Ко́бальтовое стекло́, известное также как бристольское синее стекло, богемское синее стекло или голубая сма́льта (в виде измельчённого порошка или пигмента) — стекло глубокого синего цвета, получаемое путем спекания кварцевых смесей или силикатов с соединениями кобальта, чаще всего, оксида или карбоната. Кобальт является очень сильным красителем, и его требуется совсем немного, чтобы получить яркий и глубокий синий цвет.
Исторически смальта как яркий синий пигмент употреблялась не только в стекловарении, но также в керамике (как эмаль), в иконописи и живописи. В том же качестве был известен пигмент под названием «кобальт синий», представляющий собой алюминат кобальта.
...Веда Конг и Эвда Наль вышли на гигантскую, в километр шириной, лестницу из голубого непрозрачного стекла ― смальты, спускавшуюся от стадиона прямо в море.[1]
В диссертации Брандта, посвященной новому металлу, говорилось, в частности, о том, что он может служить для изготовления сафра ― краски, придающей стеклу глубокий и очень красивый синий цвет.[2]
— Борис Казаков, «Кобальт», 1965
...богемский стекольный мастер Шюрер тоже стал делать синюю краску из какой-то руды, известной ему одному. С его помощью такую краску стали изготовлять и в Голландии. Современники писали, что стекло окрашивается «цаффером», но что собой представлял этот продукт ― никто не знал.[2]
У стекол, окрашенных окисью кобальта, нет соперников по прозрачности...[2]
— Борис Казаков, «Кобальт», 1965
Для фотохимических исследований бывают нужны стекла, совершенно не пропускающие жёлтых и оранжевых лучей. Этому условию отвечают кобальто-рубиновые стекла: на окрашенное кобальтом синее стекло накладывается в горячем состоянии стекло, окрашенное в красный цвет соединениями меди...[2]
— Борис Казаков, «Кобальт», 1965
...красящая способность окиси кобальта оказалась весьма сильной: одна десятитысячная часть этого вещества, введенная в стекло, придаёт ему совершенно определённый цвет.[2]
— Борис Казаков, «Кобальт», 1965
Стеклоделы средних веков пользовались свойствами кобальта бессознательно, отыскав их чисто опытным путём.[2]
— Борис Казаков, «Кобальт», 1965
Они носили большие очки с синими стёклами, всем своим видом показывали, что для них существует только наука...[3]
— Дмитрий Засосов, Владимир Пызин. «Из жизни Петербурга 1890-1910-х годов», 1976
...на овальном столике в фарфоровой вазе стояли блёклые цветы, кобальтовое стекло старинного полуштофа отсвечивало яркой синевой, корешки книг золотились в шкафу...[4]
Темнеет рано, часу в шестом, сумерки наваливаются такие густые, что кажется, будто окна замазаны кобальтом, в стекло стучит мелкий, противный дождь...[5]
— Вячеслав Пьецух, «Письма из деревни» (Письмо одиннадцатое), 2001
В России конца XIX века смальтой именовали также голубую краску из толчёного стекла (кобальтовую синь) и мозаику.[6]
— Татьяна Макавеева, «Импровизации из стекла и смальты», 2007
Кобальтовое стекло в научной и научно-популярной литературе
В своей «Диссертации по полуметаллам» Георг Брандт предлагает шесть способов, с помощью которых можно отличить кобальт от висмута.
1. Если висмут раздробить молотком, поверхность разлома будет мелкослоистой. А у кобальта ― больше похожа на поверхность разлома «настоящих» металлов. Кроме того, металлы очень различаются по цвету.
2. При совместном плавлении кобальт и висмут не смешиваются полностью, после охлаждения их легко разделить ударом молотка.
3. Если кобальт растолочь в порошок, а затем сплавить с кремнезёмом и щёлочью, то он образует синее стекло или смальту. Висмут синего стекла и смальты не образует.
4. Висмут в отличие от кобальта очень легко плавится. Если его прокалить, он окисляется как свинец и превращается в желтый порошок, который, будучи сплавлен со стеклянной массой, дает стекло такого же цвета, как свинцовое.
5. Висмут амальгамируется <растворяется> ртутью, а кобальт ― нет.
6. Если растворить висмут в азотной кислоте или в царской водке, а потом добавить воды, то он выпадет из раствора в виде белого порошка. Растворенный в этих кислотах кобальт может быть осажден только щёлочью, причем осадок после промывки остаётся тёмно-синим.[2]>
— Борис Казаков, «Кобальт», 1965
Стекла, применяемые для сигнальных огней, должны давать резкий, отчётливый свет. Нужно исключить возможность ошибочного восприятия сигнала даже в условиях плохой видимости, даже при больших скоростях транспорта и несовершенстве человеческого зрения. А для этого необходимо, чтобы стекла световых сигнальных устройств пропускали свет только вполне определённой длины волны. У стекол, окрашенных окисью кобальта, нет соперников по прозрачности, а добавка в такое стекло ничтожных количеств окиси меди придаёт ему свойство задерживать ещё часть лучей красной и фиолетовой частей спектра. [2]
— Борис Казаков, «Кобальт», 1965
Для фотохимических исследований бывают нужны стекла, совершенно не пропускающие желтых и оранжевых лучей. Этому условию отвечают кобальто-рубиновые стекла: на окрашенное кобальтом синее стекло накладывается в горячем состоянии стекло, окрашенное в красный цвет соединениями меди ― так называемый медный рубин. Хорошо известно применение окиси кобальта для придания красивого, очень устойчивого темно-синего цвета фарфоровым и эмалированным изделиям.[2]
— Борис Казаков, «Кобальт», 1965
Кобальтовое стекло в публицистике и документальной литературе
Самое обыкновенное, встречающееся в продаже синее стекло, поглощая зелёные лучи, пропускает часть красных. Понятно, что если смотреть чрез такое стекло на зелёную растительность, то оно, поглощая посылаемые в наш глаз зеленые лучи, будет допускать до него только красные. Немецкие оптики воспользовались этим фактом для того, чтобы предложить публике под несколько замысловатым названием эритро-фитоскопа довольно забавный инструмент. Это просто ― синие очки, по стоит их только надеть, и весь мир представляется «в розовом свете». Под ясным синим небом развертывается фантастический ландшафт с кораллово-красными лугами и лесами.[7]
Сергей Павлович был поражён случившимся и со вниманием слушал полицейского офицера, сообщавшего ему подробности осмотра. Последний рассказывал ему о найденных: ключ от номера под подушкой вместе с другими ключами, стакане, оказавшемся в складках одеяла, и пузырьке синего стекла на столе. Карамышев взял пузырёк, откупорил его и понюхал.
― Это синильная кислота ― она отравились, или отравлена. Из вещей всё цело?[8]
Сталь льется снизу из ковша в горлышко лейки и наполняет уложенные в канаве глиняные изложницы. Розливом руководит канавный мастер, он смотрит сквозь синее стекло, дирижирует плавным взмахом руки передвижением громоздкого крана, показывая машинисту в вагонетке наверху, куда надо подвинуть неповоротливый ковш, и изредка сует в струю длинную палку, загорающуюся на конце серебряными брызгами. <...>
Опасно долго смотреть на этот солнечный разлив ― недаром у одного пожилого плавильщика я заметил под синими стеклами красные, воспаленные веки.
― Точно на солнце смотришь, глазам больно, ― говорю я печнику.[9]
...со временем, когда саксонцы научились отличать «нечистую» руду от серебряной, они и ее назвали «кобольдом». В XVIII веке, в 1735 г. шведский химик Георг Брандт выделил из этой руды серый со слабым розоватым оттенком неизвестный металл. Имя «кобольд», или «кобальт», сохранилось и за ним. <...> В диссертации Брандта, посвященной новому металлу, говорилось, в частности, о том, что он может служить для изготовления сафра ― краски, придающей стеклу глубокий и очень красивый синий цвет. Но ещё в древнем Египте было известно синее стекло, изготовленное по тщательно скрываемым рецептам.[2]
— Борис Казаков, «Кобальт», 1965
Окраска стекол соединениями кобальта имеет немаловажное значение и в наше время, хотя существуют и более дешевые красители. Для технических целей часто нужны стекла, поглощающие и пропускающие лучи определённого цвета. Такие стекла необходимы в фотографии, сигнализации, колориметрическом анализе и в других случаях. Смальтой в наше время не пользуются, а употребляют непосредственно окись кобальта, которую вводят в состав шихты, загружаемой в стекловаренную печь.[2]
— Борис Казаков, «Кобальт», 1965
Уже в глубокой древности люди умели изготовлять цветные стёкла и смальты, в том числе и синие. Остатки посуды, мозаики, украшений из синего стекла археологи находят во многих центрах древних цивилизаций. Однако в большинстве случаев ― об этом непреложно свидетельствуют результаты химического анализа ― эти стёкла окрашены соединениями меди, а не кобальта. Например, в гробнице египетского фараона Тутанхамона было найдено множество предметов из синего стекла. Но только один из них оказался окрашенным кобальтом, все остальные ― медью. Удивляться тут, разумеется, нечему ― медные минералы встречаются на нашей планете гораздо чаще кобальтовых.[2]
— Борис Казаков, «Кобальт», 1965
В средние века ни одно из государств Европы не могло соперничать в производстве стекла с Венецианской республикой. Чтобы оградить секреты варки цветных стекол от чужого любопытства, правительство Венеции еще в XIII веке специальным указом перевело все стекольные фабрики на уединенный остров Мурано. О том, какими способами охранялись в те времена секреты производства, можно составить себе некоторое представление по такой истории. Однажды с острова бежал подмастерье по имени Джиорджио Белерино. А вскоре в одном из немецких городков сгорела стекольная мастерская. Ее владелец ― его звали Белерино ― был заколот кинжалом… И все-таки, несмотря на столь жестокие меры, секреты варки цветного стекла стали известны в других государствах. В 1520 году Вейденхаммер в Германии нашел способ приготовления краски для синего стекла, и по дорогой цене стал продавать её… венецианскому правительству![2]
— Борис Казаков, «Кобальт», 1965
Ещё через двадцать лет богемский стекольный мастер Шюрер тоже стал делать синюю краску из какой-то руды, известной ему одному. С его помощью такую краску стали изготовлять и в Голландии. Современники писали, что стекло окрашивается «цаффером», но что собой представлял этот продукт ― никто не знал. Только через столетие (в 1679 г.) химик Иоганн Кункель подробно описал процесс получения краски, но оставалось неизвестным, из какой именно руды её делают, где эту руду искать и какая её составная часть обладает красящим свойством.[2]
— Борис Казаков, «Кобальт», 1965
Уже после исследования Брандта было выяснено, что «сафр» или «цаффер» ― продукт прокаливания руды, богатой кобальтом, содержит окислы кобальта и множество окислов других металлов. Сплавленный затем с песком и поташом «цаффер» образовывал смальту, которая и представляла собой краску для стекла. Кобальта в смальте содержалось немного ― всего 2-7%. Но красящая способность окиси кобальта оказалась весьма сильной: одна десятитысячная часть этого вещества, введенная в стекло, придаёт ему совершенно определённый цвет.[2]
— Борис Казаков, «Кобальт», 1965
Стеклоделы средних веков пользовались свойствами кобальта бессознательно, отыскав их чисто опытным путём. Разумеется, это не может даже в самой малой степени умалить в наших глазах замечательное искусство этих тружеников. Помимо смальты существуют и другие кобальтовые красители: синяя алюминиево-кобальтовая краска ― тенарова синь; зелёная ― комбинация окислов кобальта, хрома, алюминия, магния и других элементов. Краски эти красивы и достаточно стойки при высоких температурах, но не всегда имеют хорошую кроющую способность. Значение их гораздо меньше, чем смальты.[2]
— Борис Казаков, «Кобальт», 1965
В противоположность этим щеголям, «академистам» и другим франтам, которые очень следили за костюмом и прической, были студенты, умышленно небрежно одетые, отпустившие волосы до плеч, нечесаную кудлатую бороду и усы. Они носили большие очки с синими стеклами, всем своим видом показывали, что для них существует только наука и они в ближайшее время открытиями и изобретениями облагодетельствуют человечество.[3]
— Дмитрий Засосов, Владимир Пызин. «Из жизни Петербурга 1890-1910-х годов», 1976
Слово смальта произошло от немецкого Smalte, а оно в свою очередь ― от schmelzen (что значит ― плавить, расплавлять). В Средние века так называли особого рода эмали. В России конца XIX века смальтой именовали также голубую краску из толчёного стекла (кобальтовую синь) и мозаику. Сегодня термин смальта означает цветное, непрозрачное (глушеное) стекло в виде кубиков и пластинок, применяемое для изготовления мозаик.[6]
— Татьяна Макавеева, «Импровизации из стекла и смальты», 2007
Кобальтовое стекло в мемуарах и художественной прозе
Вокруг окон и дверей были красные отводы. На полках по углам стояли кувшины, бутыли и фляжки зелёного и синего стекла, резные серебряные кубки, позолоченные чарки всякой работы...[10]
В комнате, где я поселился, мебель самая обыкновенная, домодельщина; однако я оставил в углу узкий и длинный шкаф с полочками, на которых сквозь пыль едва виднеется разная старозаветная дутая посуда из зелёного и синего стекла; а на стене я приказал повесить, помнишь, тот женский портрет, в чёрной раме, который ты называл портретом Манон Леско.[11]
— Иван Тургенев, «Фауст: рассказ в девяти письмах», 1856
Распорядители праздника объявили перерыв. Мвен Мас устремился на поиски Чары, а Веда Конг и Эвда Наль вышли на гигантскую, в километр шириной, лестницу из голубого непрозрачного стекла ― смальты, спускавшуюся от стадиона прямо в море. Вечерние сумерки, прозрачные и прохладные, потянули обеих женщин искупаться по примеру тысяч зрителей праздника.[1]
Просыхая в тепле по-зимнему натопленной избы, влажно дышали сосной вымытые половицы, стол белел чистой свежей скатеркой, повешенные занавески притемняли оконный свет, и в полутьме красного угла перед ликом Николы-угодника ровно светилась лампадка. Поддерживаемая тремя тонкими цепочками, она процеживала свой свет сквозь тигелёк из синего стекла, окрашивая беленый угол и рушник, свисавший концами по обе стороны иконы, в голубоватый зимний тон.[12]
Ирина Васильевна вошла в комнату. В середине полутёмной, сияющей чистотой комнаты стоял стол с чёрными ножками и блестящей коричневой полированной крышкой. В полированной поверхности стола отражалась синяя вазочка из чешского стекла и лежащие в ней крупные оранжевые апельсины.[13]
И вот настал черед Муранова, имения Тютчева. Дело было в начале марта, морозы стояли еще крепкие, хоть и по-весеннему светило солнце. Подойдя к дому типичной среднепоместной усадьбы, уютному и трогательному в своей бесхитростной архитектуре, мы заглянули в окно. Солнечные лучи косо упирались в вощеный паркет, на овальном столике в фарфоровой вазе стояли блёклые цветы, кобальтовое стекло старинного полуштофа отсвечивало яркой синевой, корешки книг золотились в шкафу, перед печкой лежала охапка дров, накидка ручной работы была брошена на спинку кресла.[4]
И спился-таки Александр Николаевич <Энгельгардт>, как по обещанию, даром что был интеллигент, революционный демократ, хозяин и агроном. Да и как тут не спиться, если действительно существует такая вредная вещь, как деревенские вечера. Летом, разумеется, грустить особенно некогда, да и гости не переводятся, но вот, например, возьмем деревенский вечер что-нибудь в начале ненастного месяца ноября… Темнеет рано, часу в шестом, сумерки наваливаются такие густые, что кажется, будто окна замазаны кобальтом, в стекло стучит мелкий, противный дождь, мокрый осиновый лист прилип к форточке и дрожит.[5]
— Вячеслав Пьецух, «Письма из деревни» (Письмо одиннадцатое), 2001
Тишина стояла такая, что, казалось, слышен даже звук скольжения лепестка по воздуху и плеск его падения; бурление же воды при каждой рыбьей толкотне было оглушительным. Вождь сидел на краю бассейна, подстелив под себя сложенную вчетверо кошму, и смотрел на рыб. Дно бассейна было выложено бирюзовой смальтой, на ее фоне серебристые тела карпов отливали золотом.[14]
Ей Провиденье даровало
Какой-то чудотворный свет:
Она, как радость юных лет,
Прекрасно и светло сияет;
Да так прекрасно и светло,
Что в изумруды превращает
Простое синее стекло.[15]
