Ономастика

Материал из Викицитатника
Ономастика
Статья в Википедии
Медиафайлы на Викискладе

Онома́стика, иногда онома́тика или ономатоло́гия (от др.-греч. ὀνομαστική, искусство именования) — раздел языкознания, изучающий любые собственные имена, историю их возникновения и трансформации в результате длительного употребления в языке-источнике или в связи с заимствованием из других языков. В более узком значении ономастика — это собственные имена различных типов, совокупность ономастических слов, — ономастическая (онимическая) лексика.

Таким образом, предметом изучения ономастики является оним (собственное имя), который служит для выделения именуемого им объекта среди других объектов.

Ономастика в коротких цитатах[править]

  •  

Между тем серьёзные изыскания о русских именах с точки зрения славянской ономастики начались недавно, по нашему мнению, не ранее г. Гедеонова.[1]

  Дмитрий Иловайский, «Начало Руси», 1876
  •  

...нет надобности связывать судьбу ономатологии с определенным направлением философской поэтики. Обе дисциплины имеют области самостоятельные, лишь частично покрывающие друг друга, и ономатологии надлежит держаться самостоятельно, частью на философских доказательствах, частью же наблюдениями и наведениями исторического опыта.[2]

  Павел Флоренский, «Имена», 1926
  •  

...было бы неправильно сказать, что ономатология исходит только из звука: её предмет есть имя. В этом слове сгущен также опыт веков...[2]

  Павел Флоренский, «Имена», 1926
  •  

Ономастика. В Ленинграде была улица А. Прокофьева, к юбилею её переименовали в улицу С. Есенина.[3]

  Михаил Гаспаров, «Записи и выписки», 2001
  •  

...новая ономастика (дети, родившиеся на «новой обетованной земле», получают имена Фимиам, Сладкий Хлеб, Святая Гора и т. п.).[4]

  Александр Панченко, Утопия «Последнего завета», 2003
  •  

Имён ветошь в ономастиконе
приложить не к чему уже,
а ночной неба иконе
пока имени не находится.[5]

  Владимир Бойков. «Ономастика», 2005
  •  

Изучением человеческих имён занимается наука ономастика (точнее, её раздел ― антропонимика). Это чрезвычайно сложная, интересная и важная наука, позволяющая по имени ― по родовому имени ― фамилии исследовать происхождение семей и родов, пути и обстоятельства переселения народов и многое, многое другое, что даёт возможность лучше понять, кто мы есть...[6]

  — Борис Руденко, «О имена! О нравы!..» 2009
  •  

Мода на имена ходит волнами, которые при внимательном рассмотрении многое говорят о ситуации в стране. Иногда эту моду диктует государство, иногда большинство берет пример с тех, кого в ономастике называют авторитетными семьями.[7]

  — Татьяна Арефьева, Игорь Петровский, «Имена России. Как правильно назвать своего ребёнка», 2010
  •  

Наиболее раздражающим фактором является, похоже, ономастика ― имена «материнских» предков звучат «слишком» еврейскими: Мошке Ицкович, Израиль Мошкович...[8]

  Лев Данилкин, Ленин: «Пантократор солнечных пылинок», 2017

Ономастика в публицистике и документальной литературе[править]

  •  

В последнее время начитанные и опытные преподаватели словесности пришли к тому заключению, что занятия их должны ограничиваться двумя предметами: обучением языку (сюда входят грамматика, ономатика и техника, то есть уменье владеть языком) и изложением истории литературы.[9]

  Валериан Майков, «Курс словесности Михаила Чистякова», 1847
  •  

Древние русские имена Борис и Глеб встречались и у Болгар. Труан Олегова договора есть, конечно, то же, что древне-болгарское имя Троян. Договоры Олега и Игоря, по нашему мнению, сохранили нам интересный сборник древнейших русских имен ― отрывок из славяно-русской ономастики того времени, когда она еще довольно близко стояла к ономастике немецкой. А по мнению норманистов, это большей частью чисто норманские имена, принесенные прямо из Скандинавии. Но некоторые их этих имен встречаются по летописям между чисто русскими людьми в XI, XII и XIII вв. (когда, по мнению самих норманистов, Русь вполне ославянилась).[1]

  Дмитрий Иловайский, «Начало Руси», 1876
  •  

Что же касается до имён дружинников, приведенных в договорах Олега и Игоря, то это отрывки из Русской ономастики языческого периода; часть их встречается потом рядом с христианскими именами в XI, XII и даже XIII веках в разных сторонах России, и только несовершенство филологических приемов может объяснять их исключительно скандинавским племенем. Если некоторая часть этих имен напоминает подобные имена в древней северно-германской ономатологии, что весьма естественно по многим причинам (выше не раз указанным), то другая часть их сильно отзывается восточным или каким-то мидо-сармато-литовским, а некоторые, пожалуй, и угро-тюркским характером, и это все-таки не мешает их славяно-русской народности (Алвад, Адун, Адулб, Алдан, Турд-ов Мутур, Карш-ев, Кары, Карн и т. п. Последнее, т. е. Карн, очевидно, по происхождению своему и смыслу то же, что карна ― печаль или беда в слове о П. Игор.). Вообще этимология личных имен по своей сложности, по разнообразным отношениям и влияниям, политическим и этнографическим, может составить особый отдел сравнительно-исторической филологии, и приступать к решению вопросов с такими нехитрыми приемами, как это доселе делалось, несогласно с настоящими требованиями науки. Если бы в упомянутых договорах нашлось два, три (не более) имени действительно варяжских, то это подтвердило бы только мысль, что, начиная с Олега, в Новгороде содержался наемный варяжский гарнизон и что некоторые знатные люди из Варягов уже с того времени могли появляться в самой киевской дружине.[1]

  Дмитрий Иловайский, «Начало Руси», 1876
  •  

Поэзия, и письменная и изустная, держится на именах, но, возможно подумать, не обязана ли эта прозрачность имен в поэзии именно вымышленности поэтических образов, которой нет места в гуще жизни? Конечно, понявшему реалистическую природу поэтической интуиции, бытийственные корни творчества, не придет в голову усомниться, распространяется ли на действительность обобщающая сила имен; этим сомнением была бы заподозрена и вообще приложимость к жизни художественных типов. Но нет надобности связывать судьбу ономатологии с определенным направлением философской поэтики. Обе дисциплины имеют области самостоятельные, лишь частично покрывающие друг друга, и ономатологии надлежит держаться самостоятельно, частью на философских доказательствах, частью же наблюдениями и наведениями исторического опыта. Рационалистическая мысль привыкла говорить об именах как об ярком образчике мнимых обобщений, не соответствующих никакой реальности.[2]

  Павел Флоренский, «Имена», 1926
  •  

Хорошо известна малая доступность анализу и сознательным формулировкам слишком привычных впечатлений. Тем не менее область ономатологии доходит до сознания забронированного от неё целой системой предвзятых посылок. Но в некоторых случаях возникают именные явления, поражающие и предвзятого наблюдателя. В душе они порождают невольное ощущение своей подлинности, от которой не отделаться ссылками на случайность таких совпадений, и тогда такие события встают стражами заповедной от вторжений рационализма области. Эти стражи и невдумчивых заставляют хотя бы на мгновение задуматься и почувствовать в именах эмблемы чего-то им непостижимого.[2]

  Павел Флоренский, «Имена», 1926
  •  

...явно выступает необходимость интуитивного проникновения в имена. Впрочем, эта трудность ― того же порядка, что и во всех науках, устанавливающих тип: ни биология, ни психология, ни эстетика, ни история и т. д. и т. д. не прорабатывает для образования типа материал исчерпывающе и всегда ограничивается некоторым числом ярких случаев. Если бы и анализ имен прибегнул к тому же органическому кругу случаев, то такой приём не свидетельствовал бы против ономатологии. Но, по-видимому, эта последняя в положении и более и менее выгодном, нежели прочие дисциплины. Если, разбирая данное имя, мысленно держаться нескольких определенных представителей его, то почти невозможно не сбиться при этом и не подменить признаков имени частными обстоятельствами имеемых в виду лиц: наглядные и сравнительно грубые впечатления чувственного порядка заглушают умные черты именной организации. Чтобы не сбиться с умного созерцания, необходимо тщательно отстранять от себя всякие наглядные образы, те или другие примеры, встреченные нами в жизни.[2]

  Павел Флоренский, «Имена», 1926
  •  

Не образы, а самое имя, как слово, словесный организм, а в нем ― важное значение имеет звук его. Но было бы неправильно сказать, что ономатология исходит только из звука: её предмет есть имя. В этом слове сгущен также опыт веков, естественно наращенная Гальтоновская фотография и естественно подсчитанные вероятности духовной статистики. Бессознательное, это все однако таится в имени и, когда мы отстраняемся от сознательного, но поверхностного и бедного опыта индивидуального, тогда выступает в сознании обобщенный опыт всечеловеческий, и нами, в нас, посредством нас, говорит сама история.[2]

  Павел Флоренский, «Имена», 1926
  •  

Нельзя разрубить признак субъектный от признака объектного. Поэтому заранее нужно предвидеть силу желания в том, что имеет способность быть желаемым: так по крайней мере в мысли общечеловеческой. Вот почему надо быть заранее готовым встретить в разных ономатологиях и даже у одного и того же ономатолога, как субъектное, так и объективное освещение имени Савл. Далее, понятие желания может браться в своих последствиях и частных проявлениях. Так, желание может быть в частности искушением, а желаемый ― предметом изумления, выделения из ряда всего прочего. Эти и подобные частности в толковании конечно не меняют основы его, ― понятие о желании.[2]

  Павел Флоренский, «Имена», 1926
  •  

Немил я, хоть и мил, А ты, хотя Людмила, Но людям не мила, И им не станешь мила. Может быть это сказано и несколько заостренно, как всякая характеристика, втиснутая в слишком малое место. Но, тем не менее, ― это верная характеристика, верное наблюдение, нередкой в ономатологии поляризации имен. Там, где имя очень ясно и бесспорно в своей этимологии, где его этимологическое значение навязывается сознанию и притом имеет характер не символический, а слишком явно тождественный, ― там склад личности нередко оказывается в прямом противоречии с этимологическим значением имени.[2]

  Павел Флоренский, «Имена», 1926
  •  

Один из самых ранних романов идёт ещё дальше: он показывает в своей ономастике, что мать и дочь ― одно и то же лицо с одинаковым именем и что приемная мать с ее дочерью ― дублирующая пара. Таким образом и в романе, и в эпосе мы находим, подобно комедии, неподвижную маску роли и возраста, причем одна из них принадлежит старухе, другая молодой женщине ― общему женскому началу в двух фазах смерти и регенерации: потому-то перипетия перехода из одной фазы в другую совершается в доме старой женщины-матери, а героиня несет функции воскресающей дочери.[10]

  Ольга Фрейденберг, «Поэтика сюжета и жанра», 1935
  •  

Любопытно было бы и сравнить соотношение латиницы и кириллицы, иноязычных и русских наименований. Определить сходства и различия названий в разных уголках России, в столице и в провинции, или же сравнить нашу городскую ономастику с евро-американской и азиатской. Заняться изучением словесного камуфляжа и мимикрии ― тех способов, с помощью которых фирмы самими своими названиями намекают на собственную внушительность, надёжность и вселенский размах своей деятельности...[11]

  Сергей Трунёв, «Тайна именования. Словарь фирмонимов...», 1999
  •  

Для освещения сравнительно недавнего прошлого можно привлечь этнографию и фольклористику, но применительно к отдаленным периодам истории данные этих наук имеют ограниченное значение. Вспомогательная роль принадлежит и ономастике. Славяне первых этапов своей истории не отражены в письменных источниках, по ним можно представить историю только от средневековой поры.[12]

  Валентин Седов, «Этногенез ранних славян», 2003
  •  

Повседневная социальная практика виссарионовцев изобилует утопическими проектами. Это и создание «новой культуры» <...>, и новая ономастика (дети, родившиеся на «новой обетованной земле», получают имена Фимиам, Сладкий Хлеб, Святая Гора и т. п.).[4]

  Александр Панченко, Утопия «Последнего завета», 2003
  •  

Изучением человеческих имён занимается наука ономастика (точнее, её раздел ― антропонимика). Это чрезвычайно сложная, интересная и важная наука, позволяющая по имени ― по родовому имени ― фамилии исследовать происхождение семей и родов, пути и обстоятельства переселения народов и многое, многое другое, что даёт возможность лучше понять, кто мы есть, существа рода человеческого ― «гомосапиенсы», на этой планете. Эта наука не сделает вас лучше или счастливей (если только вы сами ею не занимаетесь) ― задачи науки, любой науки, вовсе не в том. Она всего лишь поможет связать узелки прошлого и настоящего, объяснит крохотные, но бесконечно важные для каждого кусочки личной истории отдельного человека и его близких. Из таких кусочков, наподобие мозаики, постепенно и трудно складывается история народов и человечества. Много лет на страницах журнала «Наука и жизнь» замечательный учёный, филолог Александра Васильевна Суперанская рассказывает именно об этом.[6]

  — Борис Руденко, «О имена! О нравы!..» 2009
  •  

Перенос топонимов, как и местных географических и хозяйственных терминов (особенно тех, что являлись диалектизмами еще на прародине будущих мигрантов, либо ставших таковыми уже в новых местах обитания ― в соседстве с иными родственными диалектами, либо, наконец, заимствованными на путях миграции), а также специфических словообразовательных моделей является свидетельством перемещения самих носителей топонимии. О. Н. Трубачёв неоднократно подчеркивал значение ономастики как «сигнала об особых этнолингвистических отношениях древности». Ср. также: «Подлинно тождественные названия драгоценны для науки: раз они одинаковы не случайно, значит они отражают общность тех, кто их создал. <…> Основных причин тождественности две: миграции населения и параллельное возникновение из одинаковых условий» (Никонов 1965: 114). Справедливо и следующее утверждение «Принято считать, что топоним этнического происхождения ― это такое географическое название, в основе которого лежит обозначение какого-либо этноса ― племени, рода или более мелкого родо-племенного ответвления. Но этнической, т. е. заключающей в себе этническую информацию, делает топонимию и просто возможность соотнесения ее с каким-либо этносом <…> В таком случае в топонимах (преимущественно гидронимах) отражается не название этноса, а признаки его языка» (Смолицкая 1987: 23).[13]

  Алексей Шилов, «Топонимические маркеры путей экспансии восточных славян в Подмосковье», 2010
  •  

Легенда русской ономастики Анна Суслова, много лет проработавшая в ленинградской Библиотеке Академии наук, пыталась выяснить, кто именно придумал незабвенную Даздраперму (от «Да здравствует Первое мая!») и Ватерпержекосмо (от «Валентина Терешкова ― первая женщина-космонавт»). Нет ответа. Безымянные чиновники и редакторы конструировали подобные имена, руководствуясь списком революционных памятных дат и новостными полосами газет.[7]

  — Татьяна Арефьева, Игорь Петровский, «Имена России. Как правильно назвать своего ребёнка», 2010
  •  

Дозволительно ли экспериментировать с общепринятой рецептурой смешивания кровей столь безответственно? Получается, что во главе России оказался «как-бы-иностранец»; экземпляр, в котором «слишком мало» генов титульной нации. Наиболее раздражающим фактором является, похоже, ономастика ― имена «материнских» предков звучат «слишком» еврейскими: Мошке Ицкович, Израиль Мошкович; расистам, полагающим еврейские гены по умолчанию «стыдными», неприемлемыми и в любом случае опасными для руководителя такой страны, как Россия, все это напоминает, надо полагать, сюжет из неполиткорректного анекдота про негра, читающего в трамвае еврейскую газету ― «тебе что, мало, что ты негр?»[8]

  Лев Данилкин, Ленин: «Пантократор солнечных пылинок», 2017

Ономастика в мемуарах, записках и дневниках[править]

  •  

Ономастика. В Ленинграде была улица А. Прокофьева, к юбилею ее переименовали в улицу С. Есенина. (Так Хармс каждый день давал новое имя знакомой собаке, и гулявшая с нею домработница важно говорила знакомым: «Сегодня нас зовут Бранденбургский Концерт!»). А в Калинине есть улица Набережная Иртыша — узкая, кривая и сухая.[3]

  Михаил Гаспаров, «Записи и выписки», 2001
  •  

Ономастика. Город Мышкин близ Углича выродился в населённый пункт Мышкино; группа энтузиастов устроила в городе мышиный музей — куклы и «всё о мышах» — и спасла город.[3]

  Михаил Гаспаров, «Записи и выписки», 2001

Ономастика в беллетристике и художественной прозе[править]

  •  

Девица хлопнула треть бокала и, кажется, «догнала» Фому.
― А меня, знаешь как?
― Нет.
Она снова рассмеялась.
― Меня ― Я Хочу С Тобой Переспать.
― А покороче?
― Пшли!.. ― Девица мотнула головой и встала.
― Э, э!.. ― Остановил её Фома. ― Я имел в виду имя! Это ― длинное ― будет твоим подпольным именем, между нами. Но не сейчас, сейчас я не могу звать тебя целым предложением ― мне и так хорошо.
― Ладно, зови меня просто Мири, ― девица посмотрела на него: как, мол, имечко? ― но Фоме это имя ничего не говорило, так же, как и Пуя, Дуя, Куя, что осаждали его до этого ― здешняя ономастика не была для него говорящей.[14]

  Сергей Осипов, «Страсти по Фоме. Книга третья. Книга Перемен», 1998 г.
  •  

Николай Сергеевич новаций в природе супруги не заметил и был, грубо говоря, не в курсе. Астра даже присмотрела себе новое имя, более подходящее её новому составу. Например, как она узнала, еврейским было имя Анна. Кто бы мог подумать, но нате вам: Анна Каренина носила еврейское имя. На него Астра и наметила сменить своё. Пока она туда-сюда клокотала над ономастическими задачками, Николай Сергеевич ушёл в себя так далеко, что окликающая его жена не получила ответа...[15]

  Галина Щербакова, «Восхождение на холм царя Соломона с коляской и велосипедом», 2000
  •  

За пивом разговор вился прихотливо и забрёл на ономастику. Калабаров поведал малоосведомленному майору, что есть имена славянских корней ― Славомир или Владимир. Много греческих ― Андрей, например, равно как и Василий. Встречаются советского извода ранних годов: к примеру, Порес, что расшифровывается как «Помни решения съезда»; Лелюд ― «Ленин любит детей» или даже Кукуцаполь, что вопреки явно мексиканской форме сохраняет яркое социалистическое содержание: «Кукуруза ― царица полей». «А остальные преимущественно библейского происхождения, ― заключил Калабаров. ― Что, ещё по одной?»[16]

  Андрей Волос. «Из жизни одноглавого», 2013

Ономастика в стихах[править]

  •  

Никто имя твоё не расшифрует,
не произнесет правильно, что ни попадя лопоча.
Поймут что ли, как над обломками горюет
твой дух в роли безгласного толмача!

Не могу собственное имя
порой вспомнить – смехота!
Имена многие моими
могли б стать, да не стали.
Торчу словно господствующая
огневой точкой высота,
потому миру немотствующая,
что пока имени не дали.

Отца, Байкова по рождению,
к полевой кухне приписал
полковой писарь – по нерадению
пренебрег промахом пустяковым,
и отца с кухней заедино
по фронтам случай бросал,
на Квантун двинул от Берлина
и к семье вывел Бойковым.

Своё имя разве
могу собственным назвать?
Гляжу в зеркало: безобразье –
лицо старость исчеркала.
Теперь юности друзья
с трудом могут узнать,
хотя свиток бытия
до конца время не исчерпало.[5]

  Владимир Бойков. «Ономастика», 2005
  •  

Имён ветошь в ономастиконе
приложить не к чему уже,
а ночной неба иконе
пока имени не находится.
Имена образом удивительным
творит Бог, и в падеже
узреть можно родительном,
как одна множественна богородица.

Потому водятся на людских
устах редкостные имена,
их шумер знает и скиф
и могли б знать потомки,
живут духом, вестимо,
и нипочем им времена,
для них время обратимо
того в силу, что не громки.[5]

  Владимир Бойков. «Ономастика», 2005

Источники[править]

  1. 1 2 3 Д. И. Иловайский. «Начало Руси», — М.: Типография Грачёва, 1876 г.
  2. 1 2 3 4 5 6 7 8 П. А. Флоренский. «Имена». — М.: Купина, 1993 г.
  3. 1 2 3 Михаил Гаспаров. «Записи и выписки». — М.: НЛО, 2001 г.
  4. 1 2 Александр Панченко. Утопия «Последнего завета». — М.: «Отечественные записки», №3, 2003 г.
  5. 1 2 3 Владимир Бойков. Автопортрет. Стихотворения. 1958–2011. — Москва, Пробел-2000, 2012 г. — 331 с.
  6. 1 2 Борис Руденко. О имена! О нравы! Могут ли имена быть «хорошими» и «плохими»? — М.: «Наука и жизнь», № 4, 2009 г.
  7. 1 2 Татьяна Арефьева, Игорь Петровский. Имена России. Как правильно назвать своего ребенка. — М.: «Русский репортер», № 4 (132), 4-11 февраля 2010 г.
  8. 1 2 Данилкин Л. А., Ленин: «Пантократор солнечных пылинок». — М.: Издательство АО «Молодая гвардия», 2017 г.
  9. В. Н. Майков. Литературная критика. Статьи, рецензии. — Л.: «Художественная литература», 1985 г.
  10. О. М. Фрейденберг. «Поэтика сюжета и жанра». — М.: Лабиринт, 1997 г.
  11. С. И. Трунёв. Тайна именования. Словарь фирмонимов — новейших названий коммерческих предприятий Вятского края в конце ХХ века. — Саратов: «Волга», № 4, 1999 г.
  12. В. В. Седов. «Этногенез ранних славян». ― М.: «Вестник РАН», 2003 г.
  13. А. Л. Шилов. Топонимические маркеры путей экспансии восточных славян в Подмосковье. — М.: «Вопросы языкознания», № 1, 2010 г.
  14. Сергей Осипов. «Страсти по Фоме. Книга третья. Книга Перемен», — М.: Вагриус, 2003 г.
  15. Галина Щербакова. «Кровать Молотова». — М.: Вагриус, 2001 г.
  16. Андрей Волос. Из жизни одноглавого. — Москва, «Октябрь», № 7, 2013 г.

См. также[править]