Уда́вленник (от русск.удавить, удавиться, тот, кто удавился) — самуобийца, покончивший с собой через повешение; между тем, в XIX веке удавленник превратился в жаргонное слово, не имевшее никакого отношения к самоубийству. Появившееся в офицерском арго после войны 1812 года и быстро проникшее в разговорный, а затем и литературный язык, это слово употреблялось преимущественно как персональное прозвище или сжатая характеристика распространённого в те времена офицерского типажа. Чтобы казаться лихими и бесстрашными офицерами, «удавленники» сильно перетягивали ворот и поясной ремень, выпячивали грудь и говорили сдавленными хриплыми голосами (хрипуны).
Самым известным литературным артефактом этого слова стала поэтическая строка из комедии в стихах Александра Грибоедова «Горе от ума»: «хрипун, удавленник, фагот...», характеризующая полковника Скалозуба. Кроме того, эта фраза стала сжатой характеристикой тембра музыкального инструмента — фагота.
Ещё одно мгновение, и он удавился бы в этой петле, из которой слабой девушке не по силам было бы его вынуть, а пока она успела бы позвать на помощь людей — удавленник успел бы умереть… Надо было помешать этому немедленно.[2]:103
— Пой, — кричит профессор. — Глубже звук, ниже, ниже. На диафрагм. Кровь бросается мне в голову. Я чувствую, как краснею, потом синею, глаза у меня выкатываются наружу, и наконец я хриплю, как удавленник.[3]:169
— Александр Куприн, «О том, как профессор Леопарди ставил мне голос», 1894
...за десять лет это был всего второй случай, что человек вздумал повеситься. Утопленников было достаточно, бабы отравляли мужей, один солдат зарезался, а удавленники составляли большую редкость.[4]
Удавленник был бледен, но спокоен. Он был в одной рубахе, пестрядинных портах и босой,— такой упрощенный костюм совсем не вязался с трагическим положением...[4]
— Александр Куприн, «Грань столетия» (Драматическая трилогия (нет, даже больше!) в… действиях и… картинах), 1900
...предполагали, что под домом зарыт был когда-то неотпетый покойник, или удавленник, и что плотники знали про то и намеренно надвинули к тому месту первые венцы, когда ставили сруб.[6]
— Сергей Максимов, «Нечистая, неведомая и крестная сила», 1903
...таинственных талисманов, завернутых в грязные тряпицы, вроде комка глины, добытой в полночь с могилы удавленника, помогающего, как известно, добыче кладов.[6]
— Сергей Максимов, «Нечистая, неведомая и крестная сила», 1903
...аллеи деревьев, где на каждом обнажённом столбообразном стволе висит удавленник...[7]
— Михаил Савояров, «К чёрту, куплеты» (из сборника «Кризы и репризы»), 1917
Теперь она его видела опять…
Этого удавленника…
Удавленник… И он был здесь, около. И около него нагая женщина, страшная и вместе гадкая, шептала ему слова любви…
Большое впечатление произвела картина: у забора, на сучке дерева висел удавленник, на земле разорванное письмо и трубка, из которой ещё шёл дым; картина почему-то называлась «Из-за неё».[14]
...присматриваясь, видит у березы длинную висячую фигуру удавленника… Голова опущена, длинные волосы, бледное лицо, женская рубашка, черные башмаки, висит на веревке, у березы…[14]
...ясно, что слова хрипун, удавленник, фагот употреблены здесь не в своем прямом значении. Они тут выступают как иронические обозначения типических черт представителя внешне вымуштрованного, столичного, привилегированного офицерства царской России начала XIX века.[15]
В этом контексте смысл слова удавленник, примыкающего к образу хрипуна, раскрывается отчасти таким описанием офицеров той же эпохи в повести И. С. Тургенева «Три портрета»: «Военные шею затянули туго-натуго... хрипят, глаза таращат, да и как не хрипеть?»[15]
— Игорь Клех, «Шкура литературы» («Возвращение Маяковского»), 2016
«Хрипун, удавленник, фагот» <...>, «агитатор, горлан, главарь» (как сам себя характеризовал Маяковский), сдавленное горло и резкая интонация Высоцкого <...> — всё это родственные явления внутри одной традиции, исчезающей и возвращающейся.[17]
— Игорь Клех, «Шкура литературы» («Возвращение Маяковского»), 2016
Чацкий называет его — «Хрипун, удавленник, фагот», и это означает, что Скалозуб по тогдашней моде «перетянут» ремнями, чтобы грудь выдавливалась колесом. Но это щегольство лишь прикрывает его умственное ничтожество и душевную пустоту.[19]
Сказывали знающие люди о причинах этого происшествия, но разное: одни говорили, что-либо на стоянке, либо под матицу, плотники подложили свиной щетины, отчего и завелись в доме черти. Другие предполагали, что под домом зарыт был когда-то неотпетый покойник, или удавленник, и что плотники знали про то и намеренно надвинули к тому месту первые венцы, когда ставили сруб.[6]
— Сергей Максимов, «Нечистая, неведомая и крестная сила», 1903
Около этого помешанного образовалась целая толпа плутоватых пособников из мещан и отставных солдат, являвшихся с предложениями заговоров и записей, таинственных талисманов, завернутых в грязные тряпицы, вроде комка глины, добытой в полночь с могилы удавленника, помогающего, как известно, добыче кладов.[6]
— Сергей Максимов, «Нечистая, неведомая и крестная сила», 1903
Можно подумать, что весь земной шар находится под властью колдуний и демонов. Они кишат везде, они пируют, они всюду и отовсюду. Земля — их царство. И только ли земля? Голый колдун, окруженный ведьмами, и препоясанный обычным ведовским поясом, на котором, как связка ключей, висят удавленные младенцы, показывает на предутреннее звездное небо и успокоительно говорит, что с рассветом они уйдут. <...>
Эта резня, эти стычки испанских крестьян с чужеземцами, женщины, нападающие на солдат, мертвецы, с которых живые обдирают одежду, аллеи деревьев, где на каждом обнажённом столбообразном стволе висит удавленник, изуродованные трупы, посаженные на кол...[7]
...авторам писем должно быть известно, что во всех странах мещане — люди единственно праведные и что именно они всюду являются наиболее строгими жрецами морали. Мещанин невозможен без морали, как удавленник без петли. Естественно, что они должны были показать мне чистоту своих душ в полной парадной форме.
Кино называли Великим Немым. Гораздо вернее назвать граммофон «великим удавленником».
Кино — не немой. Нема пантомима, с которой кино ничего общего не имеет.
Кино даёт речь, но речь абстрагированную, разложенную на составные элементы.
Перед вами лицо говорящего актёра — его губы движутся, его речевая мимика напряжена. Вы не различаете слов (и это хороню — вы не должны их различать), — но вам дан какой-то элемент речи.[11]:323
Бывало, вот Ермолова на сцене. Не в духе. Роль в пьесе не по ней и ей не нравится. Она бормочет, а не говорит. Двигается с теми неловкими, угловатыми движениями, с теми угрюмыми взглядами исподлобья, за которые ее в школе звали «волчонком»; вполне отделаться от них ей удалось лишь на седьмом — десятом годах карьеры. В зале уныние и зевки, кашель. В антрактах — сконфуженные «ермоловцы» с старым энтузиастом еще мочаловского театра С. А. Юрьевым во главе терпят поругание от поклонников «тонкой французской игры» вообще, Г. Н. Федотовой в особенности.
— Ваша Ермолова — «хрипун, удавленник, фагот»! — язвит критик «Московских ведомостей» К. Н. Цветков.[13]
Полковник Скалозуб <одна из ролей Мочалова> — персонаж комедии Грибоедова «Горе от ума», один из типичнейших представителей «фамусовской» Москвы, невежественный офицер — «хрипун, удавленник, фагот, созвездие манёвров и мазурки», как характеризует его Чацкий. Скалозуб произносит знаменитую фразу о фельдфебеле, который заменит Вольтера: «А пикнете, так мигом успокоит».
Для социальной характеристики полковника Скалозуба в речи Чацкого Грибоедов использовал слова хрипун, удавленник, фагот в классово-диалектном, армейско-офицерском жаргонном смысле. <...>
Непосредственно ясно, что слова хрипун, удавленник, фагот употреблены здесь не в своём прямом значении. Они тут выступают как иронические обозначения типических черт представителя внешне вымуштрованного, столичного, привилегированного офицерства царской России начала XIX века.[15]
Ср. у Ф. Булгарина в «Приключениях квартального надзирателя»: «В армии называли хрипунами тех из молодых офицеров, которые говорили между собой по-французски, любили общество и щегольство. Это почти то же, что фанфароны».
Таким образом, Грибоедов пользуется армейским, военно-жаргонным осмыслением слова хрипун.
В этом контексте смысл слова удавленник, примыкающего к образу хрипуна, раскрывается отчасти таким описанием офицеров той же эпохи в повести И. С. Тургенева «Три портрета»: «Военные шею затянули туго-натуго... хрипят, глаза таращат, да и как не хрипеть?»[15]
Ср. у А. Вельтмана в «Приключениях, почерпнутых из моря житейского» описание щегольски одетого, богатого офицера николаевского времени: «Воротник, как петля, задушил его, так что глаза выкатились; мундир перетянут в рюмочку» (см. Пыляев М. И. Замечательные чудаки и оригиналы. СПб., 1898, с. 37; см. его же: Старое житье. СПб., 1892; Вяземский П. Старая записная книжка. 1929, с. 110).
И слово удавленник употреблено Грибоедовым тоже в жаргонно-офицерском смысле.[15]
Затем Маяковский начал пробовать голос — и грубый голос его поэзии также поразил всех новизной звучания. Нечто такое периодически случается в круговороте жизни и искусства. «Хрипун, удавленник, фагот» в комедии «Горе от ума» (некоторые русские офицеры после победы в войне с Наполеоном принялись мужественно хрипеть, и мизантропа Грибоедова это веселило), «агитатор, горлан, главарь» (как сам себя характеризовал Маяковский), сдавленное горло и резкая интонация Высоцкого и его подражателей — все это родственные явления внутри одной традиции, исчезающей и возвращающейся.[17]
— Игорь Клех, «Шкура литературы» («Возвращение Маяковского»), 2016
Скалозуб, вопреки часто встречающейся ошибке школьников и режиссёров, молод. Его отличает своеобразное армейское «щегольство». Чацкий называет его — «Хрипун, удавленник, фагот», и это означает, что Скалозуб по тогдашней моде «перетянут» ремнями, чтобы грудь выдавливалась колесом. Но это щегольство лишь прикрывает его умственное ничтожество и душевную пустоту.[19]
Приходит служитель. Понимаете, этакая суровая, небритая фигура, вроде сторожа из анатомического театра, на лице мрак и отчаянная решимость. Меня обвивают вокруг талии полотенцем, профессор берется за один конец, служитель за другой, оба упираются ногами мне в бедра и тянут каждый в свою сторону.
— Пой, — кричит профессор. — Глубже звук, ниже, ниже. На диафрагм. Кровь бросается мне в голову. Я чувствую, как краснею, потом синею, глаза у меня выкатываются наружу, и наконец я хриплю, как удавленник.
— О-о! Я так и знал. Тенор ди-грациа. Теперь попробуем свободный звук. Высунь ваш язык.[3]:169
— Александр Куприн, «О том, как профессор Леопарди ставил мне голос», 1894
В Замоскваречье все знали Осипа Григорьевича. Писал он портреты и картины с сюжетом. Сюжеты были особенные, трогательные, и лица в картинах были с выражением... <...> очень толстый дьякон просто один сидит у окошка и пьет водку: картина называлась — «Не дело». Большое впечатление произвела картина: у забора, на сучке дерева висел удавленник, на земле разорванное письмо и трубка, из которой ещё шёл дым; картина почему-то называлась «Из-за неё».[14]
...когда египтянка подошла ближе, то она увидала, что этот незнакомец не срывал плоды, а делал что-то совсем другое: он закреплял для чего-то шнур к суку старого дерева. Это показалось Азе непонятно, и она притаилась, чтобы видеть, что будет дальше, а незнакомец сделал из шнура петлю и вложил в неё свою голову… Ещё одно мгновение, и он удавился бы в этой петле, из которой слабой девушке не по силам было бы его вынуть, а пока она успела бы позвать на помощь людей — удавленник успел бы умереть… Надо было помешать этому немедленно.
Египтянка закричала: «Остановись!» и, бросясь к самоубийце, схватилась руками за петлю верёвки.[2]:103
Это недоверие оказалось преждевременным, потому что прибежал запыхавшийся сотский и подтвердил рассказ девочки. Впечатление получилось ошеломляющее. В Вершинине за десять лет это был всего второй случай, что человек вздумал повеситься. Утопленников было достаточно, бабы отравляли мужей, один солдат зарезался, а удавленники составляли большую редкость. Да и печник Максим — человек пожилой, непьющий, справный. Еще недавно он в церкви печь перекладывал.
— Что же мы будем делать?..— спрашивал всполошившийся старшина.— Ах, разбойник!.. Время-то какое выбрал: страда на носу, а он веситься…
— А если ему нравится? — пошутил Костя.
— Вот я ему покажу…— ругался старшина.— Пойдем, Вахромей. Живого, сотский, вынули из петли?
— Как есть живой… ругается… Ребята доглядели, Силантий Парфеныч, а то бы удавился вконец.
— Ах, разбойник! Ах, душегуб!..[4]
Писарь Костя тоже смотрел на Максима, напрасно стараясь увидать в нём что-нибудь такое, что говорило бы об удавленнике, о человеке, который мог повеситься,— смотрел и ничего не находил. Человек, как все другие люди, Максим всегда был молчальником, молчал и теперь.[4]
— Тебе-то все равно, а мы бы не расхлебались с начальством… Одних харчей сколько бы сошло за тебя, разбойника: и станового корми, и дохтура, и следователя… Это как, по-твоему?.. Да ещё хорони тебя… Может, и попу пришлось бы платить, и за гроб, и за могилу, да еще поп-то отпевать бы не стал. Кабы ты своей смертью помер, так и похоронили бы тебя честь-честью свои домашние, а тут нам же пришлось бы с тобой возиться…
Эти хозяйственные соображения подняли в старшине всю злость, и он даже замахнулся на неудачного удавленника.[4]
Хлопоты с Максимом заняли как раз все время до самого обеда, чем особенно был доволен староста Вахромей, скучавший без дела до тошноты. Неудачник-удавленник был посажен в холодную, а начальство отправилось по домам обедать.[4]
Сторож Ипат торжественно ввел Максима. Удавленник был бледен, но спокоен. Он был в одной рубахе, пестрядинных портах и босой,— такой упрощенный костюм совсем не вязался с трагическим положением Максима. Он несколько раз переступил с ноги на ногу, потом почесал одну ногу другой и посмотрел на вершининский ареопаг. Что происходило в душе этого человека? Что довело его до мысли о самоубийстве? Ведь было же что-то, что заставило его лезть в петлю, и это все чувствовали, рассматривая Максима с озлобленным любопытством. Наложить на себя руки — страшный грех, а Максим не побоялся. Писарь Костя громко прочитал протокол осмотра места действия, а затем Максиму была предъявлена «вышеизложенная верёвка».
— Эта, што ли? — сурово спросил Вахромей.
Максим взял веревку, подержал ее в руках, обвел присутствующих удивленным взглядом и конвульсивно улыбнулся.[4]
Ахов — толстый, а, следовательно, добрый человек. Как говорил Сервантес — «хрипун, удавленник, фагот», кумир городских исполнительных приставов, а поэтому и торговок.[5]
— Александр Куприн, «Грань столетия» (Драматическая трилогия (нет, даже больше!) в… действиях и… картинах), 1900
Новый ужас пахнул холодом на душу Иволге.
Она узнала это лицо с зачесанными вверх волнистыми, будто дымящимися волосами.
С год тому назад в чьем-то парке за городом повесился молодой человек.
С подругами она ходила его смотреть… Теперь она его видела опять…
Этого удавленника…
Удавленник… И он был здесь, около. И около него нагая женщина, страшная и вместе гадкая, шептала ему слова любви…
Она знала теперь, как ей выбраться отсюда…
Именно сюда, в этот парк, год тому назад бегала она с подругами смотреть удавленника.
Именно сюда!
Она узнала и дерево и скамейку.
И этот забор, утыканный вверху гвоздями.
В заборе была лазейка: две доски свободно раздвигались и можно было пройти, как в калитку.
Может, теперь эти доски забили гвоздями?
Она остановилась. Тогда же — когда она в прошлом году была здесь, в парк через ту же лазейку приходили и еще люди и кто-то сказал, что следует забить лазейку и спалить опаленное молнией дерево, потому что это уже пятый удавленник.
Теперь был и шестой…
Проник ли сюда этот несчастный человек через лазейку, или иным каким-нибудь путём?..
Сначала, как всегда, граммофон завели: кэк-уок, да прочее, что повеселее, сестрица подсунула, чтобы осеннюю госпитальную скуку развеять. Граммофон, признаться, был дрянный — хрипун и удавленник. Но где ж другой возьмёшь.[12]
Он всё папиросы набивал. Сядет с гильзами и штрикает, как машина. Загонял потом их тут же промеж своих, кто прокурится. Он себе штрикает, а мы вроде не замечаем. Начали разговор.
Сенька со всей, видать, силой собрал губы в трубку и не своим голосом, как удавленник:
— Красным крестом метил.
Ходу нам до дому месяц, и за месяц мы всех 27 человек разметили на все наши 27 марок и всех записали.[20]
Через полчаса. На крыльцо выходит староста, за ним — жена самоубийцы, она обнимает его, целует; он, ласково улыбаясь, гладит её голову, щёку, она быстро сбегает с крыльца, идёт налево, видит удавленника, — испугалась, бежит снова к старосте; он — встречу ей, отталкивает женщину, стоит, окаменев, не в силах оторвать глаз от самоубийцы. В первую минуту женщина может не узнать мужа, затем — узнаёт, вскрикнула, пятится, воровато оглядываясь, бежит прочь. Староста — прирос к земле, его голова опущена, руки повисли вдоль тела, так же как у самоубийцы.
Рассвет. Перед двором старосты — народ, мужики, бабы; смотрят на удавленника, на старосту; он стоит у крыльца; указывают на него глазами друг другу. К нему подходит один из мужиков-депутатов, говорит:
— Что, — погубил человека?
В улицу въезжает коляска, запряжённая парой лошадей; в коляске — юнкер, дама, они встали, смотрят на удавленника, на толпу; юнкер смотрит так, как будто ищет и ждёт: когда и кому надо аплодировать? Бабы ведут под руки жену самоубийцы, она бьётся в их руках, боясь взглянуть на труп. Один из мужиков рассказывает юнкеру о происшествии; юнкер говорит даме своей:
— Оказывается, это — драма.
Сам не сплю. Значит, чучело у меня, человеком одето вроде: рубаха, рожа — маска, волосы, картуз. Повесил его на двери у конюшни на веревку. Вроде как удавленник. Собаку в дом взял, а сам на чердак залез с ружьём. Гляжу: ночью лезут сзади через забор во двор, значит. Крадутся… В руках дубьё… Увидали: висит удавленник. Остановились. А у меня веревочка в чучеле. Я дёрнул. Он рукой махнул. Вот они бежать, на забор… Я раз из ружья, другой. Холостым. Вот они бежать!..[14]
Раздевшись в передней, Ольга Александровна пошла в спальню, а Василий Сергеевич пошел в столовую выпить водицы. Из окна столовой он увидел: у забора, перед окном, где сад, висит на березе что-то белое, длинное. Кривые березы. Белеет… Он, присматриваясь, видит у березы длинную висячую фигуру удавленника… Голова опущена, длинные волосы, бледное лицо, женская рубашка, черные башмаки, висит на веревке, у березы…
Он выбежал в спальню к жене. Она ложилась спать.
— Ольга! — сказал он в волнении. — У окна столовой на березе висит; кто-то повесился.[21]
...увидав испуганного архитектора, увел его в свой кабинет, предложил ему сесть к столу и, подав ему стакан воды, сел напротив и строго, серьезно глядев на Василия Сергеевича, когда тот ему рассказывал про удавленницу, холодно ему сказал, будучи с ним на «ты»:
— Послушай, вот что. Я вижу все. Понимаю. Сознавайся, это — половина вины.[14]
Четыре дня назад утром он пил свой холостяцкий чай в своей холостяцкой московской комнате, полутёмной от близости другого дома, когда сосед по многокомнатной коммунальной квартире позвал его к телефону.
— Сынок? — это был хриплый носовой тенор Кассиана Дамиановича Рядно. За этот голос один недруг академика, тоже академик, сказал о нём: «хрипун, удавленник, фагот». И это был действительно тот носоглоточный деревянный голос, который бывает слышен иногда в симфоническом оркестре.[16]
Зина рывком обернулась.
— Хорош трепаться! Самого-то не тошнит?
— Нет. Совсем не тошнит. — Бархотенко бессовестно ухмыльнулся улыбкой конокрада. — Кстати, почему бы самой не послушать? Может, пробелы в образовании удалось бы восполнить.
— Ну уж нет! Трепач-провокатор! — Зина выкрикнула. – Хрипун! Удавленник! Фагот!
— О!
Автобус въехал на Дворцовую площадь.[18]
Вот уж месяц вполовину
Показался, ― не поздай;
Только слушай: ты долину
За кладби́щем объезжай! Речь давно об ней ведётся: Там удавленник зарыт. Только полночь ― он проснется И проезжих сторожит.
Как огни, у исполина
Светят страшные глаза;
На макушке, как щетина,
Поднялися волоса; С шеей, петлею обвитой, Как котел он посинел, Зубы кровию облиты, И язык окостенел.
Самому мне с ним возиться
Довелось лет пять назад;
И теперь ― когда, случится,
Вспомнишь ночью ― и не рад![1]
Кто наконец ей мил? Молчалин? Скалозуб?
Молчалин прежде был так глуп!..
Жалчайшее созданье!
Уж разве поумнел?.. А тот — Хрипун, удавленник, фагот,
Созвездие манёвров и мазурки![22]
Зеленоватый, лёгкий и большой,
Удавленник качается на ветке
С дуплом, оглохшим ухом. А вверху ―
Такой же мутный, мертвый полумесяц.[9]
— Владимир Нарбут, «Зеленоватый, лёгкий и большой...» (из сборника «Александра Павловна»), 1916
Который день, который год,
Который век — уже не в счёт,
Царит повсюду идиот, Хрипун хрипит, Фагот орёт,
Ну а удавленник..., удавленник...,
Удавленник — поэт..., пардон, поёт...[10]
— Михаил Савояров, «К чёрту, куплеты» (из сборника «Кризы и репризы»), 1917
↑ 12А. А. Фет. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. Третье издание. — Л.: Советский писатель, 1986 г.
↑ 12Лесков Н. С. Собрание сочинений в 12 томах, Том 10, с. 102—113. — Москва, «Правда», 1989 г.
↑ 12А. И. Куприн. Собрание сочинений в 9 томах. — М.: Художественная литература, 1970. — Том 1.
↑ 1234567Д. Н. Мамин-Сибиряк. Собрание сочинений в 10 томах. Том 6. Сибирские рассказы. Рассказы, повести 1893-1897. Золотопромышленники. — Свердловск: Свердловское Областное Государственное Издательство, 1949 г.
↑ 12А. И. Куприн. Пёстрая книга. Несобранное и забытое. — Пенза: 2015 г.
↑ 1234С. В. Максимов. «Нечистая, неведомая и крестная сила». — Санкт-Петербург: ТОО «Полисет», 1994 г.
↑ 12Бальмонт К. Горные вершины. — М.: Книгоиздательство «Гриф», 1904 г. — стр.1—10
↑ 12Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. — М., 1977 г. — «Кино — слово — музыка», С. 320-322
↑ 12Саша Чёрный. Собрание сочинений в пяти томах. Москва, «Эллис-Лак», 2007 г.
↑ 12Амфитеатров А. В. «Старое в новом». — «Возрождение», № 1042, 9 апреля 1928 г.
↑ 123456К. А. Коровин. «То было давно… там… в России…»: Воспоминания, рассказы, письма: В двух книгах. — Книга 1. «Моя жизнь»: Мемуары; Рассказы (1929—1935 гг.) — М.: Русский путь, 2010 г.
↑ 12345В. В. Виноградов, История слов : около 1500 слов и выражений и более 5000 слов, с ними связанных. — М., Рос. акад. наук. Отд-ние лит. и яз., 1999 г. — 1138 с.
↑ 12Дудинцев В., «Белые одежды» (часть первая). — М.: Советский писатель, 1988 г.
↑ 123И. Ю. Клех. Шкура литературы. — М.: РИПОЛ классик, 2016 г. — 368 с.
↑ 12В. Б. Бочков, Брат мой Каин. — М.: Эксмо, 2017 г. — 384 с.
↑Б. С. Житков, «Джарылгач» (рассказы и повести). – Ленинград: Издательство «Детская литература», 1980 г.
↑К. А. Коровин. «То было давно… там… в России…»: Воспоминания, рассказы, письма: В двух книгах. — Кн. 2. Рассказы (1936—1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма. — М.: Русский путь, 2010 г.
↑А. С. Грибоедов. Сочинения. — М., «Художественная литература», 1988 г.
_(A).jpg)
