Лиственница

Лиственница (Горный Алтай)

Ли́ственница (лат. Lárix) — род хвойных растений из семейства Сосновые (лат. Pináceae), одна из наиболее распространённых пород хвойных деревьев. Характерная особенность лиственниц — листопад. Хвоя этих деревьев ежегодно желтеет и опадает на зиму.

Название Larix как научное название было введено в литературу задолго до Карла Линнея, в начале XVI века. Значение его не совсем ясно. Одни авторы полагают, что это галльское название смолы, или же производят его от кельтского lar — обильный, богатый (очень смолистый). По мнению других, это слово происходит от латинского laridum, lardum — жир, из-за большой смолистости деревьев.

Лиственница — широко распространённое и крупное дерево. В благоприятных условиях вырастает до 50 м высоты при диаметре до метра и более. Доживает до 300—400 лет, зарегистрированы лиственницы возрастом до 900 лет. Кроны рыхлые, просвечиваемые солнцем, у молодых деревьев конусовидные. С возрастом приобретают округлую или яйцевидную, туповершинную форму.

Лиственница в коротких цитатах

	Смола в лиственнице двоякая: одна ― жидкая прозрачная, текущая сама собою из трещин на дереве и называется терпентином; другая ― садится внутри дерева между наростами ближе к сердцу или вытекает, когда дерево до сердца надрублено бывает, цветом красноватая и густая...
	— Василий Зуев, из учебника «Начертание естественной истории», 1785

	В юрте, крытой лиственничной корой, у костра, где горит лиственница же, буряты ведут между собою бесконечные разговоры о том, что стали бы мы делать, если б буря и дождь застигли нас на гольце, где нет ни крова, ни дров, нет лиственницы...
	— Пётр Кропоткин, «Поездка в Окинский караул», 1867

Целые и изувеченные громадные лиственницы, подмытые выше <по течению реки>, с шумом неслись по Урюму, направляясь вниз своей вершиной, а огромные их корни с землей, дёрном и державшейся на них галькой служили им как бы рулём и направляли путь. В кривляках громадные несущиеся лесины вершиной упирались в берег, отчего тяжёлый их комель с корнями несколько изменял своё направление, напирал в упорную точку и движение будто приостанавливалось; вся лесина становилась поперёк течения...

— Александр Черкасов, «Из записок сибирского охотника» (часть 1), 1884

	В обыкновенное время очень чуткая и сторожкая птица, за исключением периода весеннего токования, на лиственнице он <глухарь> делается совсем глупым, особенно, когда завидит собаку.
	— Дмитрий Мамин-Сибиряк, «Мизгирь», 1891

	Для тех, кто выбирает места под новые селения, лиственница служит признаком дурной, болотистой почвы.
	— Антон Чехов, «Остров Сахалин (Из путевых записок)», 1894

	Лиственница, пушистая и нежная, тихонько-молодо тулится за другие дерева, но парная нежность её звездистых побегов, кажется, липнет к губам.
	— Владимир Ветров, «Кедровый дух», 1920-1929

	...на старой лиственнице грубо было вырезано большое человеческое лицо, запачканное смолой. Это «тору», перед которым гольды каждый раз, выступая на охоту, совершали моления.
	— Владимир Арсеньев, «Сквозь тайгу», 1930

	Прощай дорогая лиственница Наташа. Восходит солнце мощное как свет. Я больше ничего не понимаю.
	— Александр Введенский, «Куприянов и Наташа», 1931

	Не шуми ты, лиственница, Точно под порошей: Милый мой не здравствуется Со своей хорошей.
	— Илья Сельвинский, «Сибирская песня», 1934

	Ты видел ли палаческое дело? Как лиственницы радостное тело Срубив, заставили упасть?
	— Семён Липкин, «Тайга», 1962

	Раненое тело лиственницы подобно явленной иконе – какой-нибудь Богородицы Чукотской, Девы Марии Колымской, ожидающей чуда, являющей чудо.
	— Варлам Шаламов, «Воскрешение лиственницы» («Графит»), 1967

	Поэт Валентин Португалов валил здесь году в 37-м невысокую колымскую лиственницу, а к моему времени (1952-1953-й годы) от тайги здесь сохранились лишь одни пни.
	— Анатолий Жигулин, «Чёрные камни», 1988

	Я стоял немного в стороне и гладил ветку молоденькой лиственницы, даже к лицу прижал, удивляясь тому, что ёлки могут быть такими мягкими, не колючими.
	— Рим Ахмедов, «Промельки», 2011

Лиственница в научной и научно-популярной прозе

Лиственница ― древо, довольно высокое и прямое, имеющее кору толстую, тёмнокрасную, снизу истрескавшуюся; а внутри дерево всегда тёмнокрасное и весьма смолкое. Сучья выходят из ствола непорядочно и висят одни над другими к земле наклонно. Иглы на сучьях сидят пучками по двенадцати вместе, собою мягкие, к концу заостренные, которые спадают каждую осень. Цветы бывают, как и у первых, на одном древе, но на разных сучках. Плоды производят шишки красно-фиолетовые, круглопродолговатые, кои сидят на ножках концом вверх и состоят из шероховатых чешуек, внутри по два крылатые семечка заключающих. Она родится в Сибири и Северной части России, также и в других местах Европы, больше по сырым местам, наипаче подле гор, где и достигает в вышину сажен до 20 и более. Употребляется дерево ее по причине великой своей смолкости предпочтительнее на сваи, мостовые и другие, в воде и сырости пребывающие вещи, где ни от воды, ни от червей, не столь легко портится. Большие стволы употребляются на мосты и корабельное строение; но на домовое по легкой своей загораемости ― опасно. Другие мелкие оной древа по крепости своей употребляются на всякие плотничьи и столярные поделки, также на дрова и уголье; однако первое тяжело к рубке, а другое хотя лучше и жарчее соснового и елового, но в огне очень трещит и разбрызгивает. Кора употребляется на дубление кож. Смола в лиственнице двоякая: одна ― жидкая прозрачная, текущая сама собою из трещин на дереве и называется терпентином; другая ― садится внутри дерева между наростами ближе к сердцу или вытекает, когда дерево до сердца надрублено бывает, цветом красноватая и густая, которая составляет собственно лиственничную смолу, известную в России под именем оренбургской камеди; обе они употребляются в лекарства, а сверх того гонят из них, как и из сосновой и еловой смолы, особое тонкое масло, называемое скипидаром.

— Василий Зуев, из учебника «Начертание естественной истории», 1785

Замечательно, что только за два года снова показался лиственичный подрост, но молодые деревья составляют уже хотя невысокую, но прекрасную рощу среди поля, испещренного цветами. Выше на горе растут душица, богородская трава, ромашка, а по камням стелется стланец и, наконец, тальник, ближе к вершине горы, являющейся только отдельными листочками. Между низменными кустарниками зеленеет мох, но самая вершина сопки совершенно обнажена. Разительная противоположность голой, черной вершины с подошвой горы, покрытой яркой зеленью лиственицы и испещренной пышными цветами, делает вид подгорья еще прелестнее.

— Фердинанд Врангель, «Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю», 1841

Тут после перевала через 4 небольших отрога гор, состоящих, судя по обнажениям, из слюдяного сланца и несколько кварцеватого белого известняка, дорога идёт вверх по пади Хара-Желга. Всё становится холоднее и холоднее — древесная растительность беднее и беднее — остаётся лишь лиственница и багульник в цвету. Каменья, снега, мхи, все прелести дикой природы. <...> В юрте, крытой лиственничной корой, у костра, где горит лиственница же, буряты ведут между собою бесконечные разговоры о том, что стали бы мы делать, если б буря и дождь застигли нас на гольце, где нет ни крова, ни дров, нет лиственницы, с которою так сроднился бурят и которая стала таким же необходимым элементом в его жизни, как самые трут и огнива, так им сберегаемые. В это время начинают проходить в голове образы прошедшего дня, в памяти восстает острая вершина Мунку-Сардыка, кругом которой белеют снежные вершины мелких побочных гольцов.

— Пётр Кропоткин, «Поездка в Окинский караул», 1867

Вода по всей поверхности помутнела, крутилась то образующимися, то исчезающими воронками и, шумя каким-то особым характерным шумом, неслась посредине, забегала в береговые плёсы, замоины и подмывала берега, которые обваливались и тоже с особым характерным шумом плюхали в воду. От этого образовывались густая муть и новые клубы пены, которые тотчас же уносило вниз по освирепевшей реке. Целые и изувеченные громадные лиственницы, подмытые выше, с шумом неслись по Урюму, направляясь вниз своей вершиной, а огромные их корни с землей, дёрном и державшейся на них галькой служили им как бы рулём и направляли путь. В кривляках громадные несущиеся лесины вершиной упирались в берег, отчего тяжёлый их комель с корнями несколько изменял своё направление, напирал в упорную точку и движение будто приостанавливалось; вся лесина становилась поперёк течения; вода с клубящейся пеной поднималась выше и массой напирала на встретившуюся преграду. Вследствие этого ужасного напора лесина не выдерживала; ее вершина и сучья ломались, трещали и, отрываясь, уносились водою; но вот и самое веретено дерева выгибалось дугой, если место было тесно, и с ужасным треском ломалось пополам. В широких же плёсах комель делал полукруг и спускался по течению вниз; от этого упертая в берег вершина освобождалась, но ее тотчас заворачивало быстриной, почему вся лесина снова повертывалась на воде в обратном виде первому повороту и по-прежнему вниз вершиною неслась по течению…

— Александр Черкасов, «Из записок сибирского охотника» (часть 1), 1884

Предгорья, относящиеся к полосе хвойных лесов с преобладанием ели, облесены почти сплошь. Наиболее распространенной формацией этой полосы оказывается ельник с примесью кедра и пихты. Сравнительно редко и на небольших участках в этих лесах преобладает пихта. Пихтарники приурочены обычно к богатым почвам с большим количеством органического вещества. В местах же, где грунт мелкий и коренная порода близко залегает к дневной поверхности, в лесах преобладает над другими породами кедр. Самая незначительная площадь в пределах этой полосы занята болотами совершенно безлесными или же с кедром и сосной. Полоса лиственничного леса, несмотря на свою незначительную площадь, представлена разнообразными ассоциациями. Кроме лиственничников, в этой полосе встречаются и березняки, которые в большинстве случаев чередуются с пышными субальпийскими лужайками. Лиственничные леса у верхнего предела постепенно сходят на нет и на высоте 450-480 м северной части района и 650 м в южной, сменяются горными тундрами.

— Александр Алёшков, «Северный Урал. Ляпинский край», 1929

Весь прибрежный район и вся долина реки Хади представляют собой горную страну, покрытую хвойным лесом, состоящим из даурской лиственницы, растущей высоким стройным деревом как на моховых болотах, так и на сухой каменистой почве, лишь было бы побольше света. Значительную примесь к ней составляла своеобразная аянская ель, проникшая на юг чуть ли не до самого Владивостока. Неизменным спутником последней являлась белокорая пихта. <...> Гольдский балаган оказался развалившимся. Около него на старой лиственнице грубо было вырезано большое человеческое лицо, запачканное смолой. Это «тору», перед которым гольды каждый раз, выступая на охоту, совершали моления. Рядом с лиственницей на четырёх столбиках было поставлено деревянное корытце. В нём сжигались листья багульника и клались жертвоприношения.

— Владимир Арсеньев, «Сквозь тайгу», 1930

Затёс вырубается осторожно. В стволе лиственницы на уровне пояса делается два пропила и углом топора отламывается еще живое дерево, чтоб оставить место для записи. Образуется крыша, домик, чистая доска с навесом от дождя, готовая хранить запись вечно, – практически вечно, до конца шестисотлетней жизни лиственницы. Раненое тело лиственницы подобно явленной иконе – какой-нибудь Богородицы Чукотской, Девы Марии Колымской, ожидающей чуда, являющей чудо. И легкий, тончайший запах смолы, запах лиственничного сока, запах крови, развороченной человеческим топором, вдыхается как дальний запах детства, запах росного ладана. Цифра поставлена, и раненая лиственница, обжигаемая ветром и солнцем, хранит эту «привязку», ведущую в большой мир из таежной глуши – через просеку к ближайшей треноге, к картографической треноге на вершине горы, где под треногой камнями завалена яма, скрывающая мраморную доску, на которой выцарапана истинная долгота и широта. Эта запись сделана вовсе не графитным карандашом. И по тысяче нитей, которые тянутся от этой треноги, по тысячам линий от затеса до затеса, мы возвращаемся в наш мир, чтобы вечно помнить о жизни. Топографическая служба – это служба жизни.

— Варлам Шаламов, «Воскрешение лиственницы» («Графит»), 1967

Лиственница в публицистике и беллетристике

Осенью, когда от первого инея закисала лиственница, я с винтовкой отправился на кордон при горной речонке Шипишной, чтобы провести несколько дней на одной из лучших охот. <...> Закисшая лиственница — любимое кушанье глухаря. Сначала птица садится на дерево кормиться только по зарям, а лотом — и днем. Когда стоит слишком ясная погода или дует ветер, глухарь «сторожит», и к нему без собаки подойти на выстрел в такую строгую минуту почти невозможно. <...> Глухарь в пернатом царстве напоминает какой-то дубоватой простотой медведя. В обыкновенное время очень чуткая и сторожкая птица, за исключением периода весеннего токования, на лиственнице он делается совсем глупым, особенно, когда завидит собаку.

— Дмитрий Мамин-Сибиряк, «Мизгирь», 1891

В пяти верстах от Мицульки находится новое селение Лиственничное, и дорога здесь идет просекой через лиственничный лес. Называется оно также Христофоровкой, потому что когда-то гиляк Христофор ставил здесь на реке петли для соболей. Выбор этого места под селение нельзя назвать удачным, так как почва здесь дурная, негодная для культуры. Для тех, кто выбирает места под новые селения, лиственница служит признаком дурной, болотистой почвы. Так как подпочва-глина не пропускает воду, то образуется торф, появляются багульник, клюква, мох, сама лиственница портится, делается корявой, покрывается ягелем. Поэтому-то здесь лиственницы некрасивы, мелкоствольны и высыхают, не дожив до старости. Жителей 15. Женщин нет.

— Антон Чехов, «Остров Сахалин (Из путевых записок)», 1894

Скрипела соха, слышался треск кореньев, разрываемых железом, и стихийный говор леса примешивался к моим размышлениям о Тимохе, подсказывая какие-то свои непонятные речи. У выхода из лесу, на самой опушке, взгляд мой остановила странная молодая лиственница. Несколько лет назад деревцо, очевидно, подверглось какому-то нападению: вероятно, какой-нибудь враг положил свои личинки в сердцевину, ― и рост дерева извратился: оно погнулось дугой, исказилось. Но затем, после нескольких лет борьбы, тонкий ствол опять выпрямился, и дальнейший рост шел уже безукоризненно в прежнем направлении: внизу опадали усохшие ветки и сучья, а вверху, над изгибом буйно и красиво разрослась корона густой зелени. И мне показалось, что я понял тихую драму этого уголка. Таким же стремлением изломанной женской души держится весь этот маленький мирок: оно веет над этой полумалорусской избушкой, над этими прозябающими грядками, над молоденькой березкой, тихо перебирающей ветками над самой крышей (березы здесь редки ― и ее, вероятно, пересадила сюда Маруся).

— Владимир Короленко, «Марусина заимка», 1899

Только сад не только не обветшал, но разросся, сросся и теперь был весь в цвету; из-за забора видны были, точно белые облака, цветущие вишни, яблони и сливы. Ограда же сирени цвела точно так же, как в тот год, четырнадцать лет тому назад, когда за этой сиренью Нехлюдов играл в горелки с восемнадцатилетней Катюшей и, упав, острекался крапивой. Лиственница, которая была посажена Софьей Ивановной около дома и была тогда в кол, была теперь большое дерево, годное на бревно, все одетое желто-зеленой, нежно-пушистой хвоей. Река была в берегах и шумела на мельнице в спусках.

— Лев Толстой, «Воскресение», 1899

	Балты не знали ни бука, ни лиственницы, ни пихты, ни тисса, поскольку название его перенесли на крушину. Славяне общеиндоевропейское название тисса перенесли на вербу, иву и не знали лиственницы, пихты и бука. Таким образом, анализ названий деревьев указывает на среднюю Россию, как родину семьи балто-славянских народов.
	— Юзеф Ростафинский, «O pierwotnych siedzibach», 1908

Буйно цветёт тайга под голубыми небесами. Коричнево-серые кедры распластали тёмно-зелёные лапы, а в них ― как в горсти ― торчат мягкие, желтоватые свечечки. Лиственница, пушистая и нежная, тихонько-молодо тулится за другие дерева, но парная нежность её звездистых побегов, кажется, липнет к губам. В свеже-зелёных болтливых сограх, смешливых и ветреных, как в ушах молодух, болтаются праздничные хризолитовые серёжки, а боярка кудрявится, что невеста, засыпанная белыми цветами. Весёлый сладкий сок бьёт от корней к верхушкам.

— Владимир Ветров, «Кедровый дух», 1920-1929

	Да, вот вспомнил, хорошая примета! В устье ключа, куда повернёте с Аргута, будет небольшое болотце; на краю его, налево, стояла огромная сухая лиственница без сучьев, с двойной вершиной, как чёртовы вилы. Если ещё уцелела, по ней узнаете. Я записал указания Чоросова, не подозревая того значения, которое имели они впоследствии.
	— Иван Ефремов, «Озеро горных духов», 1943

Наступили жаркие дни. Солнце поливало тяжёлым, густым зноем мягкую, мшистую поверхность болот. Его свет казался мутным от влажных испарений перегнившего мха. Резкий запах багульника походил на запах перебродившего пряного вина. Зной не обманывал: обострённые длительным общением с природой чувства угадывали приближение короткой северной осени. Едва уловимый отпечаток её лежал на всём: на слегка побуревшей хвое лиственниц, горестно опущенных ветках берёз и рябин, шляпках древесных грибов, потерявших свою бархатистую свежесть… Комары почти исчезли.

— Иван Ефремов, «Алмазная труба», 1944

Где-то выше яростно верещали кедровки. Раз кедровки, значит, должен быть стланик. Я стал забирать а сторону, так как идти сквозь стланик вверх вовсе уж невозможно. И сразу попал на звериную тропку. Тропинка с бараньими и лосиными следами вела вверх, огибая склон. Скоро я вышел в лиственничный пролесок. Лиственнички были тонкие, они уже начинали желтеть, хотя от долины я поднялся всего метров на триста. Еще через триста метров кончились лиственнички, почти исчезла березка. Был голый камень. Между камнями посвистывал ветер.

— Олег Куваев, «Эй, Бако!», 1975

Шёл уже май, когда я, обрубая сучья на сваленной лиственнице и низко склонившись к земле, впервые заметила на исходящей паром проталинке, возле свежего пня, это чудо красоты, это совершеннейшее творение природы ― уцелевшую под снегом веточку брусники. Пять-шесть ягодин, до того красных, что даже чёрных, до того нежных, что сердце разрывалось от боли, глядя на них. Как и всякая перезрелая красота, они рушились при малейшем, даже самом осторожном прикосновении.

— Евгения Гинзбург, «Крутой маршрут» (Часть 2), 1975-1977

Самое прекрасное было ― это тайга, и зимняя, и летняя, и предвесенняя. Сидишь, бывало, на ступеньках верхнего нового барака, отставив в сторону костыли, и смотришь. Боже мой, какое очарование красок! Ярко-зелёные, как озимь, первые новые хвоинки лиственниц, нежно-голубые пихты. Я их сразу научился отличать не только по цвету, но и по хвоинкам. <...> Прекрасна тайга и вблизи, даже разоренная, измученная. <...> Поэт Валентин Португалов валил здесь году в 37-м невысокую колымскую лиственницу, а к моему времени (1952-1953-й годы) от тайги здесь сохранились лишь одни пни. Высохшие и смолистые, они были прекрасным топливом. Пни легко выходили из сыпучей каменистой гальки на склонах сопок или из трухлявой торфяной и рассыпчатой наносной земли в долинах. Стоило только слегка подважить, то есть поднять вагою, как пень вместе с сухими своими корнями выходил наружу, как деревянный осьминог. Иногда из-под него выскакивал рыжий бурундучок. Пни грузили на машину, а уже в лагере их распиливали другие работяги. Я работал в бригаде по заготовке пней месяца два, это было вольготное время моей колымской жизни ― короткое колымское лето, солнце, теплая шуршащая осыпь скатанных камней, кедровый стланик, брусника, бурундуки… по мере корчевки пней места работы менялись. Пни лиственниц обнаруживались порою и довольно высоко на южных склонах, и даже на лбах отдельных сопок. Благодаря этому я хорошо изучил местность вокруг «Черных камней» ― расположение дорог, долин, распадков, ручьев, тропинок. А главное ― хорошо выяснил зеленые густые места по распадкам и ручьям со стлаником, молодым подростом лиственницы, ивой, челкой, березой, травою. Места, где можно было незаметно укрыться весною и летом. Наметился ясный путь обхода поселка Усть-Омчуг, главного препятствия, мешавшего уходу вниз, в густую, живую, непроходимую и неодолимую, но свободную тайгу!

— Анатолий Жигулин, «Чёрные камни», 1988

Надо было с чего-то начинать, чтобы не изнурить себя бездельем, ― принялась Агафья таскать мох. Всё равно пригодится, без мха, без конопати и стайка не ставится. Но вблизи уже подчистую выдрали его по речкам да по ельникам, на полтораста с лишним построек надо было его где-то набраться, и ходить пришлось далеко, с двумя туго набитыми мешками, один на плече, другой в обнимку сбоку, скатывающимися и сползающими, она ухайдакивалась не меньше, чем если бы встала за бревёшки. Но прежде чем встать за бревёшки, надо было положить вниз под венцы лиственничный оклад. Листвяки из лесу на плечах не доставишь. Делать нечего ― пошла она опять к Савелию.

— Валентин Распутин, «Изба», 1999

Стёртое с лица земли городище Пустозерского острога ― напоминание о недобром знамении ― несколько трухлявых брёвен, несколько упавших, выбеленных непогодами надмогильных крестов; в траве, среди дрожащих на ветру куртинок камнеломки и стелющегося по земле шиповника выдутые из могил человеческие кости; шум, беспрерывный шум всклокоченных лиственниц и елей, плещущей озёрной воды, шум мира, раскачиваемого ветром, как корабль, ― всё это едва не вывело его из равновесия.

— Василий Голованов, «Остров, или оправдание бессмысленных путешествий», 2002

Я стоял немного в стороне и гладил ветку молоденькой лиственницы, даже к лицу прижал, удивляясь тому, что ёлки могут быть такими мягкими, не колючими. ― Это сопка Пиль, одна из самых высоких в окрестности, ― сказал отец, видя на моем лице удивление. ― Здесь и елки какие-то необыкновенные. ― Я снова погладил привлекшее мое внимание деревце. ― Это лиственница, ― объяснил отец. ― У нее иголочки мягкие, как листья. Осенью она желтеет, как и все лиственные деревья, и сбрасывает их. Остается голой до следующей весны. ― Жаль, ― разочарованно произнес я. ― Такую бы красавицу на Новый год… Так состоялось мое первое знакомство с тайгой.

— Рим Ахмедов, «Промельки», 2011

Лиственница в поэзии

	Лиственница, дочерь леса, Речь держала по-иному, Обратившися к сестрицам: «Издивитеся, сестрицы, Чуду новому меж нами И неслыханному раньше...»
	— Каллистрат Жаков, «Биармия», 1916

	Не напрасно ли в россыпь капели Лёд сбывают? Контрабанда: Новорожденная лиственница, как в колыбели Просыпается в «Геркулесовых столпах».
	— Варвара Монина, «Слышат ли? В мир Эйфелеей веет...», 1924

	Я говорил, что женщина это почти что человек, она дерево. Что же теперь делать. Я закурю, я посижу, я подумаю. Мне всё чаще и чаще кажется странным, что время ещё движется, что оно ещё дышит. Неужели время сильнее смерти, возможно что мы черти. Прощай дорогая лиственница Наташа. Восходит солнце мощное как свет. Я больше ничего не понимаю.
	— Александр Введенский, «Куприянов и Наташа», 1931

	Знаю, слышу, куда ни сунусь, что не вечна ни песня, ни тьма, что осыплется осень, как юность, словно лиственница, Кузьма.
	— Борис Корнилов, «Лес над нами огромным навесом...», 1933

	Снова зорька аленькая! Надоела просто. Я лежу, как маленькая, Хоть большого роста. Ой, не пой ты, жаворонок, Утром у окошка, Не звени ты, зимородок, Пожалей немножко. Не шуми ты, лиственница, Точно под порошей: Милый мой не здравствуется Со своей хорошей.
	— Илья Сельвинский, «Сибирская песня», 1934

	Тот же месяц, изогнутый тонко, Над московскою крышей блестит. Та же лиственница-японка У балконных дверей шелестит.
	— Наталья Крандиевская-Толстая, «Тот же месяц, изогнутый тонко...» (из сборника «В Гранатном переулке»), 15 октября 1943

	Ты видел ли палаческое дело? Как лиственницы радостное тело Срубив, заставили упасть? Ты видел ли, как гордо гибнут пихты? Скажи мне ― так же, как они, затих ты, Убийц не снизойдя проклясть?
	— Семён Липкин, «Тайга», 1962

	От лиственниц канадских до мексиканских кактусов привольно раскинулась могучая держава, великодушно давшая приют десяткам тысяч беженцев российских. И наконец, пред нами океан засеребрился!..
	— Бахыт Кенжеев, «Дошла ли, Рональд, до тебя моя...», 1989

См. также

• Пиния
• Сосна
• Кедровник
• Сосновый бор
• Кедр
• Ель
• Туйя
• Кипарис
• «Воскрешение лиственницы»