную силу. <…> | |
— Леонид Андреев, письмо Чуковскому 20 марта 1911 |
… ваш отец написал в одной из статей[К 8], что Бальмонт плохо перевёл Шелли. <…> Переводы Бальмонта из Шелли подтверждают, что Бальмонт — поэт, а вот старательные переводы Чуковского из Уитмена — доказывают, что Чуковский лишён поэтического дара.[К 9] | |
— Иосиф Бродский, слова Лидии Чуковской при знакомстве («Записки об Анне Ахматовой», 15 октября 1963) |
Отчего же Вы никогда не дали мне прочитать Вашу книгу «От Чехова до наших дней»? <…> жена достала её здесь, в Рязани, <…> в издании 1908 года. | |
— Александр Солженицын, письмо Чуковскому 16 ноября 1965 |
Комментарии
[править]- ↑ Бальмонт наряду с Чуковским был одним из первых пропагандистов Уитмена в России. Валерий Брюсов с удовольствием напечатал статью Чуковского в «Весах», хотя эти переводы Бальмонта были опубликованы там же за два года до того, т.к. Брюсов отошёл от былого восхищения Бальмонтом и считал, что тот «исписался». Достаточно острожные замечания Чуковского вызвали болезненную реакцию Бальмонта потому, что это была критика в «своём» лагере. Откликом на стало письмо 3-й жены Бальмонта Елены Цветковской «Об Уитмане, Бальмонте, нареканиях и добросовестности. Заметка доказательная», опубликованной вместе с «О пользе брома»[3][4].
- ↑ Реакция на выход 2-й части «Ямы», рассчитанная на менее интеллектуальную аудиторию, чем в рецензиях для речи «Речи» 1909 г., читателям которой проблематика повести представлялась слишком простой[11].
- ↑ Первый написанный отзыв на повесть[14].
- ↑ Чуковский был его постоянным оппонентом[18].
- ↑ «Случай на станции Кречетовка»и «Матрёнин двор»[14].
- ↑ В 1965, после ареста его архива КГБ.
- ↑ Согласно триаде Гегеля[21].
- ↑ «О пользе брома. По поводу г-жи Елены Ц.».
- ↑ Позже Чуковский ещё раз улучшил[27] свои переводы[28], как делал с 1907 г.; Бальмонт тоже перевёл Уитмена[29] и был раскритикован Чуковским[30].
Примечания
[править]- ↑ Чукоккала. Рукописный альманах Корнея Чуковского. — М., 1979. — С. 182.
- ↑ 1 2 Весы. — 1906. — № 10. — С. 43-46.
- ↑ 1 2 3 Весы. — 1906. — № 12.
- ↑ 1 2 Е. Иванова. Комментарии // Чуковский К. И. Собрание сочинений в 15 томах. Т. 6. Литературная критика. 1901—1907. — М.: Терра — Книжный клуб, 2002. — С. 557-612.
- ↑ К. Чуковский, «Бальмонт и Шелли», 1908.
- ↑ Горький // К. Чуковский. Репин, Горький, Маяковский, Брюсов: воспоминания. — М.: Советский писатель, 1940. — С. 128.
- ↑ Речь. — 1909. — 14 (27) июня.
- ↑ Речь. — 1909. — 15 (28) июня.
- ↑ Речь. — 1911. — 1 (14) января.
- ↑ Нива. — 1914. — № 45. — 8 ноября. — С. 867-870.
- ↑ 1 2 Е. Иванова. Комментарии // Чуковский К. И. Собр. соч. в 15 т. Т. 7. Литературная критика. 1908—1915. — 2003. — С. 644-721.
- ↑ Правда. — 1937. — 3 февраля.
- ↑ Корней Чуковский. Растление американских детей // Литературная газета, 15 октября 1949.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Переписка Александра Солженицына с Корнеем Чуковским (1963–1969) / Подготовка текста, вступление и комментарии Е. Ц. Чуковской // Новый мир. — 2011. — № 10.
- ↑ Речь. — 1911. — 20 марта (2 апреля).
- ↑ Б. Сарнов, Е. Чуковская. Случай Зощенко: Повесть в письмах и документах с прологом и эпилогом, 1946—1958 // Юность. — 1988. — № 8. — С. 83.
- ↑ 1 2 3 4 5 Е. Чуковская. М. Зощенко в дневниках К. Чуковского // Ленинградская панорама: Литературно-критический сборник. — Л.: Советский писатель, 1988. — С. 497-509.
- ↑ Комментарии // Шкловский В. Б. Гамбургский счет: Статьи — воспоминания — эссе (1914—1933). — М.: Советский писатель, 1990.
- ↑ О. Н. Михайлов. Нежный талант // Творчество Н. А. Тэффи и русский литературный процесс первой половины XX века. — М.: ИМЛИ РАН, Наследие, 1999. — С. 7.
- ↑ 1 2 Эпиграмма. Антология Сатиры и Юмора России XX века. Т. 41. — М.: Эксмо, 2005. — 8000 экз.
- ↑ В. П. Старк. Владимир Набоков — комментатор «Евгения Онегина» // Владимир Набоков. Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин». — СПб.: Искусство-СПБ: Набоковский фонд, 1998. — С. 10.
- ↑ Чуковский К. И. Онегин на чужбине // Дружба народов. — 1988. — № 4. — С. 256.
- ↑ Юрий Коваль. Опасайтесь лысых и усатых. ― М.: Книжная палата, 1993.
- ↑ Лихачев Д. С. Воспоминания. — СПб. : Logos, 1995.
- ↑ Рассадин С. Б. Книга прощаний. Воспоминания. — М.: Текст, 2009.
- ↑ Леонид Андреев // К. Чуковский. Из воспоминаний. — М.: Советский писатель, 1959. — С. 276.
- ↑ Е. Витковский. Восход Эндимиона // Джон Китс. Стихотворения. Поэмы. — М.: Рипол Классик, 1998. — С. 8.
- ↑ К. И. Чуковский. Мой Уитмен. — М.: Прогресс, 1966, 1969.
- ↑ Уольтъ Уитманъ. ПобѢги травы. — М.: Книгоиздательство "Скорпiонъ", 1911.
- ↑ К. Чуковскiй. Поэзiя грядущей демократiи: Уотъ Уитмэнъ. — Петроград: Парус, 1918. — С. 140-4.
Ссылки
[править]- Сайт о Чуковских chukfamily.ru
- Отдел о Чуковском на сайте niv.ru (Наука. Искусство. Величие)