Кедрач
.jpg)
Кедра́ч (кедро́вник или кедро́вый лес) — лесной массив, среди древостоя которого главной лесообразующей породой являются разновидности кедровых сосен, такие как сибирский или европейский кедр. Кедровые леса (кедровники) встречаются в предгорных и горных районах Центральной Европы, занимая большие пространства тайги от Урала, по всей Западной Сибири и в значительной части Восточной, в составе хвойных и широколиственных лесов присутствуют на Дальнем Востоке от Центрального Китая до Японии и Курильских островов, отмечены на тихоокеанском побережье Северной Америки.
В состав кедровых лесов могут также входить пихта, ель сибирская, иногда сосна обыкновенная, а на востоке Сибири, за Енисеем, лиственница сибирская и даурская, реже встречаются мелколиственные породы, такие как берёза и осина. Обычно кедровники состоят из нескольких поколений кедровых сосен: от молодых до зрелых и перестойных деревьев.
Кедрач в определениях и коротких цитатах[править]
| — Александр Фадеев, «Разгром», 1926 |
Кедрач гордо зеленеет своей непокорной хвоей, но, увы, кедрового орешка уже не отведаешь ― все шишки тщательно вышелушены <...> и груды пустой шелухи и остовы выпотрошенных шишек битой посудой валяются под каждым кустом.[2] | |
| — Борис Вронский, Дневник, 1936 |
| — Иван Ефремов, «Голец подлунный», 1943 |
...с недавних пор не одни волченорцы были хозяевами кедровника. Уже лет десять на северной опушке живут переселенцы, приехавшие из Курской губернии. Два посёлка выстроились в трёх верстах один от другого, и волей-неволей пришлось волченорцам уступить часть кедрача новосёлам.[4] | |
| — Георгий Марков, «Строговы» (книга вторая), 1948 |
| — Николай Дубов, «На краю земли», 1950 |
| — Варлам Шаламов, «Колымские рассказы» («Кант»), 1956 |
...он чувствовал кедрач, когда шёл по нему, спускаясь с хребта, его подкупольный свет, его храмовую просторность и легкость, нежность кедрового аромата, смешанного с запахом трав.[7] | |
| — Андрей Скалон, «Стрела летящая...», 1964 |
Слышу, | |
| — Евгений Евтушенко, «Призраки в тайге» (из сборника «Братская ГЭС»), 1965 |
| — Марк Сергеев, «Волшебная галоша», 1971 |
С деляны ему привезли кропотливо отобранный кедрач. «Петрович строиться собрался», ― с уважением говорили в деревне...[9] | |
| — Михаил Тарковский, «Жизнь и книга», 1983 |
| — Семён Липкин, «Заметки о прозе», 1988 |
Кедрач в публицистике и документальной прозе[править]
| — Василий Сапожников, «По русскому и монгольскому Алтаю», 1895 |
| — Павел Бажов, «За советскую правду», 1925 |
Кедрач в мемуарах, письмах и дневниковой прозе[править]
| — Валериан Правдухин, «Годы, тропы, ружьё», 1930 |
Кедрач гордо зеленеет своей непокорной хвоей, но, увы, кедрового орешка уже не отведаешь ― все шишки тщательно вышелушены белками, кедровками, бурундуками и геологами, и груды пустой шелухи и остовы выпотрошенных шишек битой посудой валяются под каждым кустом. А по воде желтой пленкой несутся вниз по течению груды хвои, листьев, узкими полосками откладываясь на косах и отмелях, и холодна же эта водица, ох как холодна, до ломоты в костях.[2] | |
| — Борис Вронский, Дневник, 1936 |
| — Владимир Чивилихин, Дневник, 23 августа 1942 |
Из всех северных деревьев я больше других любил стланик, кедрач. Мне давно была понятна и дорога та завидная торопливость, с какой бедная северная природа стремилась поделиться с нищим, как и она, человеком своим нехитрым богатством: процвести поскорее для него всеми цветами. <...> Зимой всё это исчезало, покрытое рыхлым, жёстким снегом, что ветры наметали в ущелья и утрамбовывали так, что для подъёма в гору надо было вырубать в снегу ступеньки топором. Человек в лесу был виден за версту ― так всё было голо. И только одно дерево было всегда зелено, всегда живо ― стланик, вечнозелёный кедрач. Это был предсказатель погоды. За два-три дня до первого снега, когда днём было ещё по-осеннему жарко и безоблачно и о близкой зиме никому не хотелось думать, стланик вдруг растягивал по земле свои огромные, двухсаженные лапы, легко сгибал свой прямой чёрный ствол толщиной кулака в два и ложился плашмя на землю. Проходил день, другой, появлялось облачко, а к вечеру задувала метель и падал снег. А если поздней осенью собирались снеговые низкие тучи, дул холодный ветер, но стланик не ложился ― можно было быть твёрдо уверенным, что снег не выпадет. В конце марта, в апреле, когда весной ещё и не пахло и воздух был по-зимнему разрежён и сух, стланик вокруг поднимался, стряхивая снег со своей зелёной, чуть рыжеватой одежды. Через день-два менялся ветер, тёплые струи воздуха приносили весну. Стланик был инструментом очень точным, чувствительным до того, что порой он обманывался, ― он поднимался в оттепель, когда оттепель затягивалась. Перед оттепелью он не поднимался. Через два-три часа из-под снега протягивает ветви стланик и расправляется потихоньку, думая, что пришла весна. Ещё не успел костёр погаснуть, как стланик снова ложился в снег. Зима здесь двухцветна ― бледно-синее высокое небо и белая земля. И вот среди этой унылой весны, безжалостной зимы, ярко и ослепительно зеленея, сверкал стланик. К тому же на нём росли орехи ― мелкие кедровые орехи.[6] | |
| — Варлам Шаламов, «Колымские рассказы» («Кант»), 1956 |
Кедрового ореха берут тут много в урожайные годы. Сдают его мало, все больше себе берут да на продажу. А это очень выгодно. И не лазают за шишкой, как в могучих алтайских кедрачах. Кедр тут жиденький, и шишка легко осыпается от удара колотом. Мы с грустью постояли у поваленного кедра ― на вершине его не было даже намека на шишку.[14] | |
| — Владимир Чивилихин, Дневник, август 1962 |
Кедрач в беллетристике и художественной литературе[править]
Смутным впечатлением этого дня осталась еще фигура Морозки на оскаленном жеребце с развевающейся огненной гривой, промчавшаяся так быстро, что трудно было отличить, где кончался Морозка и начиналась лошадь. Впоследствии он узнал, что Морозка был в числе конных, выделенных для связи со взводами во время боя. Окончательно Мечик пришел в себя только в тайге, на горной тропинке, развороченной недавно прошедшими лошадьми. Здесь было темно и тихо, и строгий кедрач прикрывал их покойными, обомшелыми лапами.[1] | |
| — Александр Фадеев, «Разгром», 1926 |
Штукатуренные стены блещут белой масляной краской, крашеные полы сверкают. На больших окнах, на дверях ― ни занавесок, ни портьер. Мебели не много и не мало. Она приготовлена из кедрача по рисункам Протасова в собственных громовских мастерских. Основа её стиля ― прямолинейность. Она отражает характер ее автора.[15] | |
| — Вячеслав Шишков, «Угрюм-река», 1933 |
Но все же я достиг небольшой площадки на вершине гольца, где стояли две большие глыбы гранита, обточенные ветрами и покрытые лишайником. Я вскарабкался на макушку одной из глыб и оглянулся кругом. Позади склон гольца круто обрывался в широкий распадок, густо заросший кедрачом и казавшийся сверху пушистым ковром с узором из темно-зеленых и белых пятен.[3] | |
| — Иван Ефремов, «Голец подлунный», 1943 |
В оттепель Матвей любил бывать в волченорском кедровнике. Кедровник был в пяти верстах от села. Он рос по склонам холмов и берегам едва сочившихся ручейков. Кедры были один к одному, все как на подбор: высокие, сукастые, с мягкой зеленой хвоей. Ветвистые макушки деревьев закрывали небо, и в кедровнике всегда было сумеречно и по-таежному уютно. Верст на десять тянулся кедровник и на редкость был плодоносен. В праздники волченорские мужики и бабы выходили на улицу непременно с орехами. Щелкать семечки в Волчьих Норах считалось последним делом. В других селениях завидовали волченорцам и называли их не иначе, как орешатниками. Да и как не позавидовать! Волченорцы сбывали орех скупщикам, и это заметно увеличивало крестьянские достатки. Особенно выручал орех бедноту. Кедровник берегли всем народом. Каждый от мала до велика знал: за одну шишку, сбитую не в указанное время, выведут все семейство виновного на сход, и тогда быть великой беде. День выхода в кедровник назначали на сходке. Верно, с недавних пор не одни волченорцы были хозяевами кедровника. Уже лет десять на северной опушке живут переселенцы, приехавшие из Курской губернии. Два поселка выстроились в трёх верстах один от другого, и волей-неволей пришлось волченорцам уступить часть кедрача новосёлам. С тех пор волченорцы через гонцов сообщали новоселам о дне выхода в кедровник. Это происходило в последних числах августа. На рассвете раздавались три гулких удара в большой церковный колокол. Пешие и конные волченорцы, обгоняя друг друга, целыми семьями устремлялись в кедровник.[4] | |
| — Георгий Марков, «Строговы» (книга вторая), 1948 |
Мы опять едем узким зеленым коридором по мягкой подушке мхов; с треском продираясь через кусты, выезжаем на гарь. Уныло торчат на ней обгорелые стволы елей, но кое-где белеют тоненькие берёзки, а вся земля сплошь усыпана иван-чаем. Дальше идет густой кедровник. Высоко-высоко раскачиваются темно-зеленые кроны, а здесь, внизу, торчат лишь сухие, мертвые ветви. Кедрач редеет, появляются прогалины, опять мелькают конусы пихт и елей. В лесу начинает темнеть, а конца дороги все нет...[5] | |
| — Николай Дубов, «На краю земли», 1950 |
Сейчас он шел по ельнику, по его сплошноте и темноте и, не думая, вернее ― не задумываясь, знал, что идет по ельнику, он чувствовал это по количеству света, по сырости и мрачности, по резкому запаху елей, точно так же до этого он чувствовал кедрач, когда шёл по нему, спускаясь с хребта, его подкупольный свет, его храмовую просторность и легкость, нежность кедрового аромата, смешанного с запахом трав.[7] | |
| — Андрей Скалон, «Стрела летящая...», 1964 |
Три часа петляла между деревьями светло-шоколадная «Победа» Пашиного отца, и мальчики замирали от восторга. То двигалась им навстречу белоснежная мраморная скала, и закат на ней положил алые и синие полосы, то подступал старый тёмный кедрач к окнам машины, и зелёный мох, похожий на неопрятные бороды, свисал с каждой ветки. К озеру подъехали поздним вечером. Подкатили машину к развесистому кусту тальника, разожгли костёр, и Пашин отец ― Пётр Никанорович ― отправился ставить свои мудрёные снасти.[8] | |
| — Марк Сергеев, «Волшебная галоша», 1971 |
С деляны ему привезли кропотливо отобранный кедрач. «Петрович строиться собрался», ― с уважением говорили в деревне, ходили к нему советоваться в строительных делах ― нравились его прямая повадка, рассудительность. <...> | |
| — Михаил Тарковский, «Жизнь и книга», 1983 |
Кедрач в стихах[править]
| — Варлам Шаламов, «В болотах завязшие горы...», 1937-1956 |
| — Илья Сельвинский, «России», 1942 |
| — Евгений Евтушенко, «Призраки в тайге» (из сборника «Братская ГЭС»), 1965 |
| — Семён Липкин, «Заметки о прозе», 1988 |
Источники[править]
- ↑ 1 2 Фадеев А. А. Собрание сочинений в трёх томах, Том 1. — Москва, «Художественная литература», 1981 г.
- ↑ 1 2 Вронский Б. И. По таёжным тропам: Записки геолога. — Магадан: Кн. изд-во, 1960 г.
- ↑ 1 2 Иван Ефремов, Собрание сочинений: В пяти томах. Том 1. — М.: Молодая гвардия, 1989 г.
- ↑ 1 2 Г. М. Марков. Строговы: Роман. ― М.: Художественная литература, 1965 г.
- ↑ 1 2 Николай Дубов. «На краю земли». — М.: Детская литература, 1950 г.
- ↑ 1 2 Шаламов В.Т., собрание сочинений, том 1. — Москва: «Художественная литература», «Вагриус», 1998 г.
- ↑ 1 2 Андрей Скалон в сборнике: Антология русского советского рассказа. — М.: «Современник», 1989 г.
- ↑ 1 2 Марк Сергеев, Волшебная галоша, или Необыкновенные приключения Вадима Смирнова, его лучшего друга Паши Кашкина и 33 невидимок из 117-й школы. — Красноярское книжное издательство, 1971 г.
- ↑ 1 2 Михаил Тарковский, «Жизнь и книга», — М., журнал «Октябрь», №9 за 2002 г.
- ↑ 1 2 С. Липкин. «Воля». — М.: ОГИ, 2003 г.
- ↑ В. В. Сапожников. По русскому и монгольскому Алтаю. — М.: Государственное издательство географической литературы, 1949 г.
- ↑ Бажов П.П. Сочинения в трёх томах. Под общей редакцией В. А. Бажовой, А. А. Суркова, Е. А. Пермяка. Том третий. — Москва, Государственное Издательство художественной литературы, 1952 г.
- ↑ В. Правдухин. Годы, тропы, ружье. — М.: изд-во Всекохотсоюза, 1929 г.
- ↑ 1 2 В. А. Чивилихин. Дневники, письма. Воспоминания современников. Сост. и публ. Е. Чивилихина. — М.: Алгоритм, 2008 г.
- ↑ Шишков В. Я.: «Угрюм-река». В 2 томах. — М.: «Художественная литература», 1987 г.
- ↑ И. Сельвинский. Избранные произведения. Библиотека поэта. Изд. второе. — Л.: Советский писатель, 1972 г.
