Цитаты об Александре Пушкине
Здесь приведены цитаты других людей об Александре Сергеевиче Пушкине (1799—1837) как о литераторе и о его творчестве в целом и отдельных аспектах. Цитаты о его биографии, личности, мировоззрении и внешности см. в отдельной статье
Большинство этих высказываний многократно цитировались в публикациях.
Общие цитаты[править]
Прижизненные[править]
С младенчества он обучается | |
— Антон Дельвиг, «Пушкину», январь 1815 |
Вот кто заменит Державина![1][2] — слова С. Т. Аксакову, прочтя первые стихи Пушкина | |
— Гавриил Державин, 1815 или 1816 |
… молодой Пушкин <…> — прекрасный цветок поэзии, который долго не побледнеет. | |
— Иван Дмитриев, письмо А. И. Тургеневу, 19 сентября 1818 |
1820-е[править]
На всё, что с тобой случилось и что ты сам на себя навлёк, у меня один ответ: ПОЭЗИЯ. Ты имеешь не дарование, а гений. Ты богач, у тебя есть неотъемлемое средство быть выше незаслуженного несчастья и обратить в добро заслуженное; ты более нежели кто-нибудь можешь и обязан иметь нравственное достоинство. Ты рождён быть великим поэтом; будь же этого достоин. В этой фразе вся твоя мораль, всё твоё возможное счастие и все вознаграждения. Обстоятельства жизни, счастливые или несчастливые, шелуха. Ты скажешь, что я проповедую с спокойного берега утопающему. Нет! я стою на пустом берегу, вижу в волнах силача и знаю, что он не утонет, если употребит свою силу, и только показываю ему лучший берег, к которому он непременно доплывёт, если захочет сам. Плыви, силач! — после крупной ссоры Пушкина с отцом в Михайловском, который обязался перед властями надзирать за поэтом и досматривать письма | |
— Василий Жуковский, письмо Пушкину, 12(?) ноября 1824 |
Его величество совершенно остаётся уверенным, что вы употребите отличные способности ваши на передание потомству славы нашего Отечества, передав вместе бессмертию имя ваше. | |
— Александр Бенкендорф, письмо Пушкину, 30 сентября 1826 |
— Орест Сомов, «Обзор российской словесности за 1827 год» |
1825[править]
Жуковский не написал бы многих страниц в «Кавказском пленнике», «Бахчисарайском фонтане», многих из мелких стихотворений Пушкина, кипящих чувством и мыслию; но Пушкин не написал бы многих строф в «Певце во стане русских воинов», в «Громобое» и «Вадиме», «Светлане», «Послании к Нине», «К Тургеневу»; не боролся бы с успехом, равным успеху Жуковского, в состязаниях с богатырями иностранных поэзий, в состязаниях, где он должен был покорить самый язык и обогатить столькими завоеваниями и дух, и формы, и пределы нашей поэзии. Согласен! в Пушкине ничего нет Жуковского; но между тем Пушкин есть следствие Жуковского. Поэзия первого не дочь, а наследница поэзии последнего, и по счастию обе живы и живут в ладу, несмотря на искательства литературных стряпчих-щечил, желающих ввести их в ссору и тяжбу,..[5][6] | |
— Пётр Вяземский, «Жуковский. — Пушкин. — О новой пиитике басен», 1825 |
— Дмитрий Веневитинов, «Разбор статьи о „Евгении Онегине“, помещённой в 5-м № „Московского телеграфа“» |
Пушкин, ты приобрёл уже в России пальму первенства: один Державин только ещё борется с тобою, но ещё два, много три года усилий, и ты опередишь его: тебя ждёт завидное поприще: ты можешь быть нашим Байроном, но ради бога <…> не подражай ему. Твоё огромное дарование, твоя пылкая душа могут вознести тебя до Байрона, оставив Пушкиным. | |
— Кондратий Рылеев, письмо Пушкину, 12 мая |
Чудесный наш язык ко всему способен, я это чувствую, хотя не могу привести в исполнение. Он создан для Пушкина, а Пушкин для него. <…> Иди, довершай начатое, ты, в ком поселился гений! Возведи русскую поэзию на ту степень между поэзиями всех народов, на которую Пётр Великий возвёл Россию между державами. Соверши один, что он совершил один; а наше дело — признательность и удивление. | |
— Евгений Баратынский, письмо Пушкину, 1-я половина декабря |
1828[править]
— Фаддей Булгарин, «Рассмотрение русских альманахов на 1828 год» |
— Степан Шевырёв, «Обозрение русской словесности за 1827-й год», январь |
Бедная наша словесность! совершенный упадок всего. Если б не писал Пушкин — беда![4] | |
— Фаддей Булгарин, письмо Н. А. Полевому]], 19 февраля |
Едва ли кто писал стихами на русском языке с такою лёгкостию, какую замечаем во всех стихотворениях Пушкина. У него не приметно работы: всё непринужденно; рифма звучит и выкликает другую; упрямство синтаксиса побеждено совершенно: стихотворная мера нимало не мешает естественному порядку слов. <…> Но этой же лёгкости мы должны приписать и заметную во многих стихах небрежность, употребление слов языка книжного с простонародным, без всякого внимания к их значению; составление фигур без соображения с духом языка и с свойствами самих предметов; ненужное часто обилие в выражениях и, наконец, недосмотр в составе стихов.[10][4] | |
— Михаил Дмитриев |
До сих пор «Руслан и Людмила» едва ли не лучшая из поэм Пушкина. Прочие поэмы его походят на недоконченные картины, в которых искуснейший, но нетерпеливый художник, отделав многие предметы превосходно, другие, не хотев отделать, оставил в абрисе, а иные — замалевал своенравною кистью. — Правда, что живость, приятность, разнообразие картин, сладкозвучие стихов Пушкина, очаровывая читателей, отвлекает их внимание от недостатков выполнения поэм, но скажу откровенно: этого мало для Пушкина. Вот поэт, от которого можем ожидать своего Тасса, своего Шекспира, но Шекспира XIX века. В его воле оправдать сии ожидания.[11][4] | |
— Борис Фёдоров, рецензия на гл. IV и V «Евгения Онегина» |
Много раз говорили мы в «Телеграфе», что <…> в последние годы Пушкин с немногими современниками сделался образцом, с которого русские стихотворцы копируют хуже или лучше.[12] | |
— Николай Полевой, рецензия на «Опыты» А. А. Шишкова |
… свобода, лёгкость и звучность стихосложения у Пушкина неподражаемы. Иногда, резвясь, даёт он лёгкие толчки грамматике, как будто бы для того, чтобы порадовать неумолимых своих Аристархов,.. | |
— Орест Сомов, «Обзор российской словесности за 1828 год», декабрь |
— Михаил Погодин, дневник, 22 декабря |
1829[править]
Сомневаюсь, чтобы между явными противниками Пушкина были такие, которые бы не сознались, что он гений. | |
— Фаддей Булгарин, «Разбор поэмы „Полтава“», апрель |
Никто из русских поэтов не расточителен так на произведения творческой фантазии, как А. С. Пушкин; у него почти к каждому годовому празднику готова обнова прихотливой музы. Благодарим от лица публики эту прихотницу, не дающую отдыха своему любовнику, беспрестанно требующую от него нарядов и обворожающую нас красотами разнообразия.[16][4] | |
— «„Полтава“, поэма Александра Пушкина» |
… почти все произведения Пушкина напечатаны теперь вторым изданием, и вероятно, вскоре потребуется третье, четвёртое издание оных и следующие. Скажите после этого, не классический ли автор Пушкин? Ибо классический автор есть тот, чьи сочинения составляют потребность народную, а не временную, чьи произведения поэтические выучиваются наизусть и составляют непременную часть литературного богатства народа. Да, м[илостивые] г[осудари]! Пушкин — классик, если <…> не называть классическими одних произведений греческого и римского мира <…>. Если же слово классический автор принять в смысле: употребляемый в классах, образцовый для юношей[17], то, конечно, Пушкин имеет и на сие более прав, нежели многие из греков и латинцов: это поэт мира современного и, что ещё ближе к нам, мира русского. Нравственности в нём для русского читателя более, нежели во всех поэтах Греции и Рима…[18][4] |
Его картины, несмотря на грязные пятна, коими они обыкновенно бывают запачканы, обнаруживают талант мощный, богатый… <…> | |
— Николай Надеждин, «„Полтава“, поэма Александра Пушкина», май |
Мы нередко видим, как целому поколению трудно отставать от своих привычных стремлений; но Пушкин решился на гигантский подвиг <…>. | |
— Ксенофонт Полевой, «„Полтава“, поэма Александра Пушкина», июнь |
Наш русский поэт со славою поддерживает достоинство своего народа в кругу человечества. Какой шаг сделал он сам и заставил сделать других со времени своего появления на литературном поприще! <…> Природа наградила Пушкина такою гармоническою душою, что с самых юных лет своих он не мог писать дурных стихов. Но поэтический дар его, его взгляд на предметы, его обзор во время пятнадцатилетней службы музам увеличился удивительно. Живая, пламенная душа его, глубокая проницательность ума, необыкновенная способность и ненасытимое стремление его к учению оправдывают русскую поговорку, что человек может, по крайней мере нравственно, расти не по годам, а по часам. (В последние годы Пушкин выучился английскому языку — кто поверит тому? — в четыре месяца! <…>) Пушкина можно назвать ныне одним из просвещённейших людей в России и вместе первым поэтом своего народа.[19][4] |
Нет сомнения, что Василий Андреевич Жуковский займёт первое место в ряду писателей нового периода как первый виновник оного, первый преобразователь. <…> | |
— Василий Плаксин, «Взгляд на состояние русской словесности в последнем периоде» |
Пушкин довершил изгнание богов, богинь и божков греческого Олимпа вместе с увы и ах. Его образцы говорят нам: поражайте не баснословием, не многословием, не восклицаниями, но положением лиц ваших, и в нём ищите образов и выражений.[21][4] | |
— Николай Иванчин-Писарев, «Мысли и замечания касательно современной русской словесности» |
1830-е[править]
Суждения Пушкина были вообще кратки, но метки, и даже когда они казались несправедливыми, способ изложения их был так остроумен и блистателен, что трудно было доказать их неправильность. В разговоре его была большая наклонность к насмешке, которая часто становилась язвительною. Она отражалась во всех чертах лица его, и думаю, что он способен возвыситься до той истинно-поэтической иронии, которая подъемлется над ограниченною жизнью смертных и которой мы столько удивляемся в Шекспире.[22][23] | |
— В. Эртель[24] |
… любовь до брака <…> не полна; она только начало, мгновенный, но зато сильный и свирепый энтузиазм <…>. Но после брака любовь — это поэзия Пушкина: она не вдруг обхватит нас, но чем более вглядываешься в неё, тем она более открывается, развёртывается и наконец превращается в величавый и обширный океан… | |
— Николай Гоголь, письмо А. С. Данилевскому, 30 марта 1832 |
Потребны необыкновенная твёрдость духа, пламенная страсть к словесности, безотчётная любовь к наукам и искусствам, чтоб долго, не говорю всегда, трудиться на сём поприще, усеянном волчцем и тернием. <…> Подите в свет с вашею душою, с вашими творениями — там вас не знают. <…> Послушайте суждений и похвал ступенью ниже. Вас хвалят в лицо за те места в сочинении вашем, которые вы хотели бы навсегда уничтожить и в книге, и в памяти своей, а те мысли, те картины, те чувства, которые сотворены, рождены вами в светлые минуты вдохновения, с которыми вы всю жизнь носились, как раковина с драгоценною жемчужиною, — они проскользнули по гладкой поверхности лакированных китайских уродцев! Изредка, невзначай поэты русские слышат отголоски своих песней — из какого-нибудь тёмного, отдалённого уголка отзовётся: понимаю, чувствую! <…> | |
— Николай Греч, «Письмо в Париж, к Якову Николаевичу Толстому», 6 декабря 1833 |
До времён Жуковского, Батюшкова и Пушкина стихотворному языку нашему весьма много вредили неправильные усечения слов, неверность ударений и неуместная смесь славянских слов с чистыми русскими. Но с появлением произведений сих первоклассных наших поэтов чистота, свобода и гармония составляют главнейшие совершенства нового стихотворного языка нашего.[26] | |
— Пётр Георгиевский, «Руководство к изучению русской словесности», май 1836 (часть 4, гл. 19) |
Как не пожалеть поэта, которого мы теряем! как не оплакать тех прекрасных изданий, которых мы были вправе от него ожидать, которыми он, некоторым образом, остался нам должен! Теперь мы их лишились навсегда. Поэт променял золотую лиру свою на скрипучее, неумолкающее, труженическое перо журналиста; он отдал даром свою свободу, которая прежде была ему так дорога, и взамен её взял тяжкую неволю; мечты и вдохновения свои он погасил срочными статьями и журнальною полемикою; князь мысли стал рабом толпы; орел спустился с облаков для того, чтоб крылом своим ворочать тяжёлые колёса мельницы! <…> Каждая минута бездействия похищала у поэта его почитателей, и в каждом из этих хладеющих поклонников поэт видел своего врага. Он забыл, что художник, как завоеватель, должен поддерживать свою власть беспрестанными новыми победами и что с того мгновения, когда он перестаёт творить и побеждать, волшебное влияние его исчезает: он становится простым смертным, и для него тотчас же настаёт потомство, которое заживо судит его…[27][26] | |
— Пётр Юркевич, «„Полтава“. Поэма А. С. Пушкина. Вольный перевод на малороссийский язык Е. Гребенки» |
1830[править]
Теперь, когда журналисты увидели наконец, что знаменитые друзья[комм. 3] только шумят и спорят; когда узнали, что проза, «рдеющая какою-то насильственною пестротою и движущаяся судорожными припадками»[29], не большая помога словесности; что пустые, хотя и звонкие, возгласы не история; что стихи, где насильственною рифмою скованы остроты Пиронов с мыслями Байрона или где сквозь греческий хитон, сшитый по мерке немецкого портного, виден парижский модный фрак, не поэзия; когда век движется вперёд, смеётся над безделками, какие его забавляли в бывалое время, ищет новых идей и журналисты начали смело удовлетворять таким потребностям века — они сделались виноваты? <…> пишите яснее: грозы вашей никто не пугается; но только позвольте наперёд вам припомнить, что времена удивительно переходчивы; что теперь требуют не знаменитости, а дела; что от блаженного 1820-го года, когда на коленях стояли перед авторитетами старой памяти, прошло десять лет, а в сии десять лет Россия шагала во всех отношениях, и политическом, и литературном, и теперь в литературе многое разгадано, с многого сорвана маска: многим гораздо выгоднее теперь сидеть тихонько с листочком, выдернутым из старого лаврового венка, нежели шуметь и указывать знающим более их…[30] | |
— Николай Полевой, «Новые альманахи» |
… sa brillante réputation littéraire est trop bien établie pour que rien puisse y porter atteinte![31] | |
— Елизавета Хитрово, письмо издателю газеты (вероятно, «Русского инвалида», А. Ф. Воейкову), 22 марта 1830 |
Разве Пушкина можно ставить в ряд с его последователями, хотя бы и хорошими стихотворцами? Он имеет такого рода достоинство, какого не имел ещё ни один русский поэт-стихотворец: силу и точность в изображениях не только видимых предметов, но и мгновенных движений души человеческой, свою особенную чувствительность, сопровождаемую горькою усмешкою… Многие стихи его, огненными чертами врезанные в души читателей, сделались народным достоянием! Об искусстве составления стихов я уже не говорю.[32][4] | |
— Сергей Аксаков, «Письмо к издателю „Московского вестника“» |
Есть пословица: куй железо, пока горячо; если бы талантливый А. С. Пушкин постоянно держался этой пословицы, он не так бы скоро проиграл в мнении читающей публики и, может быть, ещё до сих пор не спал бы с голосу. Написавши «Руслана и Людмилу», <…> он вдруг вошёл, как говорится, в славу, которая росла с каждым новым произведением сладкогласного певца до самой «Полтавы»; с «Полтавою» она <…> оселась и с тех пор уже не подымается вверх. Что далее будет, неизвестно; но последнее произведение Музы А. С. — седьмая глава «Евгения Онегина», предвещает мало добра.[33][4] | |
— вероятно, Семён Раич[34] |
Певец «Руслана и Людмилы» мог выработать из себя — русского Ариоста. Эта необузданная шаловливость воображения, помыкающая природою как игрушкою и уродующая безжалостно её стереотипные пропорции, как бы для потехи над её педантическою чиновностию и аккуратностию, что могла бы произвесть, если б заключилась в пределах эстетического благоразумия?.. Но… не тут-то было!.. По несчастию, юный талант был замечен слишком скоро, оценен слишком опрометчиво. Наша добродушная публика при виде нового литературного явления, пришедшегося ей совершенно по плечу, — разахалась от удивления; а услужливые прихлебатели, снискивающие себе насущное пропитание громогласным подтакиванием общему мнению, не умедлили переложить эти ахи и охи в пышные возгласы, составленные из высокопарных фраз, вытянутых со грехом пополам из иноземных программ и журналов. <…> Таким образом, слава Пушкина — если только можно назвать так молву, скитающуюся по гостиным и будуарам на крыльях журнальных листков, вместе с модами и известиями о лебедянских скачках[комм. 4], — слава Пушкина созрела прежде, нежели он сам успел развернуться. Его огласили великим гением, неподражаемым поэтом, представителем современного человечества, русским Байроном — вероятно, прежде ещё, чем он узнал о Байроне. <…> | |
— Николай Надеждин, рецензия на главу VII «Евгения Онегина», 5 апреля |
Талант Пушкина будет всегда являться кладом в радужном сиянии, нестерпимом единственно для гномов! Спросим ещё: не составляют ли стихи Пушкина новую, блестящую эпоху в нашей поэзии? Не сотворил ли он многих поэтов всемогущею прелестию своей поэзии? Будучи сначала робкими подражателями её, может статься, они со временем заставят подражать себе: таков, по крайней мере, естественный ход дарований, рождаемых явлением гения сего Прометея, вливающего жизнь и душу на трупы, которые без его благотворного действия остались бы трупами. Пушкин был Прометеем, и будет ещё очень долго.[36][4] | |
— вероятно, Пётр Шаликов, «„Евгений Онегин“. Глава VII», 24 апреля |
Будь Пушкин в такой литературе, в таком обществе, где всё перечувствовано, всё объяснено, — всё, что обстоятельства заставляют его вносить в свою поэзию, — он стал бы на весьма высокой степени. <…> Мы ещё дети и в гражданском быту, и в поэтических ощущениях. Пушкин не может освободиться от русских чувств при взгляде на жизнь общественную, и потому-то он кажется так слаб в сравнении с Байроном <…>. |
В Пушкине тип чисто русский, Пушкин — гений с запоем: это явление только в России и возможно. Оно есть следствие нашего климата и правительства или воспитания, что все равно. У нас в доме был столяр — гений: запри его и не давай ему пить вина, он мастерски работает, но продал работу, получил деньги — в кабак, пьёт запоем и никуда не годится. Пушкин выражает тот же тип, но в высших благороднейших чертах, <…> в образованной европейски России, в лучшем кругу её общества. Император Александр запер его в ссылку, он отрезвился и написал «Бориса». Николай дал ему волю, и это пагубно для его гения.[38][39] | |
— Степан Шевырёв, дневник, 19 октября |
Что тебе парнасские пигмеи, | |
— Василий Пушкин, «А. С. Пушкину» |
1833[править]
Давно ли, часто ли Вы с Пушкиным? Мне он очень любопытен; я не сержусь на него именно потому, что его люблю. Скажите, что нету судьбы: я сломя голову скакал по утесам Кавказа, встретя его повозку: мне сказали, что он у Бориса Чиляева, моего старого однокашника; спешу, приезжаю ― где он? Сейчас лишь уехал, и, как нарочно, ему дали провожатого по новой околесной дороге, так что он со мной и не встретился. Я рвал на себе волосы с досады, ― сколько вещей я бы ему высказал, сколько узнал бы от него, и случай развел нас, на долгие, может быть на бесконечные, годы. Скажите ему от меня: ты надежда Руси ― не измени ей, не измени своему веку; не топи в луже таланта своего; не спи на лаврах: у лавров для гения есть свои шипы ― шипы вдохновительные, подстрекающие; лавры лишь для одной посредственности мягки как маки.[40] | |
— Александр Бестужев-Марлинский, из письма к К. А. Полевому от 9 марта 1833 г. |
1834[править]
При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте. В самом деле, никто из поэтов наших не выше его и не может более называться национальным; это право решительно принадлежит ему. В нём, как будто в лексиконе, заключилось всё богатство, сила и гибкость нашего языка. Он более всех, он далее раздвинул ему границы и более показал всё пространство. Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет. В нём русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла. | |
— Николай Гоголь, «Несколько слов о Пушкине», |
— Василий Жуковский, слова Гоголю, ~1834 |
… теперь в моде у известного класса читателей находить более и более недостатков в новейших творениях нашего поэта <…>. Я слишком люблю собственное наслаждение, когда читаю его стихи, чтоб не желать великому поэту тех сильных и ослепительных взрывов вдохновения, которыми прежде потрясал он отечественную публику; <…> но знаю, что подобные взрывы не могут случаться ни с кем в свете ежедневно, ни ежемесячно: между ними должны быть известные промежутки тишины, — и мы, кажется, живём теперь в одном из этих промежутков. | |
— Осип Сенковский, «„Новоселье“. Книга вторая», май |
1837[править]
— Фаддей Булгарин, «Правда о 1812-м годе, служащая к исправлению исторической ошибки, вкравшейся в мнение современников» |
Солнце нашей поэзии закатилось![комм. 5] Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в средине своего великого поприща!.. Более говорить о сём не имеем силы, да и не нужно: всякое русское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери, и всякое русское сердце будет растерзано. Пушкин! наш поэт! наша радость, наша народная слава!.. Неужели в самом деле нет уже у нас Пушкина! к этой мысли нельзя привыкнуть![45][26] — первый некролог Пушкину и единственный напечатанный 30 января; не был подписан (об авторстве см. подробнее в Википедии). Приведён полностью. Разгневал С. С. Уварова, редактор «Прибавлений» А. А. Краевский был вызван к председателю Цензурного комитета М. А. Дондукову-Корсакову, который объявил ему о строгом замечании министра: «К чему эта публикация о Пушкине? Что это за чёрная рамка вокруг известия о кончине человека не чиновного, не занимавшего никакого положения на государственной службе? <…> Что за выражения! «Солнце поэзии!» Помилуйте, за что такая честь? <…> Наконец, он умер без малого сорока лет! Писать стишки не значит ещё, как выразился Сергей Семёнович, проходить великое поприще!»[46][47] | |
— Владимир Одоевский, некролог |
Литература Русская понесла невознаградимую потерю: Александр Сергеевич Пушкин, по кратковременных страданиях телесных, оставил юдольную сию обитель. <…> Россия обязана Пушкину благодарностью за 22-х летние заслуги его на поприще Словесности, которые были ряд блистательнейших и полезнейших успехов в сочинениях всех родов. Пушкин прожил 37 лет: весьма мало для жизни человека обыкновенного, и чрезвычайно много в сравнении с тем, что совершил уже он в столь краткое время существования, хотя много, очень много могло бы ещё ожидать от него признательное отечество.[48] | |
— Лукьян Якубович |
Греч получил строгий выговор от Бенкендорфа за слова, напечатанные в «Северной Пчеле» <…> (№ 24)[48]. | |
— Александр Никитенко, дневник, 7 февраля 1837 |
Пушкин превратился в бронзовый памятник славы России. | |
— Александр Тургенев, дневник, 31 января (12 февраля) |
— Александр Тургенев, письмо Н. И. Тургеневу, тогда же |
Россия вам поверила Пушкина, единственное своё вдохновение, редкое и случайное, вы и того не умели уберечь. Жизнь ваша греховная довела путём страстей его до гроба. Нет, у вас не место Поэзии: у вас могут быть паровые повозки, книгопечатные станки, паровые канцелярии, толстые книжки «Библиотеки», но Дух не может витать у вас: у вас слишком мир господствует и вытесняет все, что не его.[52][26] | |
— Василий Андросов, письмо А. А. Краевскому, 3 февраля |
… никто в такой, как он, мере не способствовал усовершенствованию нашего поэтического языка; никто не умел сделать прекрасный русский язык столь энергическим и сжатым и в то же время столь нежным и гармоничным… — перевод: Е. О. Ларионова[26] | |
… personne n'a poussé aussi loin que lui la perfection de notre langue poétique; personne ne savait rendre si énergique et concise et en même temps si suave et harmonieuse la belle langue des russes…[53] | |
— Александр Тройницкий, «Санкт-петербургские газеты принесли нам весьма горестное известие…» (Les journaux de St.-Pétersbourg nous ont apporté une nouvelle bien douloureuse…) |
Мы потеряли с ним часть лучших наслаждений наших, часть нашей народной жизни, нашей души, нашего слова. В последние годы он не был так деятелен, как прежде; но теперь, когда его нет, | |
— вероятно, Василий Андросов[26] или Степан Шевырёв[52], «Пушкина не стало!..» |
— Иван Паскевич, письмо Николаю I |
— Николай I, ответ Паскевичу, 22 февраля |
Надо сохранить всякую его строку. И так уже мы растеряли сколько! — многие письма Пушкина пропадали и позже из-за довольно вялых действий адресатов и первых собирателей[57] | |
— Михаил Погодин, письмо П. А. Вяземскому, 11 марта |
Жизнь Пушкина была мучительная, — тем более мучительная, что причины страданий были всё мелкие и внутренние, для всех тайные. Наши врали-журналисты, ректоры общего мнения в литературе, успели утвердить в толпе своих прихожан мысль, что Пушкин упал; а Пушкин только что созрел, как художник, и всё шёл в гору, как человек, и поэзия мужала с ним вместе. Но мелочи ежедневной, обыкновенной жизни: они его убили.[58][56] | |
— Bасилий Жуковский, письмо И. И. Дмитриеву, 12 марта |
Говорили, что Пушкин умер уже давно для поэзии. Однако же нашлись у него многие поэмы и мелкие стихотворения. Я читал некоторые, прекрасные донельзя. Вообще в его поэзии сделалась большая перемена, <…> в последних произведениях его поражает <…> сила выражений и обилие великих, глубоких мыслей, высказанных с прекрасной, свойственной ему простотою; читая их, поневоле дрожь пробегает, и на каждом стихе задумываешься и чуешь гения. <…> Плачь, моё бедное отечество! Нескоро родишь ты такого сына! На рождении Пушкина ты истощилось![59][26] | |
— Александр Карамзин письмо Андрею Карамзину, 13 марта |
Россия потеряла Пушкина в ту минуту, когда гений его, созревший в опытах жизни, <…> готовился действовать с полною силою — потеря невозвратимая и ничем невознаградимая.[60] | |
— издатели «Современника» |
Пуля, сразившая Пушкина, нанесла ужасный удар умственной России. Она имеет ныне отличных писателей <…>; но никто не заменит Пушкина. Только однажды даётся стране воспроизвести человека, который в такой высокой степени соединяет в себе столь различные и, по-видимому, друг друга исключающие качества. Пушкин, коего талант поэтический удивлял читателей, увлекал, изумлял слушателей живостью, тонкостью и ясностью ума своего, был одарён необыкновенною памятью, суждением верным, вкусом утончённым и превосходным. Когда говорил он о политике внешней и отечественной, можно было думать, что слушаешь человека, заматеревшего в государственных делах и пропитанного ежедневным чтением парламентарных прений. <…> Погрешности его казались плодами обстоятельств, среди которых он жил: всё, что было в нём хорошего, вытекало из сердца.[61][14] | |
La balle qui frappa Pouchkine porte un coup terrible à la Russie intellectuelle. Elle possède dans ce moment des auteurs distingués <…>; mais personne ne remplacera Pouchkine. Il n'est pas donné à un pays de produire plas d'une fois un homme qui réunit à un si haut degré les qualités les plus diverses et qui semblent s'exclure mutuellement. Pouchkine, dont les lecteurs admiraient le talent poetique, etonnait l'auditoire par la vivacite, la finesse et la lucidite de son esprit. II etait doue d'une memoire prodigiuese, d'un goût délicat et exquis. <Когда говорил он…> <…> Ses defauts paraissaient tenir aux circonstances au milieu desquelles il se trouvait, ce qui etait bon en lui, venait du fond de son coeur.[62] | |
— Адам Мицкевич, «Биографическое и литературное известие о Пушкине» |
Назло людскому суесловью | |
— Фёдор Тютчев, «29-ое января 1837», май-июль (?) |
Великий мастер в отделке, всегда оконченный до возможной полноты и потому первый художник русского стиха, <…> Пушкин, столько прилежный и рачительный в исполнении, почти всегда довольствовался одним эскизом в изобретении. Этот характер почти всех его произведений <…>. Эскиз был стихиею неудержного Пушкина: строгость и полнота формы, доведённой им до высшей степени совершенства, которую он и унёс с собою, как свою тайну, и всегда неполнота и неоконченность идеи в целом — вот его существенные признаки.[63][26] | |
— Степан Шевырёв, «Перечень Наблюдателя» |
Он хотел доказать гибкость своего дарования и начал писать прозою; но проза его не отличалась такою прелестью, особенностью, как стихи <…>. | |
— Ксенофонт Полевой, «Александр Сергеевич Пушкин» |
Можешь ты себе представить, что меня больше всего изумляет во всех этих [неизданных] поэмах? Обилие мыслей! Пушкин — мыслитель! Можно ли было это ожидать?[65] — он вместе с другими разбирал бумаги Пушкина | |
— Евгений Баратынский, письмо приятелю |
см. Алексей Кольцов, «Лес» — о стихотворении см. также окончание статьи Д. Мережковского «Пушкин», 1896 |
И стал он петь, и всё вокруг него внимало; | |
— Александр Полежаев, «Венок на гроб Пушкина» [1842] |
XIX век с 1838[править]
Пушкин соединял в себе два единых существа: он был великий поэт и великий либерал, ненавистник всякой власти. Осыпанный благодеяниями государя, он, однако же, до самого конца жизни не изменился в своих правилах, а только в последние годы стал осторожнее в изъявлении оных. Сообразно сим двум свойствам Пушкина образовался и круг его приверженцев. Он состоял из литераторов и из всех либералов нашего общества.[66][47] | |
— Отчёт о действиях корпуса жандармов за 1837 год |
Читая Пушкина, кажется, видишь, как он жжёт молнием выжигу из обносков: в один удар тряпьё в золу, и блестит чистый слиток золота.[67] | |
— Александр Брюллов |
Пушкин! — произнесите это имя в кругу художников, постигающих всё величие искусства, в толпе простолюдинов, в толпе людей, которые никогда его сами не читали, но слышали его стихи от других — и это имя везде произведёт какое-то электрическое потрясение. <…> | |
— Владимир Одоевский, <Пушкин>, конец 1830-х [1956] |
Сначала он, как бы неуверенный в своих силах, пробует себя над произведениями в духе современной ему английской, байроновской школы и наносит последний удар прежней нашей школе, поражая её и эпиграммою и своими созданиями, носящими на себе печать другой теории, другого духа. А между тем самобытное, как бы врождённое его направление высказывается само собою, невольно <…>. Народность — вот это направление юного, гениального поэта, — но не та народность, которая просвечивала кое-где в именах и фразах прежних трагедий и повестей, но которая и ограничивалась только этими именами и несколькими фразами, <…> — нет, направление таланта Пушкина к народности обнаруживалось в самом духе его глубокомысленных, художественных созданий. <…> Если Фон-Визину и Крылову русская жизнь представила повод к остроумной политической сатире, то Пушкин первый угадал другую, лучшую сторону этой жизни и, воссоздавая отдалённые её эпохи в высоких художественных образах, на современные события наводил поэтический цвет яркий и пленительный. Откинув в сторону все классические предрассудки, он начал говорить с нами простым, но сильным русским языком, сочувствовал всем успехам нашим на политическом и учёном поприще и заставлял нас чувствовать эти успехи, отражая их в вдохновенных песнях своих. <…> Поэт-счастливец, он столько же обязан был своими знаниями трудам своим, сколько, если не более, своему врождённому творческому чувству…[68][26] — на основе его речи 22 декабря 1835 «О народности в жизни и в поэзии»[26] | |
— Василий Межевич, «Русская литература в 1838 году», январь 1839 |
— вероятно, Семён Раич |
Пушкина мы любим только за гладкий, бойкий стих и за сладость, сообщенную им русскому пиитическому языку; <…> он первый между лёгкими нашими поэтами и, вследствие всего вышереченного, мы не обязаны ему глубочайшею благодарностию. Можно ли оказывать одинаковую благодарность и доктору, спасшему жизнь, и милому человеку, накормившему сладко?[70][71] | |
— Фаддей Булгарин, «Журнальные заметки» |
Он создал свободный русский стих, не ту звонкую строку, в которой нанизанные стопами слова нередко заменяли смысл, а поэтическую фразу, т. е. полное логическое предложение, облечённое в форму стиха и подчинявшее себе меру и рифму. И не в одних стихах являлся его прекрасный, необыкновенный дар! Он с таким же искусством и счастием писал в прозе. В первых своих прозаических произведениях он играл, можно сказать, шалил языком, но в последних поднялся на высокую степень. <…> Он изучал язык прилежно, строго, основательно и нередко удивлял записных грамматиков своими умными, дельными, генияльными выводами и замечаниями. | |
— Николай Греч, «Чтения о русском языке» (11-е), 1840 |
Имя Пушкина принадлежит к числу тех немногих имён, которые всякий русский произносит с гордостию и чувством глубочайшей благодарности. <…> Как верный, истинный представитель русского духа, Пушкин у нас не имеет соперников; как поэт вдохновенный, он превосходит всех других русских стихотворцев оригинальностию мысли, силою выражения и особенною прелестию стиха, до него неизвестною. <…> Проза его есть верх совершенства.[71] | |
— Илья Глазунов, Матвей Заикин, объявление об издании ими IX, X, XI томов Сочинений Пушкина |
Пушкин со всею силою своего духа увлекался всеми прекрасными явлениями жизни, природы и искусства и переселялся в тот мир, из которого почерпал свои глубокие и пламенные вдохновения. Вот отчего все его произведения запечатлены тою искренностию и естественностию, которые служат главнейшим условием красоты и истины в поэзии. Вот почему в нём не видно того усилия, которое иногда изумляет нас яркостию красок и неожиданною странностию форм, но почти всегда противуборствует здравому смыслу и мучительно тяготит сердце, ещё не развращённое немощно-чудовищными созданиями заблудшей фантазии. <…> | |
— возможно, Амплий Очкин, «Сочинения Александра Пушкина». Томы IX, X и XI |
— Степан Шевырёв, воспоминания |
И как верен его отклик, как чутко его ухо! Слышишь запах, цвет земли, времени, народа. В Испании он испанец, с греком — грек, на Кавказе — вольный горец в полном смысле этого слова; с отжившим человеком он дышит стариной времени минувшего; заглянет к мужику в избу — он русский весь с головы до ног: все черты нашей природы в нём отозвались, и всё окинуто иногда одним словом, одним чутко найденным и метко прибранным прилагательным именем. | |
— Николай Гоголь, «В чём же наконец существо русской поэзии и в чём её особенность» («Выбранные места из переписки с друзьями» XXXI), 1846 |
Пушкин не так плодоносен и богат, как Байрон, не возносится так высоко в полёте своём, не так глубоко проникает в сердце человеческое, но вообще он правильнее Байрона и тщательнее и отчётливее в форме. Его проза изумительной красоты. Она беспрестанно и неприметно меняет краски и приёмы свои. С высоты оды снисходит до эпиграммы, и среди подобного разнообразия встречаешь сцены, достигающие до эпического величия.[61] | |
— Адам Мицкевич, лекция в Коллеж де Франс |
Что он не имел влияния на Европу — это очень просто: мы для Европы простонародие; из нашей среды небольшая кучка людей читает европейское; а нашего Европа вовсе не читает; наши интересы ей или чужды, или враждебны. Для русских Пушкин имеет мировое значение: в нём отозвался весь русский мир и все европейское влияние на него, все данные, из которых этот мир соткан, и выразился своеобразный взгляд на жизнь, и язык выработался до художественной полноты. <…> Что сталось бы с Пушкиным, если бы пуля странствующего искателя приключений не прекратила дней его <…>? Вероятно, из патриотизма уже наклонный к панславизму, он перешёл бы на сторону тех славянофилов, которые никогда не могли примириться с петербургской централизацией, и постепенно снова воскрес бы к впечатлениям свободы, с бо́льшим знанием своей страны и бо́льшим пониманием народных потребностей. | |
— Николай Огарёв, предисловие к сборнику «Русская потаённая литература XIX столетия», 1861 |
Пушкин всегда и во всём давал основное motto литературному сознанию: такая уже это была, широко-захватывающая жизнь, сила. <…> | |
— Аполлон Григорьев, «Ф. Достоевский и школа сентиментального натурализма», 1862 |
Он, барич, Пугачёва угадал и в пугачёвскую душу проник, да ещё тогда, когда никто ни во что не проникал. Он, аристократ, Белкина в своей душе заключал. Он художнической силой от своей среды отрешился и с точки народного духа её в Онегине великим судом судил. Ведь это пророк и провозвестник. | |
— Фёдор Достоевский, «Зимние заметки о летних впечатлениях», 1863 |
Пушкин пользуется своею художественною виртуозностью, как средством посвятить всю читающую Россию в печальные тайны своей внутренней пустоты, своей духовной нищеты и своего умственного бессилия». | |
— Дмитрий Писарев, «Пушкин и Белинский. Лирика Пушкина», 1865 |
У Пушкина поэзия чудным образом расцветает как бы сама собою из самой трезвой прозы.[65] — в разговоре с И. С. Тургеневым | |
— Проспер Мериме, [1860-е] |
Пушкин был постоянно под гнетом своих поэтических сомнений; «та моя беда, — говорил он мне однажды, — что каждый стих у меня троится». Бесчисленные помарки в рукописях Пушкина могут служить доказательством, каким упорным трудом доставались ему лёгкие, полувоздушные стихи. | |
— Владимир Одоевский, «Мирская песня, написанная на восемь гласов крюками с киноварными пометами», 1869 |
— Мария Волконская |
Пушкин громаден, плодотворен, силён, богат. Он для русского искусства то же, что Ломоносов для русского просвещения вообще. Пушкин занял собою всю свою эпоху, сам создал другую, породил школы художников, — взял себе в эпохе всё, кроме того, что успел взять Грибоедов и до чего не договорился Пушкин. | |
— Иван Гончаров, «Мильон терзаний», 1872 |
… от Пушкина и Гоголя в русской литературе теперь ещё пока никуда не уйдёшь. <…> все мы, беллетристы, только разработываем завещанный ими материал. | |
— Иван Гончаров, «Лучше поздно, чем никогда», 1879 |
Делается понятным, откуда и куда он шёл, открывается высшая ступень просветления, которой он не достиг, но уже достигал. Ещё шаг, ещё усилие — и Пушкин поднял и вынес бы русскую поэзию, русскую культуру на мировую высоту. В это мгновение завеса падает, голос поэта умолкает навеки, и в сущности вся последующая история русской литературы есть история довольно робкой и малодушной борьбы за пушкинскую культуру с нахлынувшею волною демократического варварства, история могущественного, но одностороннего воплощения его идеалов, медленного угасания, падения, смерти Пушкина в русской литературе. | |
— Дмитрий Мережковский, «Пушкин», 1896 |
1850-е[править]
Пушкин как нельзя более национален и а то же время понятен для иностранцев. Он редко подделывается под народный язык русских песен, он выражает свою мысль такой, какой она возникает у него в уме. Как все великие поэты, он всегда на уровне своего читателя: он растёт, становится мрачен, грозен, трагичен; его стих шумит, как море, как лес, волнуемый бурею, но в то же время он ясен, светел, сверкающ, жаждет наслаждений, душевных волнений. Везде русский поэт реален в нём нет ничего болезненного, ничего из той преувеличенной психологической патологии, из того абстрактного христианского спиритуализма, которые так часто встречаются у немецких поэтов. Его муза — не бледное существо, с расстроенными нервами, закутанное в саван, это — женщина горячая, окружённая ореолом здоровья, слишком богатая истинными чувствами, чтобы искать воображаемых, достаточно несчастная, чтобы не выдумывать несчастья искусственные. <…> | |
Pouchkine est on ne peut plus national et en même temps intelligible aux êtrangers. Il contrefait rarement la langue populaire des chansons russes, il exprime sa pensêe telle qu'elle surgit dans son esprit. Comme tous les grands poètes, il est toujours au niveau de son lecteur, il grandit, devient sombre, orageux, tragique, son vers mugit comme la mer, comme la forêt agitêe par une tempête, mais il est en même temps serein, limpide, pêtillant, avide de plaisirs, d'êmotions. Partout, le poète russe est rêel, rien en lui de maladif, rien de cette pathologie psychologique exagêrêe, de ce spiritualisme chrêtien abstrait, qu'on voit si souvent dans les poètes allemands. Sa muse n'est pas un être pâle, aux nerfs attaquês, roulê dans un linceul, c'est une femme ardente, entourêe de l'aurêole de la santê, trop riche de sentiments vêritables pour en chercher de factices, assez malheureuse pour ne pas inventer de malheurs artificiels. | |
— Александр Герцен, «О развитии революционных идей в России», 1851 |
Только звонкая и широкая песнь Пушкина раздавалась в долинах рабства и мучений; эта песнь продолжала эпоху прошлую, полнила своими мужественными звуками настоящее и посылала свой голос в далёкое будущее. Поэзия Пушкина была залогом и утешением. Поэты, живущие во времена безнадёжности и упадка, не слагают таких песен — они нисколько не подходят к похоронам. | |
Le chant sonore et large de Pouchkine rêsonnait seul dans les plaines de l'esclavage et du tourment; ce chant prolongeait l'êpoque passêe, remplissait de ses sons mâles le prêsent et envoyait sa voix à l'avenir lointain. La poêsie de Pouckhine êtait un gage et une consolation. Les poètes qui vivent dans les temps de dêsespoir et de dêcadence n'ont pas de chants pareils; ils ne conviennent guère aux enterrements. | |
— Александр Герцен, «Литература и общественное мнение после 14 декабря 1825 года», 1851 |
Поэтической дружины | |
— Пётр Вяземский, <Пушкин>, 1853 |
Если б Пушкин прожил до нашего времени, его творения составили бы противодействие гоголевскому направлению, которое, в некоторых отношениях, нуждается в таком противодействии. — слова, переданные А. В. Дружининым[77] и подтверждённые Тургеневым в письме В. П. Боткину 17 июня 1855 | |
— Иван Тургенев |
Друзья Пушкина единогласно свидетельствуют, что, за исключением двух первых годов его жизни в свете, никто так не трудился над дальнейшим своим образованием, как Пушкин. <…> | |
— Павел Анненков, «Материалы для биографии А. С. Пушкина», 1855 |
… значение Пушкина неизмеримо велико. Через него разлилось литературное образование на десятки тысяч людей, между тем как до него литературные интересы занимали немногих. Он первый возвёл у нас литературу в достоинство национального дела, между тем как прежде она была, по удачному заглавию одного из старинных журналов, «Приятным и полезным препровождением времени» для тесного кружка дилетантов. Он был первым поэтом, который стал в глазах всей русской публики на то высокое место, какое должен занимать в своей стране великий писатель. Вся возможность дальнейшего развития русской литературы была приготовлена и отчасти ещё приготовляется Пушкиным. | |
— Николай Чернышевский, «Сочинения Пушкина», статья вторая, 1855 |
Распространением сочувствия к литературе общество наше обязано Пушкину более, нежели кому-нибудь. До него книги интересовали из десяти человек одного; ныне из десяти человек разве один какой-нибудь полуневежда не интересуется литературою, <…> он научил публику любить и уважать литературу, возбудил сильный интерес к ней в обществе, научил литератора писать о том, что занимательно и полезно для русских читателей. | |
— Николай Чернышевский, «Александр Сергеевич Пушкин. Его жизнь и сочинения», 1856 |
Пушкин не был теоретиком. Но действительно с течением времени его художественная деятельность достигла до самосознания, которое выразилось в нескольких прекрасных стихотворениях. Эти стихотворения, при всей свободе своей формы, при всём отсутствии догматического характера, заключают в себе намёки на теорию искусства, которую легко извлечь из них. <…> | |
— Михаил Катков, «Пушкин», 1857 |
Пушкин не мог понимать той ужасной болезни, какою томилось общество европейское, не мог питать к нему той неумолимой ненависти и презрения, какие кипели в душе британского певца, рождённого посреди самого просвещенного народа, не мог проливать тех горьких, кровавых слёз, какими плакал Байрон. Общество русское не было похоже на европейское, и если в то время в самой Европе не оценили ещё значения певца Чайльд-Гарольда, то, разумеется, Пушкин совсем не в состоянии был понять его. <…> Он пленился только разочарованным и гордым характером его героев, мрачным колоритом картин и свободною лёгкостью формы. <…> | |
— Александр Милюков, «Очерк истории русской поэзии», 1857 |
Пушкину долго не давалась русская народность, и он изображал разочарованных «Пленников» и «Алеко», вовсе не подозревая, что такое разочарование не в русском характере, хотя и встречалось в нашем обществе. <…> Пушкин скоро постиг характер этого общества и, не стесняясь уже классическими приличиями, изобразил его просто и верно; общество было в восторге, что видит наконец настоящую, не игрушечную поэзию, и принялось читать и перечитывать Пушкина. С его времени литература вошла в жизнь общества, стала необходимой принадлежностью образованного класса. <…> Пушкин так умел овладеть формой русской народности, что до сих пор удовлетворяет в этом отношении даже вкусу весьма взыскательному. | |
— Николай Добролюбов, «О степени участия народности в развитии русской литературы», 1858 |
А Пушкин — наше всё[комм. 6]: Пушкин — представитель всего нашего душевного, особенного, такого, что остаётся нашим душевным, особенным после всех столкновений с чужим, с другими мирами. Пушкин — пока единственный полный очерк нашей народной личности, самородок, принимавший в себя, при всевозможных столкновениях с другими особенностями и организмами, всё то, что принять следует, отбрасывавший всё, что отбросить следует, полный и цельный, но ещё не красками, а только контурами набросанный образ народной нашей сущности, образ, который мы долго ещё будем оттенять красками. Сфера душевных сочувствий Пушкина не исключает ничего до него бывшего и ничего, что после него было и будет правильного и органически нашего. Сочувствия ломоносовские, державинские, новиковские, карамзинские, сочувствия старой русской жизни и стремления новой, — все вошло в его полную натуру в той стройной мере, в какой бытие послепотопное является сравнительно с бытием допотопным, в той мере, которая определяется русскою душою. | |
— Аполлон Григорьев, «Пушкин — Грибоедов — Гоголь — Лермонтов» (II), 1859 |
Пушкин — его не минуешь и к нему всегда возвратишься, о чём бы ни началась речь — Пушкин, везде соблюдавший меру, сам — живая мера и гармония, и тут, даже в особенности тут, является нашею, русскою мерою чувств… и говорить об отношении пушкинской поэзии к чувству любви и к женщине — значит то же, что говорить о самом правильном, нежном, тонком и высоком отношении человека к этому существенному вопросу, отношении, столь же чуждом ложного идеализма, выдаваемого за высокое, как и грубого материализма, принимающего различные обольстительные виды. <…> Чтобы тотчас же ярче, нагляднее понять, насколько Пушкин чужд первого, стоит только приравнять дух его поэзии к духу поэзии Шиллера <…>. Там, где Шиллер нежен, он впадает в невыносимую сентиментальность и приторность, так что правильно чувствующий человек постыдится как-то прочесть его стихи женщине, которую он любит; там, где Шиллер страстен, он впадает в неистовство идеализма, близкое к грубейшему материализму. <…> Пушкин столь же мало материалист, как и идеалист: в его взгляде на любовь нет ничего похожего на взгляд величайшего и тончайшего материалиста Гёте; общего между ними опять-таки только сила гения, равно спокойное парение орла, сознающего силу своих крыльев <…>. Попробуйте сравнить <…> с современным, хитрым и ловким, материализмом Гейне — и Пушкин один по отношению к этому чувству окажется полным, цельным, неразорванным человеком. <…> | |
— Аполлон Григорьев, «Романтизм. — Отношение критического сознания к романтизму. — Гегелизм (1834—1840)», 1859 |
1880-е[править]
Пушкин был [в начале 1830-х] для молодёжи всё: все её упования, сокровенные чувства, чистейшие побуждения, все гармонические струны души, вся поэзия мыслей и ощущений — всё сводилось к нему, всё исходило от него. | |
— Иван Гончаров, письмо А. Ф. Кони |
В бывших у нас литературных беседах я раз сделал Пушкину вопрос, всегда меня занимавший, как он не поддался тогдашнему обаянию Жуковского и Батюшкова и, даже в самых первых своих опытах, не сделался подражателем ни того, ни другого? Пушкин мне ответил, что этим он обязан Денису Давыдову, который дал ему почувствовать ещё в лицее возможность быть оригинальным.[79][80] | |
— Михаил Юзефович, «Воспоминания о Пушкине» |
Пушкин был первым русским художником-поэтом. Художество, принимая это слово в том обширном смысле, <…> как воспроизведение, воплощение идеалов, лежащих в основах народной жизни и определяющих его духовную и нравственную физиономию <…>. | |
— Иван Тургенев, речь по поводу открытия памятника А. С. Пушкину в Москве, 6—8 июня |
Сокровища, дарованные нам Пушкиным, действительно, велики и неоценённы. Первая заслуга великого поэта в том, что через него умнеет всё, что может поумнеть. Кроме наслаждения, кроме форм для выражения мыслей и чувств, поэт даёт и самые формулы мыслей и чувств. Богатые результаты совершеннейшей умственной лаборатории делаются общим достоянием. Высшая творческая натура влечет и подравнивает к себе всех. Поэт ведёт за собой публику в незнакомую ей страну изящного, в какой-то рай, в тонкой и благоуханной атмосфере которого возвышается душа, улучшаются помыслы, утончаются чувства. <…> | |
— Александр Островский, застольная речь по поводу открытия памятника А. С. Пушкину, 7 июня |
Да, в появлении его заключается для всех нас, русских, нечто бесспорно пророческое. Пушкин как раз приходит в самом начале правильного самосознания нашего, едва лишь начавшегося и зародившегося в обществе нашем после целого столетия с петровской реформы, и появление его сильно способствует освещению тёмной дороги нашей новым направляющим светом. <…> | |
— Фёдор Достоевский, речь 8 июня |
— С кем имею честь?.. — холодно пробормотал Пушкин. Незнакомец беззвучно рассмеялся и ответил тем же ласковым тоном: | |
— Василий Авенариус, «Отроческие годы Пушкина», 1886 |
Виссарион Белинский[править]
- Он высказывался о творчестве Пушкина практически в каждой значительной статье с 1834[81].
- см. начало и 8-й фрагмент статьи «Литературные мечтания», декабрь 1834
Миросозерцание Пушкина трепещет в каждом стихе, в каждом стихе слышно рыдание мирового страдания, а обилие нравственных идей у него бесконечно, да не всякому всё это даётся и труднее открывается, потому что в мир пушкинской поэзии нельзя входить с готовыми идейками, как в мир рефлектированной поэзии,.. | |
— письмо М. А. Бакунину, 26 февраля 1840 |
Только с Пушкина начинается русская, литература, ибо в его поэзии бьётся пульс русской жизни. Это уже не знакомство Россия с Европою, но Европы с Россиею. | |
— Виссарион Белинский, «Русская литература в 1840 году» |
… когда дело идёт о таком человеке, как Пушкин, тогда мелочей нет, а всё, в чём видно даже простое его мнение о чём бы то ни было, важно и любопытно: даже самые ошибочные понятия Пушкина интереснее и поучительнее самых несомненных истин многих тысяч людей. Вот почему мы желали бы, чтоб не пропала ни одна строка Пушкина и чтоб люди, которых он называл своими друзьями или с которыми он действовал, <…> — объявили о каждой строке, каждом слове, ему принадлежащем. <…> | |
— рецензия на «Сочинения Александра Пушкина. Томы IX, X и XI», июль 1841 |
- см. «Русская литература в 1841 году» от слов «… сказать о нём всего не успеешь и в целую жизнь» до «…понимать Пушкина!»
Теперь едва ли поверят тому, что стихи Пушкина классическим колпакам казались вычурными, бессмысленными, искажающими русский язык, нарушающими заветные правила грамматики; <…> но когда расходились на просторе «романтики», то все догадались, что стих Пушкина благороден, изящно прост, национально вереи духу языка. Очевидно, что в этом случае романтики играли роль шакалов, наводящих льва на его добычу. Равным образом теперь едва ли поверят, если мы скажем, что создания Пушкина считались некогда дикими, уродливыми, безвкусными, неистовыми… | |
— «Русская литература в 1842 году» |
Борьба старого и нового [в 1820-е] известна под именем борьбы романтизма с классицизмом. Если сказать по правде, тут не было ни классицизма, ни романтизма, а была только борьба умственного движения с умственным застоем; <…> в сущности-то спорили о том, имеет ли право на титло поэта, и ещё притом великого, такой поэт, как Пушкин, который не употребляет «пиитических вольностей», — вместо шершавого, тяжелого, скрыпучего и прозаического стиха употребляет стих гладкий, лёгкий, гармонический, <…> поэмами называет маленькие повести, где действуют люди вместо того, чтоб разуметь под ними холодные описания на один и тот же ходульный тон знаменитых событий, <…> — словом, поэт, который тайны души и сердца человека дерзнул предпочесть плошечным иллюминациям. Вследствие движения, данного преимущественно явлением Пушкина, молодые люди, выходившие тогда на литературное поприще, усердно гонялись за новизною, считая её за романтизм. <…> В поэзии Пушкина есть элементы и романтические, и классические, и элементы восточной поэзии, и в то же время в ней так много принадлежащего собственно нашей эпохе, нашему времени: как же теперь называть его романтиком? Он просто поэт, и притом поэт великий! | |
— «Сочинения князя В. Ф. Одоевского», сентябрь 1844 |
Пушкин был по преимуществу поэт, художник и больше ничем не мог быть по своей натуре. Он дал нам поэзию, как искусство, как художество. И потому он навсегда останется великим, образцовым мастером поэзии, учителем искусства. К особенным свойствам его поэзии принадлежит её способность развивать в людях чувство изящного и чувство гуманности <…>. Несмотря на его пылкость, способную доходить до крайности, при характере сильном и мощном, в нём было много детски кроткого, мягкого и нежного. И всё это отразилось в его изящных созданиях. Придёт время, когда он будет в России поэтом классическим, по творениям которого будут образовывать и развивать не только эстетическое, но и нравственное чувство. | |
— «Сочинения Александра Пушкина», статья одиннадцатая и последняя, сентябрь 1846 |
XX век[править]
- см. Пётр Перцов, «Литературные афоризмы», 1897—1930-е
Чувство красоты развито у него до высшей степени, как ни у кого. Чем ярче вдохновение, тем больше должно быть кропотливой работы для его исполнения. Мы читаем у Пушкина стихи такие гладкие, такие простые, и нам кажется, что у него так и вылилось это в такую форму. А нам не видно, сколько он употребил труда для того, чтобы вышло так просто и гладко. | |
— Лев Толстой, слова 7 мая 1908 |
… Пушкин был первым русским писателем, который обратил внимание на народное творчество и ввёл его в литературу, не искажая в угоду государственной идее «народности» и лицемерным тенденциям придворных поэтов. | |
— Максим Горький, <О Пушкине>, 1909 [1936] |
… поэмы Пушкина. Я прочитал их все сразу, охваченный тем жадным чувством, которое испытываешь, попадая в невиданно красивое место, — всегда стремишься обежать его сразу. Так бывает после того, когда долго ходишь по моховым кочкам болотистого леса и неожиданно развернется пред тобою сухая поляна, вся в цветах и солнце. Минуту смотришь на неё очарованный, а потом счастливо обежишь всю, и каждое прикосновение ноги к мягким травам плодородной земли тихо радует. | |
— Максим Горький, «В людях», 1916 |
Ещё и тем ты долго будешь мил, | |
— Владимир Тихонов, до 1914 |
Пушкин есть поэт мирового «лада» — ладности, гармонии, согласия и счастья. Это закономернейший из всех закономерных поэтов и мыслителей и, можно сказать, глава мирового охранения. Разумеется — в переносном и обширном смысле <…>. На вопрос, как мир держится и чем держится — можно издать десять томиков его стихов и прозы. <…> | |
— Василий Розанов, «Пушкин и Лермонтов», 1914 |
- см. Игорь Северянин, «Пушкин», 1918
То обстоятельство, что фамильярный словарь Пушкина-лицеиста есть все же лишь воспроизводство традиции, а никак не новое слово в истории русского поэтического языка, ярче всего засвидетельствовано чрезвычайно прочной и нисколько не нарушенной связью его с жанром. Пушкин в лицейский период пользуется фамильярной лексикой и фразеологией не «вообще», а в таких только произведениях, в которых, по условиям жанра, это было возможно и до Пушкина. <…> | |
— Григорий Винокур, «Наследство XVIII века в стихотворном языке Пушкина» |
«Залётность» некая в нём, разумеется, была: нежданно появился, рано просиял и скрылся. О бесполезности его серьёзно говорили в шестидесятых годах. Но на херувима он совсем не похож и «райских» песен не заносил. Пел всегда о земном. Земное знал, любил, отдавался ему с необузданностью даже жуткой, но действительно, как и в Моцарте, было нечто во внутреннем ладе его всегда возводящее к стройности и гармонии. (Замечательно, что даже трагическое никогда не было у него хаотичным, и как трагический поэт, ничего не разрешая, он давал ту же радость — чистого художества).[86][85] | |
— Борис Зайцев, «Пушкин. (Перечитывая его)» |
Его связь с христианством и православием была не столь связью философской мысли, сколько связью исторической памяти. <…> | |
— Фёдор Степун, «А. С. Пушкин. К 150-летию со дня рождения» |
Он <…> был первым реалистом в мировой поэзии, давшим высочайшие образцы реализма в эпоху, когда в поэзии господствовал романтизм, когда <…> ему нужно было буквально продираться сквозь дебри романтизма. | |
— Константин Симонов, «Александр Сергеевич Пушкин» |
… мы живём как будто внизу волны, на гребне которой удержался один только Пушкин. И волна эта разбилась. Я не вкладываю в эти слова никакого политического смысла. Волна начала спадать давно, с Лермонтовым, с Гоголем, сразу после смерти Пушкина, и сейчас, в последнем шуршании её пены, можно бы повторить вопрос: так что же нам делать? <…> Но нельзя <…> продолжать жить человеку в мире без уверенности, что между добром, красотой, справедливостью, правом и всеми такими понятиями существует прямая нерушимая связь и что, как радиусы одного круга, все они сходятся в одной точке. <…> | |
— Георгий Адамович, «Пушкин» |
Бедный Пушкин! Ему следовало бы жениться на Щёголеве и позднейшем пушкиноведении, и всё было бы в порядке. Он дожил бы до наших дней, присочинил бы несколько продолжений к «Онегину» и написал бы пять «Полтав» вместо одной. А мне всегда казалось, что я перестал бы понимать Пушкина, если бы допустил, что он нуждался в нашем понимании больше, чем в Наталии Николаевне. | |
— Борис Пастернак, «Люди и положения» («Девятисотые годы», 13), 1950-е |
Поэзия к началу деятельности Пушкина напоминала положение в современной науке, когда открытия буквально ждут вас на каждом углу, стерегут на каждом шагу. <…> | |
— Варлам Шаламов, «Рифма», 1959-61 |
На «пламени», разделённом «поневоле», Пушкин строил свою жизнь, не подозревая, что такой пламень не есть истинный пламень и что в его время уже не может быть верности только потому, что женщина кому-то «отдана». Пушкин кончил свою жизнь из-за женщины, не понимая, что такое женщина, а уж он ли не знал её! Татьяна Ларина жестоко отомстила ему.[91] | |
— Нина Берберова, «Курсив мой», 1969, 1972 |
Это давно у нас так, это — с Пушкина: именно в руки недругов попадает умерший поэт. | |
— Александр Солженицын, «Поминальное слово о Твардовском», 27 декабря 1971 |
Во имя Пушкина нельзя ненавидеть, резать и сажать в тюрьму. | |
— Александр Шмеман, дневники 1973—1983 |
Я думаю, для всех нас уже второе столетие путеводная звезда — Пушкин. Причём, чем больше мы от него отдаляемся, тем больше мы видим, как много мы в нём потеряли, как много мы должны продолжать. | |
— Александр Солженицын, «Интервью на литературные темы», 1976 |
Предъявлять Пушкину нравственные, идеологические претензии было так же глупо, как упрекать в аморализме ястреба или волка, как подвергать моральному осуждению вьюгу, ливень или жар пустыни, потому что Пушкин творил, если можно так выразиться, в режиме природы, сочувствовал ходу жизни в целом, был способен выразить любую точку зрения, и его личные общественно-политические взгляды в данном случае совершенно несущественны. <…> | |
— Сергей Довлатов, «Блеск и нищета русской литературы», 1982 |
Пушкин — наш запоздалый Ренессанс. Как для Веймара — Гёте. Они приняли на себя то, что Запад усвоил в XV–XVII веках. Пушкин нашёл выражение социальных мотивов в характерной для Ренессанса форме трагедии. Он и Гёте жили как бы в нескольких эпохах. <…> | |
— Сергей Довлатов, «Заповедник», 1983 |
Бессчастный наш Пушкин! Сколько ему доставалось при жизни, но сколько и после жизни. За пятнадцать десятилетий сколько поименованных и безымянных пошляков упражнялись на нём, как на самой заметной мишени. Надо ли было засушенным рационалистам и первым нигилистам кого-то «свергать» — начинали, конечно, с Пушкина. Тянуло ли сочинять плоские анекдоты для городской черни — о ком же, как не о Пушкине? Зудело ли оголтелым ранне-советским оптимистам кого-то «сбрасывать с корабля современности» — разумеется, первого Пушкина. <…> | |
— Александр Солженицын, «…Колеблет твой треножник», 1984 |
Светскость Пушкина, в общем-то, не отрицание, а расширение религиозного чувства повсюду, куда ни кинь опечаленный взгляд. У Пушкина все вещи играют и смеются. <…> Прослыв вольнодумцем, Пушкин повернул литературу, как ей и ему вздумается в данную минуту крутиться и блистать, и невообразимо раздвинул спектр попадания в разноцветную орбиту явлений, пусть нынешние руситы одно занудили, как если бы Пушкин сочинил им могильный катехизис. | |
— Андрей Синявский, «Путешествие на Чёрную речку», 1994 |
Пушкин — наше величайшее национальное достояние, он всегда с нами, он высший критерий для наших душ, нашей нравственности. <…> Тайна безмерного обаяния Пушкина в том, что он в каждое мгновение жизни, в каждой её песчинке видел, ощущал, переживал огромный, вечный, вселенский смысл. И потому он не просто любил жизнь во всех её проявлениях, жизнь была для него величайшим таинством, величайшим действом. И потому он был велик во всем: и в своих надеждах, и в своих заблуждениях, и в своих победах, и в своей любви к людям, к природе, в любви к Родине, к её истории, её будущему. | |
— Дмитрий Лихачёв, «Пушкин дорог нам всем», 1988 |
А в небесах неслышно усмехаются | |
— Леонид Филатов, «Михайловское», 1988 |
Страстный проповедник добра и справедливости, A. C. Пушкин стал символом России. Превыше всего поэт-гражданин ценил свободу. <…> | |
— Борис Ельцин, 1996 |
Великая его особенность — способность соединять противоречия, не уничтожая, а подчёркивая их. Во вселенной Пушкина нет антагонизма — только полярность. Его мир шарообразен, как глобус. С Северного полюса все пути ведут к югу. Достигнув предела низости, пушкинские герои, вроде того же Пугачёва, обречены творить не зло, а добро[93]. | |
— Александр Генис, «Довлатов и окрестности» («Пушкин»), 1998 |
Пушкин — русское будущее в смысле времени мифа: не будущее и не прошлое, а вечное настоящее. Его мифический прообраз, архетип — дитя: Ариель, Питер Пэн. Нет будущего у самого Пушкина: архетипическое не стареет и не взрослеет. О | |
— Борис Парамонов, «Пушкин — наше ничто» |
1920-е[править]
… Пушкин плох, потому что он статичен… | |
— Вадим Шершеневич, «2 х 2=5: листы имажиниста», 1920 |
В поэзии Пушкина метонимия и перифраза являются основным элементом стиля… В этом отношении Пушкин продолжает традицию поэтов XVIII в. | |
— Виктор Жирмунский, «Задачи поэтики», 1919-1923 |
Наша память хранит с малолетства весёлое имя: Пушкин. Это имя, этот звук наполняет собою многие дни нашей жизни. Сумрачные имена императоров, полководцев, изобретателей орудий убийства, мучителей и мучеников жизни. И рядом с ними — это лёгкое имя: Пушкин. | |
— Александр Блок, «О назначении поэта», 1921 |
Здесь он стоял… <…> | |
— Эдуард Багрицкий, «Одесса», 1923, 1929 |
Вошло в обычай называть Пушкина великим национальным поэтом преимущественно перед всеми другими русскими поэтами. В наши дни это почти аксиома; но разрешите трактовать здесь аксиому, как теорему, ещё подлежащую исследованию и критике. <…> | |
— Пётр Губер, «Пушкин и русская культура», 1923 |
Пушкин был «писатель» в самом узком смысле слова: он мыслил на бумаге, всякий духовный процесс у него запечатлевался в написанных словах. И многое, что до нас дошло от Пушкина, не что иное, как работа над изучением техники своего искусства. <…> | |
— Валерий Брюсов, «Пушкин — мастер», 1924 |
— Иван Грузинов |
Как Пётр I, как Ломоносов — Пушкин строитель; но строительство происходит не в потёмках, оно требует света; в строительстве к стихии и интуиции должна привходить сознательность, воля, активность. <…> Пушкин — поэт сознательности, равновесия, ясного горизонта. <…> Он поэт синтеза, звучной полноты, творимой в природе творческой жизни. <…> | |
— Григорий Ландау, «Пушкин как воспитатель» |
Блондинистый, почти белесый, | |
— Сергей Есенин, «Пушкину», 1924 |
Что он для нас? <…> непреложное свидетельство о бытии России. Если он есть, есть и она. <…> | |
— Дмитрий Мережковский, «Пушкин с нами», 1926 |
Есть имена как солнце! Имена — | |
— Игорь Северянин, «Пушкин», 1926 |
Истинной биографией творческого человека будет та, что и самую жизнь покажет как творчество, и в творчестве увидит преображённую жизнь. Для подлинного биографа не может быть «Пушкина в жизни» и другого Пушкина — в стихах; для него есть только один Пушкин, настоящая жизнь которого — именно та, что могла воплотиться в стихах, изойти в поэзии.[98][99] | |
— Владимир Вейдле, «Об искусстве биографа» |
1930-е[править]
Я предпочёл бы, чтоб «культурный мир» [Европы] объединялся не Достоевским, а Пушкиным, ибо колоссальный и универсальный талант Пушкина — талант психически здоровый и оздоровляющий. | |
— Максим Горький, «О литературе», декабрь 1930 |
Преодоленье | |
— Марина Цветаева, «Стихи к Пушкину»: «Преодоленье…», 10 июля 1931 |
Пушкин — Пётр Великий русской литературы. | |
— Евгений Замятин, «Пушкин» |
Несмотря на всю свою славу, Пушкин при жизни не был достаточно глубоко оценён даже наиболее проницательными из своих современников. <…> Чаадаев всё-таки смотрел сверху вниз на его «изящный гений». Даже Жуковский с высоты своего переводного мистицизма считал его чем-то вроде гениального ребёнка. <…> Это не всё: будучи о себе весьма высокого мнения, он всё-таки сам себя тоже недооценивал. <…> | |
— Владислав Ходасевич, «О пушкинизме», 1932 |
Творчество Пушкина вызвало необыкновенный творческий расцвет всех искусств в России <…>. Произошло событие необыкновенное: в течение одного века на дальней восточной окраине Европы создалась литература небывалого блеска и глубины, подчинившая своему влиянию литературу мировую. Факт беспримерный в истории человечества.[100] | |
— Поль Валери, речь на Пушкинском вечере в Париже, 17 марта 1936 |
На немецком языке такого издания нет. <…> Творчество этого славянского латинянина имеет такой же европейский характер, как творчество Гёте или Моцарта. То, что Пушкин был правнуком негра, придаёт этому в нынешних обстоятельствах «актуальный смысл».[101][100] | |
— Томас Манн, письмо, опубликованное в собрании сочинений Пушкина на чешском языке |
1937[править]
— Иван Ильин, «Пророческое призвание Пушкина» (речь в Риге), 27 января — 9 февраля |
— Александр Амфитеатров, «„Святогрешный“» |
Единственный знакомый мне здесь, в Италии, японец говорит и пишет по-русски не хуже многих кровных русских. Человек высоко образованный, <…> цитирует Пушкина, по преимуществу, мало известные отрывки, черновые наброски, неоконченные стихотворения, <…> издатели «избранных произведений» почти всегда подобными «пустяками» пренебрегают. | |
— Александр Амфитеатров, «Пушкинские осколочки» |
… Достоевский закончил знаменитую свою «пушкинскую» речь такими словами: «Пушкин умер в полном развитии своих сил и бесспорно унес с собою в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем». <…> | |
— Иван Шмелёв, «Тайна Пушкина» |
Борьба мировоззрений идёт в настоящее время во всем всех фронтах, в самых маловероятных формах, в самых неожиданных сочетаниях. <…> Надо ли удивляться тому, что борьба идёт и на «пушкинском фронте», борьба настойчивая и сосредоточенная, приобретающая тоже, в известном смысле, мировое значение и воплощающая столкновение мировых сил! <…> | |
— Кирилл Зайцев, «Борьба за Пушкина» |
Как Пушкину удалось сочетать свою «европейскость», далеко опередившую русскую действительность, с «русскостью», с верностью основам и русской культуры и русскому национальному духу? Нужна была огромная вера в творческий гений своего народа и в возможности родной культуры, чтобы при таком взлёте над действительностью не кончить полным отрывом от неё.[105][88] | |
— Альфред Бем, «Чудо Пушкина» |
По мере погружения в творчество Пушкина, все более и более убеждаешься, что его «равновесие» куплено ценой дорогой жертвы Аполлону, т. е. мерному совершенству формы, за которым все время шевелится древний дионисический хаос… начинаешь понимать, что самое это прославленное равновесие — лишь прекрасная, необходимая для существования артистического шедевра поверхность.[83][88] | |
— Владимир Ильин, «Аполлон и Дионис в творчестве Пушкина», 28 февраля |
Своим пророческим выкриком Гоголь сдвинул обсуждение Пушкина с рельс только литературы и приковал русское внимание к самому лицу Пушкина, почуяв в нём что-то сверхличное, назвав его «явлением», событием во всей истории русского народа, чреватым в далёком будущем великими последствиями. <…> снял его портрет со стен галереи литературы и поместил в Пантеон великих людей России вообще. И ещё более: Гоголь в некоем священном безумии дерзнул как бы канонизовать Пушкина ещё при жизни. Так теургически страшно бывает превращение чтимого лица, о котором накануне ещё поют панихиду, а назавтра ему уже служат молебен. <…> | |
— Антон Карташёв, «Лик Пушкина», 28 февраля |
… величайший русский поэт Пушкин целиком наш, советский, ибо советская власть унаследовала всё, что есть лучшего в нашем народе. В конечном счёте, творчество Пушкина слилось с Октябрьской социалистической революцией, как река вливается в океан.[106][85] | |
— «Слава русского народа» |
Пушкин — предмет вечного размышления русских людей. О нём думали, о нём думают ещё и теперь, больше, чем о ком-либо другом из наших писателей: вероятно, потому, что, касаясь, например, Толстого, мы в своих мыслях им, Толстым, и ограничены, уходя же к Пушкину, видим перед собой всю Россию, её жизнь и её судьбу (и значит, нашу жизнь, нашу судьбу).[107][88] | |
— Георгий Адамович, «Пушкин» |
Как никто другой, он поддаётся толкованиям. Как зеркало — отражает черты того, кто о нём говорит. <…> | |
— Георгий Адамович, «Пушкин» |
«Чистый», «идеальный» Пушкин был и остаётся каким-то не то наглухо огороженным участком, вокруг да около которого бродят люди, тщетно пытающиеся заглянуть туда, не то пустым сосудом, в который каждый волен влить какую хочет жидкость. <…> | |
— Пётр Бицилли, «Образ совершенства» |
Пушкин — самый европейский и самый непонятный для Европы из русских писателей. Самый европейский потому же, почему и самый русский, и ещё потому, что он, как никто, Европу России вернул, Россию в Европе утвердил. Самый непонятный не только потому, что непереводимый, но и потому, что Европа изменилась и не может в нём узнать себя. <…> | |
— Владимир Вейдле, «Пушкин и Европа» |
Аполлонический характер творчества Пушкина сбивает с толку иностранного читателя, привыкшего находить в произведениях русских авторов элементы смутного и таинственного. У Пушкина этих элементов нет — и многие отходят от него с разочарованием, повторяя те же нелепости, которые часто приходится выслушивать о Рафаэле и Моцарте. Их упрекают в отсутствии «глубины», не понимая, что прозрачная вода может быть бездонной. <…> Культ Пушкина может быть только очень полезен русскому народу. Он влияет сдерживающе на природные инстинкты русского человека, делает их более гибкими.[100] | |
— Андре Жид |
Пушкин — природа, непосредственно действующая самым редким своим способом: стихами. Поэтому правда, истина, прекрасное, глубина и тревога у него совпадают автоматически. Пушкину никогда не удавалось исчерпать себя даже самым великим своим произведением — и это оставшееся вдохновение, не превращенное прямым образом в данное произведение и всё же ощущаемое читателем, действует на нас неотразимо. Истинный поэт после последней точки не падает замертво, а вновь стоит у начала своей работы. У Пушкина окончания произведений похожи на морские горизонты: достигнув их, опять видишь перед собою бесконечное пространство, ограниченное лишь мнимой чертою. | |
— Андрей Платонов, «Пушкин — наш товарищ» |
Если кто-либо сумел доказать, что русская душа существовала ранее этого грубого и беспочвенного «равенства», именуемого большевизмом, то это был именно Пушкин.[100] | |
— Клод Фаррер |
Очень зная, что поэт порою бывает ничтожней ничтожнейших детей мира, Пушкин сознавал себя великим поэтом, но нимало не претендовал на «важный чин» пророка. В этом было его глубокое смирение — отголосок смирения, которое сама поэзия имеет перед религией. | |
— Владислав Ходасевич, «„Жребий Пушкина“, статья о. С. Н. Булгакова», 3 сентября |
… Пушкин является для меня великим и вечным коррективом к русскому реализму. Этим я не хочу сказать, что существует какое-то противоречие или диссонанс между стихами Пушкина и, например, «Мёртвыми душами», но там, где русский реализм учил нас всех видеть и наблюдать жизнь, познавать человека и проникать в его душу так глубоко, что становилось страшно, за этой безграничной картиной жизни не переставал звучать нежный и трогательный, мелодичный и опьяняющий голос поэзии: это был Пушкин. Без Пушкина великой русской литературе недоставало бы чего-то вроде четвёртого, бесконечного измерения; ей недоставало бы таинственного волшебства, лирического контрапункта, музыкального аккомпанемента, гармонической примиренности или… не знаю, как ещё об этом сказать. Вся Русь заключена в этом реализме, вся русская душа заключена в Пушкине, то и другое вместе создают литературу, я бы сказал, космическую. | |
— Карел Чапек, «Чем для меня является Пушкин» |
XXI век[править]
Не всё, что Пушкин читал, использовалось им непосредственно в стихах или в прозе; но всё, что он читал, образовывало фон, на котором стихи и проза создавались, и потому представляет интерес, даже если не стало прямым источником ни для одного пушкинского произведения.[109] | |
— Вера Мильчина, «Июльская монархия — „эпоха без имени“», 2011 |
… [один] из последних ископаемых деревенщиков моего поколения Тимофей Семигудилов <…> достижения Пушкина и Тургенева объясняет тем, что они писали гусиным пером, а на компьютере ни | |
— «Евгения Онегина», ни «Бежин луг», по его разумению, не напишешь. <…> Что же до компьютера, то я думаю, что и Пушкин, и Тургенев охотно бы им овладели, но в любом случае техническая тупость ещё не признак литературного таланта,.. |
Об отдельных аспектах[править]
— Михаил Погодин, С. П. Шевырёву, 28 апреля 1829 |
Теперь читающая публика наша соединяет самые приятные надежды с пребыванием А. Пушкина в стане кавказских войск и вопрошает: чем любимый поэт наш, свидетель кровавых битв, подарит нас из стана военного?[111][4] — впервые прозвучавшая здесь тема ожидания от Пушкина патриотических сочинений, воспевающих победы русского оружия, была подхвачена «Северной пчелой», начиная с перепечатки этой заметки в № 88 от 23 июля[28] |
Многие почитатели его музы надеются, что он обогатит нашу словесность каким-нибудь произведением, вдохновенным под тенью военных шатров, в виду неприступных гор и твердынь, на которых мощная рука Эриванского героя водрузила русские знамёна.[112][28] — вскоре Булгарин перешёл к прямым обвинениям Пушкина, заявляя об отсутствии патриотизма и сознательном нежелании писать о русской славе (например, в рецензии на 7-ю главу «Евгения Онегина»[28] |
Торжественность, на которую была настроена лира Ломоносова, отзывается иногда и в лире <…> самого Пушкина, коего гений своенравный, кажется, должен быть столь независим от господства, удручающего других.[113] | |
— Пётр Вяземский, «Введение к жизнеописанию Фон-Визина» |
Он мне так огадился как человек, что я потерял к нему уважение даже как к поэту. <…> Теперешний Пушкин есть человек, остановившийся на половине своего поприща, и который, вместо того, чтобы смотреть прямо в лицо Аполлону, оглядывается по сторонам и ищет других божеств для принесения им в жертву своего дара. Упал, упал Пушкин, и, признаюся, мне весьма жаль этого. О, честолюбие и златолюбие.[114][115] | |
— Николай Мельгунов, письмо С. П. Шевыреву, 21 декабря 1831 |
— Пётр Киреевский, письмо Н. М. Языкову, 12 октября 1832 |
Он хочет сделать критическое издание песни о Полку Игореве, в роде Шлецерова Нестора, и показать ошибки в толках Шишкова и других переводчиков и толкователей; но для этого ему нужно дождаться смерти Шишкова, чтобы преждевременно не уморить его критикою, а других смехом. Три или четыре места в оригинале останутся неясными, но многое пояснится, особливо начало. Он прочёл несколько замечаний своих, весьма основательных и остроумных: все основано на знании наречий слов и языка русского.[117][118] | |
— Александр Тургенев, письмо Н. И. Тургеневу, 13 декабря 1836 |
… его светлые объяснения древней «Песни о полку Игореве», если не сохранились в бумагах, невозвратимая потеря для науки[комм. 10]: вообще в последние годы жизни своей, с тех пор, как он вознамерился описать царствование и деяние Великого Петра, в нём развернулась сильная любовь к историческим знаниям и исследованиям отечественной истории. Зная его, как знаменитого поэта, нельзя не жалеть, что, вероятно, лишились в нём и будущего историка.[119][120][118][26] | |
— Михаил Коркунов, письмо издателю «Московских Ведомостей», 4 февраля 1837 |
Чернь есть везде, во всех слоях общества; Пушкин указал нам даже на светскую чернь… Везде есть эти ординарные, дюжинные натуры, которым физическая пища нужна самая деликатная, утончённая, а нравственная — самая грубая… — Белинский тут впервые указал, что Пушкин понимал под чернью и толпой не весь «простой народ», в чём его потом обвиняли шестидесятники[81] | |
— Виссарион Белинский, «Тереза Дюнойе…», 1847 |
— Пётр Шумахер, «И как и что у нас вообще?», 1881 |
… к прозе Пушкин пришёл путями безвестными, дорогами окольными: учителей, наличных традиций на них он не повстречал. В прозе ему пришлось начинать с начала, и подходил он к этому делу с опаской, с мучительными сомнениями. <…> | |
— Григорий Винокур, «Культура языка» (ст. «Пушкин-прозаик»), 1926 |
Для поэта, воспитанного на просветительной философии и рационалистической эстетике классицизма, непосредственный прыжок в реалистическое миропонимание был невозможен. Допускать это — значит упрощать процесс идеологической и литературной эволюции Пушкина и его современников. Тут нужна была промежуточная инстанция, и такой именно инстанцией на пути от абстрактного к конкретному, от условного к реальному оказалась романтическая ирония. Романтическая ирония — не комическое, но взаимодействие комического с трагическим, возвышенного с обыденным.[121][85] | |
— Лидия Гинзбург, «Пушкин и проблема реализма» |
… проза Пушкина — это итог XVIII в., холодная, сухая, без вдохновения. | |
— Алексей Ремизов, письмо В. В. Перемиловскому, 7 июля 1936 |
Пушкин ни в чём и никогда не скован. Он от чего-либо отказывается только для того, чтобы сохранить лучшее, своё, пушкинское. В этом его классицизм, столь живой и естественный <…>. | |
— Марсель Арлан, «„Дубровский“» |
Пытаться выдать Пушкина за выдающегося русского историка — попытка несостоятельная, на мой взгляд. Всякий историк — если это историк, а не компилятор, выступает с собственной своеобразной концепцией событий. <…> Но история Пугачёвского бунта и история Петра не более, чем заказная халтура… — вариант распространённой мысли | |
— Варлам Шаламов, письмо Л. М. Бродской, 28 июня 1955 |
Я сам когда-то думал, что <…> Пушкин мог совершенно изъясняться и по-английски, и по-немецки, и по-итальянски, меж тем как на самом деле он из иностранных языков владел только французским, да и то в устарелом, привозном виде <…>. | |
— Владимир Набоков, «Заметки переводчика», 1957 |
Отдельные статьи[править]
- см. Категория:Пушкинистика[комм. 11]
- см. цитаты в статьях о пушкинистах, а также Петре Плетнёве, Михаиле Гершензоне, Анатолии Луначарском
- см. эпиграммы на него в Викитеке
Комментарии[править]
- ↑ Владимир Набоков писал в «„Евгений Онегин“: роман в стихах Александра Пушкина», 1964: «Лучшее стихотворение Дельвига <…>. Шестнадцатилетний мальчик пророчит в мельчайших подробностях литературное бессмертие пятнадцатилетнему мальчику и делает это в стихотворении, которое само по себе бессмертно, — в истории мировой поэзии я не могу найти другого подобного совпадения гениального предвидения с осуществившимся предназначением».
- ↑ С творчеством композитора Джоаккино Россини и его последователей традиционно связывалось представление об артистической лёгкости и виртуозности внешней отделки[15].
- ↑ В полемиках 1830 г. «знаменитыми друзьями» иронично называли писателей пушкинского круга. В дальнейших словах содержатся прямые выпады против Пушкина, Вяземского и Дельвига[28] [28] .
- ↑ В городе Лебедяни Тамбовского уезда проходили традиционные конные ярмарки, а в 1826 г. открыли первый в России ипподром и дважды в год проводили скачки. По-видимому, Надеждин намекает на публиковавшиеся в «Московском телеграфе» подробные корреспонденции о них[35].
- ↑ Вероятно, навеяно схожей у Карамзина («Истории государства Российского», т. 4, гл. 2), где он передал слова митрополита Киевского Кирилла из Степенной книги о смерти Александра Невского так: «солнце отечества закатилось»[43][44].
- ↑ Фраза стала крылатой[44].
- ↑ Отнюдь не только на иностранцев[88] .
- ↑ См., например, статьи «Пушкин и Белинский».
- ↑ Идущие из античности[85] .
- ↑ Сохранились заметки, впервые напечатанные П. В. Анненковым в приложениях к «Материалам для биографии А. С. Пушкина» (СПб., 1855. С. 478-487)[26] .
- ↑ В статье о пушкинистике представлены также цитаты об общем восприятии Пушкина и т.п.
Примечания[править]
- ↑ Ф. Н. Глинка. Воспоминаніе о піитической жизни Пушкина. — М., 1837. — C. 13.
- ↑ Каллаш В. В. Поэтическая оценка Пушкина современниками (1815—1837 гг.) // Puschkiniana / Сост. В. В. Каллаш. — Киев, 1902—1903. Вып. 2. — 1903. — С. 40.
- ↑ Северные цветы на 1828 год. — СПб., 1827 (вышли 22 декабря). — С. 34-7.
- ↑ 4,00 4,01 4,02 4,03 4,04 4,05 4,06 4,07 4,08 4,09 4,10 4,11 4,12 4,13 4,14 4,15 4,16 Пушкин в прижизненной критике, 1828—1830 / Под общ. ред. Е. О. Ларионовой. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 2001. — 576 с. — 2000 экз.
- ↑ Московский телеграф. — 1825. — Ч. I. — № 4 (вышел 7 марта). — С. 350.
- ↑ 6,0 6,1 Пушкин в прижизненной критике, 1820—1827 / Под общ. ред. В. Э. Вацуро, С. А. Фомичева. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 1996. — 528 с. — 2000 экз.
- ↑ Подпись: —въ // Сын отечества. — 1825. — Ч. 100. — № 8 (вышел 22 апреля). — С. 380.
- ↑ Северная пчела. — 1828. — № 4 (10 января).
- ↑ [Без подписи] // Московский вестник. — 1828. — Ч. 7. — № 1 (вышел 15-18 января). — С. 66-70.
- ↑ В. «Евгений Онегин». Роман в стихах. Соч. Александра Пушкина // Атеней. — 1828. — Ч. 1. — № 4 (вышел 1 марта). — С. 80.
- ↑ Санктпетербургский зритель. — 1828. — Ч. 1. — № 1 (вышел во 2-й пол. марта). — С. 139-167.
- ↑ Московский телеграф. — 1828. — Ч. 21. — № 11 (цензурное разрешение 11 июля). — С. 375-6.
- ↑ Пушкин по документам Погодинского архива / Пушкин и его современники: Материалы и исследования. — Вып. XIX—XX. — Пг.: Издательство Императорской Академии Наук, 1914. — С. 92.
- ↑ 14,0 14,1 В. В. Вересаев, «Пушкин в жизни», 1926 (3-е изд. 1928), X.
- ↑ 15,0 15,1 О. Н. Золотова, Е. В. Лудилова. Примечания к статьям «Сына отечества» и «Сына отечества и Северного архива» // Пушкин в прижизненной критике, 1828—1830. — С. 397, 425.
- ↑ Без подписи // Галатея. — 1829. — Ч. 3. — № 16 (вышел 20 апреля). — С. 254.
- ↑ Словарь Академии Российской. — СПб., 1814. — Ч. 3. — Стб. 148.
- ↑ Без подписи. «Евгений Онегин», роман в стихах // Московский телеграф. — 1829. — Ч. 26. — № 8 (вышел 24—28 апреля). — С. 484-5.
- ↑ Без подписи. «Стихотворения Александра Пушкина». Первая часть // Московский телеграф. — 1829. — Ч. 27. — № 11 (вышел 20-22 июня). — С. 389-391.
- ↑ Сын отечества и Северный архив. — 1829. — Т. 5. — № 35 (вышел 1—3 сентября). — С. 91-3.
- ↑ Атеней. — 1829. — Ч. 4. — № 21 (вышел 24—27 ноября). — С. 232.
- ↑ Выписка из бумаги дяди Александра // Русский Альманах за 1832–1833 гг., изданный В. Эртелем и А. Глебовым. — СПб., 1832. — С. 300.
- ↑ Пушкин в жизни, IV.
- ↑ В. П. Гаевский. Дельвиг // Современник. — 1853. — № 5. — Критика. — С. 29.
- ↑ Библиотека для чтения. — 1834. — Т. 1 (вышел 31 декабря 1833). — Отд. I. — С. 160-4.
- ↑ 26,00 26,01 26,02 26,03 26,04 26,05 26,06 26,07 26,08 26,09 26,10 26,11 26,12 26,13 26,14 26,15 26,16 26,17 26,18 26,19 26,20 Пушкин в прижизненной критике, 1834—1837 / Под общ. ред. Е. О. Ларионовой. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 2008. — 632 с. — 2000 экз.
- ↑ П. М-ский // Северная пчела. — 1836. — № 162 (18 июля).
- ↑ 28,0 28,1 28,2 28,3 28,4 Е. О. Ларионова. Примечания [к статьям изданий, указанных на с. 328] // Пушкин в прижизненной критике, 1828—1830. — С. 419, 443.
- ↑ П. А. Вяземский. Отрывок из письма А. М. Г—ой // Денница на 1830 г. — С. 130.
- ↑ Без подписи // Московский телеграф. — 1830. — Ч. 31. — № 1 (вышел 23 января). — С. 77-80.
- ↑ 31,0 31,1 31,2 Лотман Ю. М. Из истории полемики вокруг седьмой главы «Евгения Онегина» // Временник Пушкинской комиссии, 1962. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1963. — С. 52-7.
- ↑ А. // Московский вестник. — 1830. — Ч. 2. — № 6 (вышел 1 апреля). — С. 202.
- ↑ Без подписи // Галатея. — 1830. — Ч. 13. — № 14 (вышел 3—5 апреля). — С. 124.
- ↑ Т. И. Краснобородько. Примечания к Приложению 1 // Пушкин в прижизненной критике, 1828—1830.С. 487.
- ↑ A. М. Березкин. Примечания к статье // Пушкин в прижизненной критике, 1828—1830. — С. 475.
- ↑ Без подписи // Дамский журнал. — 1830. — Ч. 30. — № 20 (вышел 10 мая). — С. 108-9.
- ↑ Без подписи // Московский телеграф. — 1830. — Ч. 32. — № 6 (вышел 27—30 апреля). — С. 238-243.
- ↑ Линничеико Я. Из дневника С. П. Шевырева // Известия Одесского библиографического общества. — 1913. — Т. 2, вып. 2. — С. 54.
- ↑ 39,0 39,1 E. О. Ларионова. «Услышишь суд глупца…» (Журнальные отношения Пушкина в 1828-1830 гг.) // Пушкин в прижизненной критике, 1828—1830. — С. 9.
- ↑ А.А. Бестужев-Марлинский. «Кавказские повести». — СПб., «Наука», 1995 г.
- ↑ Дмитрий Мережковский, «Пушкин», 1896.
- ↑ Северная пчела. — 1837. — №7 (11 января).
- ↑ Ашукин Н. С., Ашукина М. Г. Крылатые слова. — 3-е изд. — М.: Худлит, 1966. — С. 628.
- ↑ 44,0 44,1 Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений / составитель В. В. Серов. — М.: «Локид-Пресс», 2005.
- ↑ Литературные прибавления к «Русскому Инвалиду». — 1837. — 30 января.
- ↑ [Ефремов П. А.] Александр Сергеевич Пушкин: 1799-1837 // Русская старина. — 1880. — Т. 28. — № 7. — С. 537.
- ↑ 47,0 47,1 47,2 47,3 Пушкин в жизни, XVII.
- ↑ 48,0 48,1 Северная пчела. — 1837. — №24 (30 января).
- ↑ Записки и дневник. Т. I. Изд. 2-е. — СПб., 1905. — С. 284.
- ↑ Санкт-Петербургские ведомости. — 1837. — № 25 (31 января). — Раздел «Внутренние известия». — Перепечатано: Московские ведомости. — 1837. — № 11 (6 февраля).
- ↑ Пушкин и его современники: Материалы и исследования. — Вып. VI. — СПб.: Изд. Императорской Академии Наук, 1909. — С. 61.
- ↑ 52,0 52,1 52,2 Мордовченко Н. И. [Рецензия на публ.: Пушкин по документам архива М. П. Погодина] // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1936. — [Т.] 1. — С. 339.
- ↑ Без подписи // Journal d'Odessa. 1837. № 13, 12 (24) février.
- ↑ Без подписи // Московский наблюдатель. — [1836]. — Ч. 10. Ноябрь, кн. 1 (вышел 14 и 16 февраля 1837). — С. 122.
- ↑ 55,0 55,1 Русский Архив. — 1897. — Кн. I. — С. 19.
- ↑ 56,0 56,1 56,2 Пушкин в жизни. — Эпилог.
- ↑ 57,0 57,1 Б. Л. Модзалевский. Предисловие // Пушкин А. С. Письма, 1815—1825 / Под ред. Б. Л. Модзалевского. — М.; Л.: Гос. изд-во, 1926. — С. X, XXXI—III.
- ↑ Русский Архив. — 1863. — С. 1642.
- ↑ Пушкин в письмах Карамзиных 1836-1837 годов. — M.; Л., 1960. — С. 192.
- ↑ Последние минуты Пушкина // Современник. — 1837. — Том пятый (вышел в нач. июня). — С. I.
- ↑ 61,0 61,1 П. А. Вяземский. Мицкевич о Пушкине, 1873 // Полное собрание сочинений: в XII томах. Т. VII. Литературные критические и биографические очерки (1855-1877 гг.). — СПб.: Типография М. М. Стасюлевича, 1882. — С. 316, 319.
- ↑ Le Globe, №1, 25 mai 1837.
- ↑ Московский наблюдатель. — 1837. — Ч. 12. — Июнь, кн. 1. — С. 317.
- ↑ Без подписи // Живописное обозрение. — 1837. — Т. 3. — Л. 10 (вышел 26-29 сентября). — С. 79-80.
- ↑ 65,0 65,1 И. С. Тургенев, речь по поводу открытия памятника А. С. Пушкину в Москве, 1880.
- ↑ А. С. Поляков. О смерти Пушкина. — СПб., 1922. — С. 46.
- ↑ В. И. Даль. Воспоминания о Пушкине // Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников / Сост. С. Гессен. — Л., 1936. — 508.
- ↑ Без подписи // Отечественные записки. — 1839. — № 1. — Отд. VII. — С. 8-9.
- ↑ Без подписи // Галатея. — 1839. — Ч. 1. — № 2. — С. 192.
- ↑ Северная пчела. — 1840. — № 247.
- ↑ 71,0 71,1 [В. Г. Белинский]. Сочинения Александра Пушкина. Томы IX, X и X // Отечественные записки. — 1841. — Т. XVII. — № 8. — Отд. VI «Библиографическая хроника». — С. 33-41.
- ↑ Подпись: …..ъ …..ъ // Санкт-Петербургские ведомости. — 1841. — № 259 (13 ноября).
- ↑ Воспоминания Шевырева о Пушкине // Л. Майков. Историко-литературные очерки. — СПБ.: издание Л. Ф. Пантелеева, 1895. — С. 166.
- ↑ Катенин П. А. Воспоминания о Пушкине // [Александр Пушкин]. — М.: Журнально-газетное объединение, 1934. — С. 631. — (Лит. наследство; Т. 16/18).
- ↑ М. Н. Волконская. Записки. Изд. 2-е. — М.: Прометей, 1914. — С. 62.
- ↑ Пушкин в жизни, V.
- ↑ А. С. Пушкин и последнее издание его сочинений // Библиотека для чтения. — 1855. — № 3. — Отд. III. — С. 41-70.
- ↑ Н. Добролюбов. О степени участия народности в развитии русской литературы.
- ↑ Русский Архив. — 1880. — Кн. III. — С. 444.
- ↑ Пушкин в жизни, XI.
- ↑ 81,0 81,1 В. Дорофеев. Примечания к статьям Белинского // А. С. Пушкин в русской критике. — М.: гос. изд-во художественной литературы, 1953. — С. 617, 678.
- ↑ Эпиграмма. Антология Сатиры и Юмора России XX века. Т. 41. — М.: Эксмо, 2005. — С. 283. — 8000 экз.
- ↑ 83,0 83,1 83,2 83,3 Пушкин в русской философской критике: Конец XIX — первая половина XX в. / Сост. Р. А. Гальцевой. — М.: Книга, 1990. — 527 с. — (Пушкинская библиотека).
- ↑ Пушкин — родоначальник новой русской литературы. — М.; Л., 1941. — С. 493-541.
- ↑ 85,0 85,1 85,2 85,3 85,4 85,5 85,6 85,7 85,8 А. С. Пушкин: pro et contra. Т. 2 / сост. и комментарии В. М. Марковича, Г. Е. Потаповой. — СПб.: изд-во РХГИ, 2000. — 704 с.
- ↑ Русская мысль. — 1949. — 1 июня (№ 141).
- ↑ Вестник русского студенческого христианского движения. — 1949. — №5-6.
- ↑ 88,00 88,01 88,02 88,03 88,04 88,05 88,06 88,07 88,08 88,09 88,10 88,11 88,12 88,13 Пушкин в эмиграции. 1937 / Сост., комментарии, вступит. очерк В. Г. Перельмутера. — М.: Прогресс-Традиция, 1999. — 800 с.
- ↑ Литературная газета. — 1949. — 8 июня. — № 46 (2533).
- ↑ Новоселье (Нью-Йорк). — 1950. — №42—44.
- ↑ Берберова Н. Курсив мой. Автобиография. — М., 1996. — С. 247.
- ↑ Б. Н. Ельцин. Напутственное слово // Пушкин A.C. Полное собрание сочинений в 17 т. Т. 18 (дополнительный). Рисунки. — М.: Воскресенье, 1996. — С. 7.
- ↑ Гёте, «Фауст», первая часть.
- ↑ Звезда. — 1999. — № 6. — С. 207.
- ↑ Гостиница для путешествующих в прекрасном. — 1924. — № 1(3).
- ↑ Примечание к «Пушкин и Некрасов» // А. В. Луначарский. Собр. cоч. в 8 томах. Т. 1. — М.: Художественная литература, 1963.
- ↑ Руль (Берлин). — 1924. — 8 июня (№ 1067). — С. 2-3.
- ↑ Современные записки. — 1931. — Кн. XLV (февраль). — С. 492.
- ↑ А. Долинин. Истинная жизнь писателя Сирина: две вершины — «Приглашение на казнь» и «Дар» // Набоков В. В. Русский период. Собрание сочинений в 5 томах. Т. 4. — СПб.: Симпозиум, 2000. — С. 40.
- ↑ 100,0 100,1 100,2 100,3 В. Г. Перельмутер. «Нам целый мир чужбина…» // Пушкин в эмиграции. 1937. — С. 14-16, 41.
- ↑ Puškin A. S. Vybrané spisy. Praha, Melantrich, 1938.
- ↑ 102,0 102,1 Возрождение. — 1937. — 6 февраля (№ 4064).
- ↑ Сегодня (Рига). — 1937. — № 38 (Пушкинский), 8 февраля. — С. 2.
- ↑ Харбинское время. — 1937. — 11 февраля (№38).
- ↑ Меч (Варшава). — 1937. — 14 февраля. — № 6.
- ↑ Правда. — 1937. — 10 февраля.
- ↑ Последние новости. — 1937. — 10 февраля (№5801).
- ↑ 108,0 108,1 108,2 Современные записки. — 1937. — Кн. LXIII (апрель). — С. 198-231.
- ↑ чтения в Тарту 5. Пушкинская эпоха и русский литературный канон. — Тартуский университет, 2011. — С. 178.
- ↑ Русский архив. — 1882. — № 5. — С. 80.
- ↑ Тифлисские ведомости. — 1829. — № 26, 28 июня.
- ↑ Северная пчела. — 1829. — № 138 (16 ноября). — Литературные известия.
- ↑ Литературная газета. — 1830. — Т. 1. — № 2, 6 января. — С. 13.
- ↑ Между западниками и славянофилами. Н. А. Мельгунов // А. И. Кирпичников. Очерки по истории новой русской литературе. Изд. 2-е. Т. II. — М., 1903. — С. 167.
- ↑ 115,0 115,1 Пушкин в жизни, XIII.
- ↑ Исторический Вестник. — 1883. — Декабрь. — С. 535.
- ↑ Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина. Изд. 2-е. — СПб., 1917. — С. 278.
- ↑ 118,0 118,1 Пушкин в жизни, XVI.
- ↑ Московские ведомости. — 1837. — № 12 (10 февраля). — Раздел «Разные известия».
- ↑ Пушкин и его современники: Материалы и исследования. — Вып. VIII. — СПб.: Издательство Императорской Академии Наук, 1911. — С. 82.
- ↑ Гинзбург Л. Я. К постановке проблемы реализма в пушкинской литературе // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. — 1936. — Т. 2. — С. 395.
- ↑ La Nouvelle Revue, 1937. — № 191.
- ↑ Перевод И. Радченко / Писатели Франции о литературе. — М.: Прогресс, 1978. — С. 202-4.