Потерянный рай

«Потерянный рай» (англ. Paradise Lost) — эпическая поэма Джона Мильтона, написанная белым стихом в 1658—1665 годах и впервые изданная в 1667 в десяти книгах, в немного переработанном издании 1674 года их стало 12, т.к. 7-я и 10-я были разделены. В ней описана библейские истории падения ангелов и грехопадения Адама и Евы, считается, что также отразились политическая жизнь Англии XVII века и судьба автора. Самым точным русским переводом является прозаический А. З. Зиновьева 1861 года.

Цитаты

Книга I

О первом преслушанье, о плоде Запретном, пагубном, что смерть принёс И все невзгоды наши в этот мир, Людей лишил Эдема, до поры, Когда нас Величайший Человек Восставил, Рай блаженный нам вернул, — Пой, Муза горняя! Сойди с вершин Таинственных Синая иль Хорива, Где был тобою пастырь вдохновлён, Начально поучавший свой народ Возникновенью Неба и Земли Из Хаоса; когда тебе милей Сионский холм и Силоамский Ключ, Глаголов Божьих область, — я зову Тебя оттуда в помощь; песнь моя Отважилась взлететь над Геликоном, К возвышенным предметам устремясь <…>. Но прежде ты, о Дух Святой! — ты храмам Предпочитаешь чистые сердца, — Наставь меня всеведеньем твоим! — 1-19

Of Man's first disobedience, and the fruit Of that forbidden tree whose mortal taste Brought death into the World, and all our woe, With loss of Eden, till one greater Man Restore us, and regain the blissful seat, Sing, Heavenly Muse, that, on the secret top Of Oreb, or of Sinai, didst inspire That shepherd who first taught the chosen seed In the beginning how the heavens and earth Rose out of Chaos: or, if Sion hill Delight thee more, and Siloa's brook that flowed Fast by the oracle of God, I thence Invoke thy aid to my adventurous song, That with no middle flight intends to soar Above th' Aonian mount, while it pursues Things <…>. And chiefly thou, O Spirit, that dost prefer Before all temples th' upright heart and pure, Instruct me, for thou know'st;..

В корчах, со своей ордой, Метался Враг на огненных волнах, Разбитый, хоть бессмертный. Рок обрёк Его на казнь горчайшую: на скорбь О невозвратном счастье и на мысль О вечных муках. Он теперь обвёл Угрюмыми зеницами вокруг; Таились в них и ненависть, и страх, И гордость, и безмерная тоска… Мгновенно, что лишь Ангелам дано, Он оглядел пустынную страну, Тюрьму, где, как в печи, пылал огонь, Но не светил и видимою тьмой Вернее был, мерцавший лишь затем, Дабы явить глазам кромешный мрак, Юдоль печали, царство горя <…>. Он видит соучастников своих В прибое знойном, в жгучем вихре искр, А рядом сверстника, что был вторым По рангу и злодейству, а поздней Был в Палестине чтим как Вельзевул. К нему воззвал надменный Архивраг, Отныне наречённый Сатаной, И страшное беззвучие расторг Такими дерзновенными словами: <…> «Его могучий гром Доселе был неведом никому. Жестокое оружие! Но пусть Всесильный Победитель на меня Любое подымает! — не согнусь И не раскаюсь, пусть мой блеск померк… Ещё во мне решимость не иссякла В сознанье попранного моего Достоинства, и гордый гнев кипит, Велевший мне поднять на битву с Ним Мятежных Духов буйные полки, Тех, что Его презрели произвол, Вождём избрав меня. Мы безуспешно Его Престол пытались пошатнуть И проиграли бой. Что из того? Не все погибло: сохранён запал Неукротимой воли, наряду С безмерной ненавистью, жаждой мстить И мужеством — не уступать вовек. А это ль не победа? Ведь у нас Осталось то, чего не может Он Ни яростью, ни силой отобрать — Немеркнущая слава! Если б я Противника, чьё царство сотряслось От страха перед этою рукой, Молил бы на коленах о пощаде, — Я опозорился бы, я стыдом Покрылся бы и горше был бы срам, Чем низверженье. Волею судеб Нетленны эмпирейский наш состав И сила богоравная; пройдя Горнило битв, не ослабели мы, Но закалились и теперь верней Мы вправе на победу уповать: В грядущей схватке, хитрость применив, Напружив силы, низложить Тирана, Который нынче, празднуя триумф, Ликует в Небесах самодержавно!» <…> Собрат ему отважно отвечал: <…> «Зачем же Победитель <…> Нам дух и мощь оставил? Чтоб сильней Мы истязались, утоляя месть Его свирепую? Иль как рабы Трудились тяжко, по законам войн, Подручными в Аду, в огне палящем, Посыльными в бездонной, мрачной мгле? Что толку в нашем вечном бытии И силе нашей, вечно-неизменной, Коль нам терзаться вечно суждено?» Ему Отступник тотчас возразил: «— В страданьях ли, в борьбе ли, — горе слабым, О падший Херувим! Но знай, к Добру Стремиться мы не станем с этих пор. Мы будем счастливы, творя лишь Зло, Его державной воле вопреки. И если Провидением своим Он в нашем Зле зерно Добра взрастит, Мы извратить должны благой исход, В Его Добре источник Зла сыскав. Успехом нашим будет не однажды Он опечален <…>». Приподнял он Над бездной голову; его глаза Метали искры; плыло позади Чудовищное тело, по длине Титанам равное иль Земнородным — Врагам Юпитера! <…> Никогда Он головой не мог бы шевельнуть Без попущенья свыше. Провиденье Дало ему простор для тёмных дел И новых преступлений, дабы сам Проклятье на себя он вновь навлёк, Терзался, видя, что любое Зло Во благо бесконечное, в Добро Преображается, что род людской, Им соблазнённый, будет пощажён По милости великой, но втройне Обрушится возмездье на Врага. — 51-65, 76-83, 92-124, 7, 43, 6-67, 93-8, 210-20

… he, with his horrid crew, Lay vanquished, rolling in the fiery gulf, Confounded, though immortal. But his doom Reserved him to more wrath; for now the thought Both of lost happiness and lasting pain Torments him: round he throws his baleful eyes, That witnessed huge affliction and dismay, Mixed with obdurate pride and steadfast hate. At once, as far as Angels ken, he views The dismal situation waste and wild. A dungeon horrible, on all sides round, As one great furnace flamed; yet from those flames No light; but rather darkness visible Served only to discover sights of woe, Regions of sorrow, doleful shades <…>. There the companions of his fall, o'erwhelmed With floods and whirlwinds of tempestuous fire, He soon discerns; and, weltering by his side, One next himself in power, and next in crime, Long after known in Palestine, and named Beelzebub. To whom th' Arch-Enemy, And thence in Heaven called Satan, with bold words Breaking the horrid silence, thus began:— "<…> so much the stronger proved He with his thunder; and till then who knew The force of those dire arms? Yet not for those, Nor what the potent Victor in his rage Can else inflict, do I repent, or change, Though changed in outward lustre, that fixed mind, And high disdain from sense of injured merit, That with the Mightiest raised me to contend, And to the fierce contentions brought along Innumerable force of Spirits armed, That durst dislike his reign, and, me preferring, His utmost power with adverse power opposed In dubious battle on the plains of Heaven, And shook his throne. What though the field be lost? All is not lost—the unconquerable will, And study of revenge, immortal hate, And courage never to submit or yield: And what is else not to be overcome? That glory never shall his wrath or might Extort from me. To bow and sue for grace With suppliant knee, and deify his power Who, from the terror of this arm, so late Doubted his empire—that were low indeed; That were an ignominy and shame beneath This downfall; since, by fate, the strength of Gods, And this empyreal substance, cannot fail; Since, through experience of this great event, In arms not worse, in foresight much advanced, We may with more successful hope resolve To wage by force or guile eternal war, Irreconcilable to our grand Foe, Who now triumphs, and in th' excess of joy Sole reigning holds the tyranny of Heaven." <…> And him thus answered soon his bold compeer:— "But what if he our Conqueror <…> Have left us this our spirit and strength entire, Strongly to suffer and support our pains, That we may so suffice his vengeful ire, Or do him mightier service as his thralls By right of war, whate'er his business be, Here in the heart of Hell to work in fire, Or do his errands in the gloomy Deep? What can it then avail though yet we feel Strength undiminished, or eternal being To undergo eternal punishment?" Whereto with speedy words th' Arch-Fiend replied:— "Fallen Cherub, to be weak is miserable, Doing or suffering: but of this be sure— To do aught good never will be our task, But ever to do ill our sole delight, As being the contrary to his high will Whom we resist. If then his providence Out of our evil seek to bring forth good, Our labour must be to pervert that end, And out of good still to find means of evil; Which ofttimes may succeed so as perhaps Shall grieve him <…>." With head uplift above the wave, and eyes That sparkling blazed; his other parts besides Prone on the flood, extended long and large, Lay floating many a rood, in bulk as huge As whom the fables name of monstrous size, Titanian or Earth-born, that warred on Jove. <…> nor ever thence Had risen, or heaved his head, but that the will And high permission of all-ruling Heaven Left him at large to his own dark designs, That with reiterated crimes he might Heap on himself damnation, while he sought Evil to others, and enraged might see How all his malice served but to bring forth Infinite goodness, grace, and mercy, shewn On Man by him seduced, but on himself Treble confusion, wrath, and vengeance poured.

«— На эту ли юдоль сменили мы, — Архангел падший молвил, — Небеса И свет Небес на тьму? Да будет так! Он всемогущ, а мощь всегда права. Подальше от Него! Он выше нас Не разумом, но силой; в остальном Мы равные <…>. Здесь мы свободны. Здесь не создал Он Завидный край; Он не изгонит нас Из этих мест. Здесь наша власть прочна, И мне сдаётся, даже в бездне власть — Достойная награда. Лучше быть Владыкой Ада, чем слугою Неба!» <…> Он смолк, и тотчас Архивраг побрёл К обрыву, за спину закинув щит, — В эфире закалённый круглый диск, Огромный и похожий на луну, Когда её в оптическом стекле, С Валдарно или Фьезольских высот, Мудрец Тосканский ночью созерцал, Стремясь на шаре пёстром различить Материки, потоки и хребты. — 242-7, 58-63, 83-91

"Is this the region, this the soil, the clime," Said then the lost Archangel, "this the seat That we must change for Heaven?—this mournful gloom For that celestial light? Be it so, since he Who now is sovereign can dispose and bid What shall be right<…>. Here at least We shall be free; th' Almighty hath not built Here for his envy, will not drive us hence: Here we may reign secure; and, in my choice, To reign is worth ambition, though in Hell: Better to reign in Hell than serve in Heaven." <…> He scarce had ceased when the superior Fiend Was moving toward the shore; his ponderous shield, Ethereal temper, massy, large, and round, Behind him cast. The broad circumference Hung on his shoulders like the moon, whose orb Through optic glass the Tuscan artist views At evening, from the top of Fesole, Or in Valdarno, to descry new lands, Rivers, or mountains, in her spotty globe.

Так, в чёрный день Египта, мощный жезл Вознёс Амрамов сын, и саранча, Которую пригнал восточный ветр, Нависла тучей, мрачною, как ночь, Над грешной Фараоновой землёй И затемнила Нильскую страну; Не меньшей тучей воспарила рать Под своды адские, сквозь пламена, Её лизавшие со всех сторон. Но вот копьём Владыка подал знак, И плавно опускаются полки На серу отверделую, покрыв Равнину сплошь. Из чресел ледяных Не извергал тысячелюдный Север Подобных толп, когда его сыны, Дунай и Рейн минуя, как потоп Неудержимый, наводнили Юг, За Гибралтар и до песков Ливийских! — 338-55

As when the potent rod Of Amram's son, in Egypt's evil day, Waved round the coast, up-called a pitchy cloud Of locusts, warping on the eastern wind, That o'er the realm of impious Pharaoh hung Like Night, and darkened all the land of Nile; So numberless were those bad Angels seen Hovering on wing under the cope of Hell, 'Twixt upper, nether, and surrounding fires; Till, as a signal given, th' uplifted spear Of their great Sultan waving to direct Their course, in even balance down they light On the firm brimstone, and fill all the plain: A multitude like which the populous North Poured never from her frozen loins to pass Rhene or the Danaw, when her barbarous sons Came like a deluge on the South, and spread Beneath Gibraltar to the Libyan sands.

Шли демоны густой толпой: Осирис, Гор, Исида— во главе Обширной свиты; некогда они Египет суеверный волшебством Чудовищным и чарами прельстили, И заблуждающиеся жрецы, Лишив людского образа своих Богов бродячих, в облики зверей Их воплотили. <…> Последним появился Велиал, Распутнейший из Духов; он себя Пороку предал, возлюбив порок. Не ставились кумирни в честь его И не курились алтари, но кто Во храмы чаще проникал, творя Нечестие, и развращал самих Священников, предавшихся греху Безбожия… — 476-82, 90-5

… appeared A crew who, under names of old renown— Osiris, Isis, Orus, and their train— With monstrous shapes and sorceries abused Fanatic Egypt and her priests to seek Their wandering gods disguised in brutish forms Rather than human. <…> Belial came last; than whom a Spirit more lewd Fell not from Heaven, or more gross to love Vice for itself. To him no temple stood Or altar smoked; yet who more oft than he In temples and at altars, when the priest Turns atheist…

Шагает в ногу демонская рать Фалангой строгой, под согласный свист Свирелей звучных и дорийских флейт, На битву прежде воодушевлявших Героев древних, — благородством чувств Возвышенных; не бешенством слепым, Но мужеством, которого ничто Поколебать не в силах <…>. Нет, не совсем Он прежнее величье потерял! Хоть блеск его небесный омрачён, Но виден в нём Архангел. Так, едва Взошедшее на утренней заре, Проглядывает солнце сквозь туман Иль, при затменье скрытое Луной, На пол-Земли зловещий полусвет Бросает, заставляя трепетать Монархов призраком переворотов, — И сходственно, померкнув, излучал Архангел часть былого света. Скорбь Мрачила побледневшее лицо, Исхлёстанное молниями; взор, Сверкающий из-под густых бровей, Отвагу безграничную таил, Несломленную гордость, волю ждать Отмщенья вожделенного. Глаза Его свирепы, но мелькнули в них И жалость и сознание вины При виде соучастников преступных, Верней — последователей, навек Погибших; тех, которых прежде он Знавал блаженными. Из-за него Мильоны Духов сброшены с Небес, От света горнего отлучены Его крамолою, но и теперь, Хоть слава их поблекла, своему Вождю верны. Так, сосны и дубы, Небесным опалённые огнём, Вздымая величавые стволы С макушками горелыми, стоят, Не дрогнув, на обугленной земле. — 549-54, 91-615

Anon they move In perfect phalanx to the Dorian mood Of flutes and soft recorders—such as raised To height of noblest temper heroes old Arming to battle, and instead of rage Deliberate valour breathed, firm, and unmoved <…>. His form had yet not lost All her original brightness, nor appeared Less than Archangel ruined, and th' excess Of glory obscured: as when the sun new-risen Looks through the horizontal misty air Shorn of his beams, or, from behind the moon, In dim eclipse, disastrous twilight sheds On half the nations, and with fear of change Perplexes monarchs. Darkened so, yet shone Above them all th' Archangel: but his face Deep scars of thunder had intrenched, and care Sat on his faded cheek, but under brows Of dauntless courage, and considerate pride Waiting revenge. Cruel his eye, but cast Signs of remorse and passion, to behold The fellows of his crime, the followers rather (Far other once beheld in bliss), condemned For ever now to have their lot in pain— Millions of Spirits for his fault amerced Of Heaven, and from eternal splendours flung For his revolt—yet faithful how they stood, Their glory withered; as, when heaven's fire Hath scathed the forest oaks or mountain pines, With singed top their stately growth, though bare, Stands on the blasted heath.

	Не мудрено, Что золото в Аду возникло. Где Благоприятней почва бы нашлась, Дабы взрастить блестящий этот яд? — 690-2
	… gold. Let none admire That riches grow in Hell; that soil may best Deserve the precious bane.

Подобно пару, вскоре из земли При тихом пенье слитных голосов И сладостных симфониях восстало Обширнейшее зданье, с виду — храм; Громадные пилястры вкруг него И стройный лес дорических колонн, Венчанных архитравом золотым; Карнизы, фризы и огромный свод Сплошь в золотой чеканке и резьбе. Ни Вавилон, ни пышный Алкаир, С величьем их и мотовством, когда Ассирия с Египтом, соревнуясь, Богатства расточали; ни дворцы Властителей, ни храмы их богов — Сераписа и Бела, — не могли И подступиться к роскоши такой. — 710-22

Anon out of the earth a fabric huge Rose like an exhalation, with the sound Of dulcet symphonies and voices sweet— Built like a temple, where pilasters round Were set, and Doric pillars overlaid With golden architrave; nor did there want Cornice or frieze, with bossy sculptures graven; The roof was fretted gold. Not Babylon Nor great Alcairo such magnificence Equalled in all their glories, to enshrine Belus or Serapis their gods, or seat Their kings, when Egypt with Assyria strove In wealth and luxury.

Крылатые глашатаи, блюдя Приказ Вождя и церемониал Торжественный, под зычный гром фанфар Вещают, что немедленный совет Собраться в Пандемониуме должен, — Блистательной столице Сатаны И Аггелов его. <…> Здесь, на земле и в воздухе, кишат, Свища крылами, Духи; так, весной, Когда вступает солнце в знак Тельца, Из улья высыпают сотни пчёл, Вперёд-назад снуют среди цветов Росистых иль, сгрудившись у летка, Что в их соломенную крепостицу Ведёт, на гладкой подставной доске, Бальзамом свежим пахнущей, рядят О важных государственных делах, — Так, сходственно, эфирные полки Роятся тучами. Но дан сигнал, — О, чудо! — Исполины, далеко Превосходившие любых гигантов Земнорожденных, вмиг превращены В ничтожных карликов; им нет числа, Но могут разместиться в небольшом Пространстве, как пигмеи, что живут За гребнем гор Индийских, или те Малютки-эльфы, что в полночный час На берегах ручьёв и на лесных Опушках пляшут; поздний пешеход Их видит въявь, а может быть, в бреду, Когда над ним царит Луна, к земле Снижая бледный лёт, — они ж, резвясь, Кружатся, очаровывая слух Весёлой музыкой, и сердце в нем От страха и восторга замирает. Так уменьшились Духи, и чертог Вмещает неисчётные рои Просторно. Сохранив свой прежний рост, На золотых престолах, в глубине, Расселись тысячи полубогов — Главнейших Серафических князей, В конклаве тайном. — 752-7, 67-97

Meanwhile the winged Heralds, by command Of sovereign power, with awful ceremony And trumpet's sound, throughout the host proclaim A solemn council forthwith to be held At Pandemonium, the high capital Of Satan and his peers. <…> Thick swarmed, both on the ground and in the air, Brushed with the hiss of rustling wings. As bees In spring-time, when the Sun with Taurus rides, Pour forth their populous youth about the hive In clusters; they among fresh dews and flowers Fly to and fro, or on the smoothed plank, The suburb of their straw-built citadel, New rubbed with balm, expatiate, and confer Their state-affairs: so thick the airy crowd Swarmed and were straitened; till, the signal given, Behold a wonder! They but now who seemed In bigness to surpass Earth's giant sons, Now less than smallest dwarfs, in narrow room Throng numberless—like that pygmean race Beyond the Indian mount; or faery elves, Whose midnight revels, by a forest-side Or fountain, some belated peasant sees, Or dreams he sees, while overhead the Moon Sits arbitress, and nearer to the Earth Wheels her pale course: they, on their mirth and dance Intent, with jocund music charm his ear; At once with joy and fear his heart rebounds. Thus incorporeal Spirits to smallest forms Reduced their shapes immense, and were at large, Though without number still, amidst the hall Of that infernal court. But far within, And in their own dimensions like themselves, The great Seraphic Lords and Cherubim In close recess and secret conclave sat, A thousand demi-gods on golden seats, Frequent and full.

Книга II

… державный царь Молох Поднялся; изо всех бунтовщиков Сильнейший и свирепейший, сугубо Взбешённый пораженьем. Он себя Мнил силой богоравной и скорей Согласен был бы не существовать, Чем стать слабей. Надежду потеряв На равенство, утратил с нею страх, Геенну и Предвечного презрел И нечто — хуже Ада, так воззвал: «— Стою за бой открытый! Не хвалюсь Коварством. Козни строить не мастак. Вольно хитрить, когда охота есть И время. <…> обратим В оружье грозное снаряды пыток: Пусть на Его всесильный гром в ответ Гремит Геенна! Против молний мы На Ангелов Его извергнем смрад И чёрный пламень с той же силой; Божий Престол зальём чудовищным огнём И серой Пекла — тем, что Он для нас Назначил. Но, быть может, смелый план Вам не в подъем и даже мысль страшна О взлёте на такую крутизну И штурме неприступных вражьих стен? Но осознайте, ежели прошло Оцепененье от снотворных вод, Испитых вами в озере забвенья, Что наша суть природная, состав Эфирный нас влечёт в родную высь. Паденье Ангельскому естеству Несвойственно. Когда жестокий Враг Висел над арьергардом наших войск Разбитых и, глумясь, в пучину гнал, — Кто не восчувствовал: как тяжело, Как трудно опускали нас крыла В провалы Хаоса; зато взлетим Свободно <…>. Что может быть Прискорбней, чем, утратив благодать, Терпеть мученья, в бездне пресмыкаться, Где негасимый пламень вечно жжёт Рабов безжалостного Палача, Склоняющих угодливо хребты Под пыткой, под карающим бичом? А если Он замучит нас вконец, Мы уничтожимся, исчезнем вовсе. Чего тогда бояться? Почему Мы жмёмся и Тирана разъярить Колеблемся? <…> Пусть победа Немыслима, зато возможна месть!» — 43-53, 63-82, 5-95, 105

… Moloch, sceptred king, Stood up—the strongest and the fiercest Spirit That fought in Heaven, now fiercer by despair. His trust was with th' Eternal to be deemed Equal in strength, and rather than be less Cared not to be at all; with that care lost Went all his fear: of God, or Hell, or worse, He recked not, and these words thereafter spake:— "My sentence is for open war. Of wiles, More unexpert, I boast not: them let those Contrive who need, or when they need; not now. <…> Turning our tortures into horrid arms Against the Torturer; when, to meet the noise Of his almighty engine, he shall hear Infernal thunder, and, for lightning, see Black fire and horror shot with equal rage Among his Angels, and his throne itself Mixed with Tartarean sulphur and strange fire, His own invented torments. But perhaps The way seems difficult, and steep to scale With upright wing against a higher foe! Let such bethink them, if the sleepy drench Of that forgetful lake benumb not still, That in our proper motion we ascend Up to our native seat; descent and fall To us is adverse. Who but felt of late, When the fierce foe hung on our broken rear Insulting, and pursued us through the Deep, With what compulsion and laborious flight We sunk thus low? Th' ascent is easy, then <…>. What can be worse Than to dwell here, driven out from bliss, condemned In this abhorred deep to utter woe! Where pain of unextinguishable fire Must exercise us without hope of end The vassals of his anger, when the scourge Inexorably, and the torturing hour, Calls us to penance? More destroyed than thus, We should be quite abolished, and expire. What fear we then? what doubt we to incense His utmost ire? <…> if not victory, is yet revenge."

Тут, насупротив, Поднялся Велиал; он кротким был И человечным внешне; изо всех Прекраснейшим, которых Небеса Утратили, и с виду сотворён Для высшей славы и достойных дел, Но лжив и пуст, хоть речь его сладка, Подобно манне: <…>. «— Быть может, гнев Противника высокого пройдёт Со временем; мы так удалены, Что ежели Его не раздражить, Оставит нас в покое, обойдясь Теперешним возмездьем; жгучий жар, Не раздуваемый Его дыханьем, Пожалуй, ослабеет; наш состав Эфирно-чистый переборет смрад Тлетворный, или, с ним освоясь, мы Зловония не будем ощущать. Мы можем измениться, наконец, Так приспособиться, что здешний жар Для нас безвредным станет и легко Переносимым, без малейших мук. Минует ужас нынешний, и тьма Когда-нибудь рассеется! Никто Не ведает: какие судьбы нам, Какие перемены и надежды Течение грядущих дней сулит. Прискорбна участь наша, но ещё Не самая печальная; почесть Её счастливой можно, и она Не станет горше, если на себя Мы сами злейших бед не навлечём!» Так, якобы разумно, Велиал Не мир — трусливый предлагал застой, Постыдное бездействие. Маммон За ним взял слово: «— Если мы решим Начать войну, — позволено спросить: С каким расчётом? Низложить Царя Небес иль воротить свои права? Успех возможен, лишь когда Судьбой Извечной будет править шаткий Случай, А Хаос — их великий спор судить. На низложенье — тщетно уповать, А посему и возвращенье прав Недостижимо. Так чего же мы Достигнем в Небесах, не обретя Победы? Предположим, Царь Небес, Смягчась, помилованье даровав, Заставит нас вторично присягнуть Ему в покорстве, — как же мы стоять Уничиженно будем перед Ним И прославлять Закон Его и Трон, Его Божественности петь хвалы, Притворно аллилуить, подчинясь Насилию, завистливо смотреть, Как властно восседает наш Монарх На Троне и душистые цветы С амврозией пред Алтарём Его Благоухают, — наши подношенья Хояопские! И в этом — наша часть На Небе и блаженство: вечный срок Владыке ненавистному служить. Нет худшей доли! Так зачем желать Того, чего вам силой — не достичь, А как подачку — сами не возьмём? <…> Между тем Страдание стихией нашей станет, А ныне жгущий, нестерпимый зной — Приятным; обратится наш состав В его состав; мы, с болью породнись, Её не будем вовсе ощущать. Итак, все доводы — за мир, за прочный Правопорядок. Должно обсудить, Как нам спастись от настоящих бед, Но сообразно с тем: кто мы теперь, И где находимся, оставив мысль О мести, о войне». <…> По сборищу, едва Маммон умолк, Пронёсся ропот, словно из пещер В утёсах вырвался пленённый гул Порывов шторма, что вздымал всю ночь Морскую глубь и лишь к зачину дня Охриплым посвистом навеял сов Матросам истомлённым, чей баркас В скалистой бухте после бури стал На якорь. Так собранье зашумело, Рукоплеща Маммону. Всем пришлось По нраву предложенье мир хранить. Геенны горше демонов страшил Второй, подобный первому, поход. Меч Михаила и Небесный гром Внушали ужас. Духов привлекло Одно желанье: основать в Аду Империю, которая с веками, При мудром управленье и труде, Могла бы Небесам противостать. Постигнув эти мысли, Вельзевул, Главнейший рангом после Сатаны, Вознёсся властно, взором зад обвёл; Казалось, поднялся опорный столп Державы Адской: на его челе, О благе общем запечатлены Заботы; строгие черты лица Являли мудрость княжескую; он И падший — был велик. Его плеча Атланта бремена обширных царств Могли б снести. Он взглядом повелел Собранью замолчать и начал речь Средь полной тишины, ненарушимой, Как ночь, как воздух в знойный летний день. <…> «—О мире и войне — к чему наш спор? Однажды мы, решившись на войну, Всё потеряли. Мира не просил Никто, да и никто не предлагал. Какого мира вправе ждать рабы Пленённые? Оковы, да тюрьма, Да кары произвольные. А мы Что в силах предложить? Одну вражду, И ненависть, и яростный отпор, И месть, хоть медленную, но зато Неутомимо ищущую средств Убавить Триумфатору плоды Его побед и радость отравить От созерцанья наших мук. Найдём Возможностей немало для борьбы Помимо новой, гибельной войны И штурма неприятельских валов, Которым ни осада не страшна, Ни приступы, ни адовы набеги. Нельзя ли что полегче предпринять? Есть место некое (когда молва, Издревле сущая на Небесах, Неложно прорицает), мир другой, Счастливое жилище существа, Прозваньем — Человек; он должен быть Примерно в это время сотворён И сходен с нами, хоть не столь могущ И совершенен; и превыше всех Созданий Тем, кто правит в Эмпирее, Возлюблен. Так Господь провозгласил В кругу богов, обетом подтвердив И клятвою, потрясшей Небеса. Туда направим помыслы… <…> быть может, новый мир Находится на крайнем рубеже Владений царских и его охрана Поручена насельникам самим. Здесь, может быть, удастся учинить Нам кое-что: огнём пекельным сжечь Мир новозданный или завладеть Им нераздельно, жителей изгнав Бессильных, как с Небес изгнали нас. А если не изгоним, — привлечём На нашу сторону; тогда их Бог Врагом их станет; гневною рукой, В раскаянье, свои же истребит Созданья. Мы простое превзойдём Отмщение, блаженство умалив, Которое испытывает Он От бедствий ваших и к тому ещё Возрадуемся от Его смущенья, Когда увидит Он любимых чад, Стремглав летящих в Ад, чтоб разделить Мученья наши, и клянущих день Рожденья своего, в слезах, в тоске О кратком счастье, сгинувшим навек. Подумайте: не стоит ли дерзнуть Попыткой, нежели коснеть во тьме И призрачные царства учреждать!» — 108-13, 210-51, 74-309, 29-54, 60-78

On th' other side up rose Belial, in act more graceful and humane. A fairer person lost not Heaven; he seemed For dignity composed, and high exploit. But all was false and hollow; though his tongue Dropped manna:— <…> "Our Supreme Foe in time may much remit His anger, and perhaps, thus far removed, Not mind us not offending, satisfied With what is punished; whence these raging fires Will slacken, if his breath stir not their flames. Our purer essence then will overcome Their noxious vapour; or, inured, not feel; Or, changed at length, and to the place conformed In temper and in nature, will receive Familiar the fierce heat; and, void of pain, This horror will grow mild, this darkness light; Besides what hope the never-ending flight Of future days may bring, what chance, what change Worth waiting—since our present lot appears For happy though but ill, for ill not worst, If we procure not to ourselves more woe." Thus Belial, with words clothed in reason's garb, Counselled ignoble ease and peaceful sloth, Not peace; and after him thus Mammon spake:— "Either to disenthrone the King of Heaven We war, if war be best, or to regain Our own right lost. Him to unthrone we then May hope, when everlasting Fate shall yield To fickle Chance, and Chaos judge the strife. The former, vain to hope, argues as vain The latter; for what place can be for us Within Heaven's bound, unless Heaven's Lord supreme We overpower? Suppose he should relent And publish grace to all, on promise made Of new subjection; with what eyes could we Stand in his presence humble, and receive Strict laws imposed, to celebrate his throne With warbled hymns, and to his Godhead sing Forced hallelujahs, while he lordly sits Our envied sovereign, and his altar breathes Ambrosial odours and ambrosial flowers, Our servile offerings? This must be our task In Heaven, this our delight. How wearisome Eternity so spent in worship paid To whom we hate! Let us not then pursue, By force impossible, by leave obtained Unacceptable <…>. Our torments also may, in length of time, Become our elements, these piercing fires As soft as now severe, our temper changed Into their temper; which must needs remove The sensible of pain. All things invite To peaceful counsels, and the settled state Of order, how in safety best we may Compose our present evils, with regard Of what we are and where, dismissing quite All thoughts of war." <…> He scarce had finished, when such murmur filled Th' assembly as when hollow rocks retain The sound of blustering winds, which all night long Had roused the sea, now with hoarse cadence lull Seafaring men o'erwatched, whose bark by chance Or pinnace, anchors in a craggy bay After the tempest. Such applause was heard As Mammon ended, and his sentence pleased, Advising peace: for such another field They dreaded worse than Hell; so much the fear Of thunder and the sword of Michael Wrought still within them; and no less desire To found this nether empire, which might rise, By policy and long process of time, In emulation opposite to Heaven. Which when Beelzebub perceived—than whom, Satan except, none higher sat—with grave Aspect he rose, and in his rising seemed A pillar of state. Deep on his front engraven Deliberation sat, and public care; And princely counsel in his face yet shone, Majestic, though in ruin. Sage he stood With Atlantean shoulders, fit to bear The weight of mightiest monarchies; his look Drew audience and attention still as night Or summer's noontide air, while thus he spake:— <…> "What sit we then projecting peace and war? War hath determined us and foiled with loss Irreparable; terms of peace yet none Vouchsafed or sought; for what peace will be given To us enslaved, but custody severe, And stripes and arbitrary punishment Inflicted? and what peace can we return, But, to our power, hostility and hate, Untamed reluctance, and revenge, though slow, Yet ever plotting how the Conqueror least May reap his conquest, and may least rejoice In doing what we most in suffering feel? Nor will occasion want, nor shall we need With dangerous expedition to invade Heaven, whose high walls fear no assault or siege, Or ambush from the Deep. What if we find Some easier enterprise? There is a place (If ancient and prophetic fame in Heaven Err not)—another World, the happy seat Of some new race, called Man, about this time To be created like to us, though less In power and excellence, but favoured more Of him who rules above; so was his will Pronounced among the Gods, and by an oath That shook Heaven's whole circumference confirmed. Thither let us bend all our thoughts… <…> this place may lie exposed, The utmost border of his kingdom, left To their defence who hold it: here, perhaps, Some advantageous act may be achieved By sudden onset—either with Hell-fire To waste his whole creation, or possess All as our own, and drive, as we were driven, The puny habitants; or, if not drive, Seduce them to our party, that their God May prove their foe, and with repenting hand Abolish his own works. This would surpass Common revenge, and interrupt his joy In our confusion, and our joy upraise In his disturbance; when his darling sons, Hurled headlong to partake with us, shall curse Their frail original, and faded bliss— Faded so soon! Advise if this be worth Attempting, or to sit in darkness here Hatching vain empires."

«Нерушим Застенок наш; огнепалящий свод, Готовый жадно каждого пожрать, Девятикратно окружает нас. Врата из адаманта наверху Надёжно замкнуты, раскалены, И всякий выход ими преграждён. Тому, кто миновал бы их, грозит Ночь невещественная, пустота Зияющая; бездна, где смельчак, Решившийся пучину пересечь, Исчезнуть вовсе может, без следа. <…> Попытку предприму Один; опасный этот шаг никто Со мною не разделит!» Кончив речь, Монарх поднялся, наложив запрет На возраженья. Мудро он судил, Что, ободрённые его примером, Другие полководцы захотят Участвовать (предусмотрев отказ) В том, что недавно так страшило их, И с помощью отваги показной, Возвысившись в глазах собранья, стать Его соперниками; без труда Честь раздобыть, которую ценой Геройских дел он должен обрести. Но голос повелительный Вождя Не меньше предприятья самого Внушает ужас;… — 434-41, 65-75

Our prison strong, this huge convex of fire, Outrageous to devour, immures us round Ninefold; and gates of burning adamant, Barred over us, prohibit all egress. These passed, if any pass, the void profound Of unessential Night receives him next, Wide-gaping, and with utter loss of being Threatens him, plunged in that abortive gulf. <…> This enterprise None shall partake with me." Thus saying, rose The Monarch, and prevented all reply; Prudent lest, from his resolution raised, Others among the chief might offer now, Certain to be refused, what erst they feared, And, so refused, might in opinion stand His rivals, winning cheap the high repute Which he through hazard huge must earn. But they Dreaded not more th' adventure than his voice Forbidding;..

	О, срам людской! Согласие царит Меж бесов проклятых, но человек, — Сознаньем обладающая тварь, — Чинит раздор с подобными себе; Хотя на милосердие Небес Надеяться он вправе и завет Господний знает: вечный мир хранить… — 496-9
	O shame to men! Devil with devil damned Firm concord holds; men only disagree Of creatures rational, though under hope Of heavenly grace, and, God proclaiming peace…

«Ступай туда, Где ты обязан кару отбывать, Презренный, беглый лжец, и трепещи, Чтоб я не приускорил твой полёт Возвратный скорпионовым бичом, Не причинил неведомую боль Одним ударом этого копья И в небывалый ужас не поверг!» Так молвил жуткий призрак, становясь Гнусней десятикратно и страшней По мере возглашения угроз. Не дрогнув, Сатана пред ним стоял, Пылая возмущеньем; он был схож С кометой, озарившей небосвод Арктический, в созвездье Змееносца, На землю стряхивающей чуму И войны со своих зловещих косм. Соперники стремятся поразить Друг друга в голову, закончив бой Одним ударом, и глядят в упор, Кипя от ярости, подобно двум, Тяжёлой артиллерией небесной Вооружённым, тучам, что висят, Недвижные, над Каспием, пока К воздушной стычке их не подстрекнет Сигналом трубным ветер. Таковы Гиганты мощные. Ад помрачнел От их бровей нахмуренных. — 699-720

Back to thy punishment, False fugitive; and to thy speed add wings, Lest with a whip of scorpions I pursue Thy lingering, or with one stroke of this dart Strange horror seize thee, and pangs unfelt before." So spake the grisly Terror, and in shape, So speaking and so threatening, grew tenfold, More dreadful and deform. On th' other side, Incensed with indignation, Satan stood Unterrified, and like a comet burned, That fires the length of Ophiuchus huge In th' arctic sky, and from his horrid hair Shakes pestilence and war. Each at the head Levelled his deadly aim; their fatal hands No second stroke intend; and such a frown Each cast at th' other as when two black clouds, With heaven's artillery fraught, came rattling on Over the Caspian,—then stand front to front Hovering a space, till winds the signal blow To join their dark encounter in mid-air. So frowned the mighty combatants that Hell Grew darker at their frown;..

Привратница Геенны: «— Ты разве позабыл меня? Кажусь Я нынче отвратительной тебе? А ведь прекрасной ты меня считал, Когда в кругу сообщников твоих, — Мятежных Серафимов, — взор померк Внезапно твой, мучительная боль Тебя пронзила, ты лишился чувств, И пламенем объятое чело, Свет излучая, слева широко Разверзлось, и подобная отцу Обличьем и сияньем, из главы Твоей, блистая дивной красотой Небесною, во всём вооруженье, Возникла я богиней. Изумясь, В испуге отвернулась от меня Спервоначалу Ангельская рать И нарекла мне имя: Грех, сочтя Зловещим знаменьем; потом привыкли: Я им пришлась по нраву и смогла Прельстить враждебнейших; ты чаще всех Заглядывался на меня, признав Своим подобьем верным, и, горя Желаньем страстным, втайне разделил Со мною наслаждения любви. Я зачала и ощутила плод Растущий в чреве. <…> низвергли вас; я пала заодно. Мне этот ключ вручили, приказав Хранить сии Врата, дабы никто Не мог отсюда выйти до поры, Пока я их сама не отомкну. Но, сидя на пороге, размышлять Недолго одинокой мне пришлось: В моей утробе оплодотворённой, Разросшейся, почувствовала я Мучительные корчи, боль потуг Родильных; мерзкий плод, потомок твой, Стремительно из чрева проложил Кровавый путь наружу, сквозь нутро, Меня палящей пыткой исказив И ужасом — от пояса до пят. А он, моё отродье, лютый враг, Едва покинув лоно, вмиг занёс Убийственный, неотвратимый дрот. Я прочь бежала, восклицая: Смерть! При этом слове страшном вздрогнул Ад, И тяжким вздохом отозвался гул По всем пещерам и ущельям: Смерть! Я мчалась; он — вослед (сдаётся мне: Сильнее любострастьем распалён, Чем яростью); испуганную мать Настиг, в объятья мощно заключив, Познал насильно. Эти псы — плоды Преступного соития. Гляди! Страшилища вокруг меня рычат И лают непрестанно; каждый час Должна их зачинать я и рождать Себе на муку вечную; они, Голодные, в мою утробу вновь Вползают, завывая, и грызут Моё нутро, что пищей служит им; Нажравшись, вырываются из чрева, Наводят на меня безмерный страх, Умышленно тревожа каждый миг, И нет мне отдыха, покоя нет! Но сын — мой враг, проклятый призрак Смерть — Сидит напротив, подстрекая псов, Готовый, за отсутствием другой Добычи, мать свою — меня пожрать, Когда б не ведал, что с моим концом И он погибнет; горькой покажусь На вкус; ведь стать могу я в срок любой Убийственной отравой для него: Так решено Судьбой». — 746-67, 73-809

… the Portress of Hell-gate:— "Hast thou forgot me, then; and do I seem Now in thine eye so foul?—once deemed so fair In Heaven, when at th' assembly, and in sight Of all the Seraphim with thee combined In bold conspiracy against Heaven's King, All on a sudden miserable pain Surprised thee, dim thine eyes and dizzy swum In darkness, while thy head flames thick and fast Threw forth, till on the left side opening wide, Likest to thee in shape and countenance bright, Then shining heavenly fair, a goddess armed, Out of thy head I sprung. Amazement seized All th' host of Heaven; back they recoiled afraid At first, and called me Sin, and for a sign Portentous held me; but, familiar grown, I pleased, and with attractive graces won The most averse—thee chiefly, who, full oft Thyself in me thy perfect image viewing, Becam'st enamoured; and such joy thou took'st With me in secret that my womb conceived A growing burden. <…> in the general fall I also: at which time this powerful key Into my hands was given, with charge to keep These gates for ever shut, which none can pass Without my opening. Pensive here I sat Alone; but long I sat not, till my womb, Pregnant by thee, and now excessive grown, Prodigious motion felt and rueful throes. At last this odious offspring whom thou seest, Thine own begotten, breaking violent way, Tore through my entrails, that, with fear and pain Distorted, all my nether shape thus grew Transformed: but he my inbred enemy Forth issued, brandishing his fatal dart, Made to destroy. I fled, and cried out Death! Hell trembled at the hideous name, and sighed From all her caves, and back resounded Death! I fled; but he pursued (though more, it seems, Inflamed with lust than rage), and, swifter far, Me overtook, his mother, all dismayed, And, in embraces forcible and foul Engendering with me, of that rape begot These yelling monsters, that with ceaseless cry Surround me, as thou saw'st—hourly conceived And hourly born, with sorrow infinite To me; for, when they list, into the womb That bred them they return, and howl, and gnaw My bowels, their repast; then, bursting forth Afresh, with conscious terrors vex me round, That rest or intermission none I find. Before mine eyes in opposition sits Grim Death, my son and foe, who set them on, And me, his parent, would full soon devour For want of other prey, but that he knows His end with mine involved, and knows that I Should prove a bitter morsel, and his bane, Whenever that shall be: so Fate pronounced."

… створы, скрежеща На вереях и петлями визжа, Внезапно распахнулись; гром и лязг До основанья потрясли Эреб. Она их отомкнула, но замкнуть Уже не властна. Ныне широко Врата отворены; могла бы рать Огромная, свободным, вольным строем, Знамёна боевые развернув, С растянутыми флангами войти В проем, — с повозками и лошадьми. Теперь оттуда, словно из жерла Плавильни, бил клубами чёрный дым И пламя рдяное. Глазам троих, Стоящих на пороге Адских Врат, Предстали тайны пропасти седой: Безвидный, необъятный океан Тьмы самобытной, где пространства нет, Ни ширины, длины и высоты, Ни времени; где пращуры Природы, — Ночь древняя и Хаос, — в шуме битв Немолчных безначалие блюдут Исконное, сумятицу, нелад И существуют лишь благодаря Отсутствию порядка. Вечный спор Здесь четверо соперников-борцов Заядлых: Сухость, Влажность, Холод, Жар, — О первенстве ведут и гонят в бой Зачатки-атомы, что под гербы Различных кланов строятся; легко Вооружённые и тяжело, Проворны и медлительны, остры И гладки, неисчётны, как пески Бесплодных почв Кирены или Барки, Вздымаемые стычкой вихревой, Чтоб ветров невесомые крыла Отяготить; и верх берёт на миг Та сторона, где атомы в числе Чуть большем накопятся; а судья Их распрей — Хаос, как бы ни решал, Лишь умножает смуту, что ему Опорой служит; правит рядом с ним Арбитр верховный — Случай. На краю Пучины дикой, — зыбки, а быть может — Могилы Мирозданья, где огня И воздуха, материков, морей, В помине даже нет, но все они В правеществе зачаточно кишат, Смесившись и воюя меж собой, Пока. Творец Всевластный не велит Им новые миры образовать <…>. И если б даже рухнул небосвод И элементы вздыбленные шар Земной сорвали бы с его оси, Возникший грохот не был бы сильней Того, что слух Врага теперь терзал. — 880-916, 25-7

With impetuous recoil and jarring sound, Th' infernal doors, and on their hinges grate Harsh thunder, that the lowest bottom shook Of Erebus. She opened; but to shut Excelled her power: the gates wide open stood, That with extended wings a bannered host, Under spread ensigns marching, mibht pass through With horse and chariots ranked in loose array; So wide they stood, and like a furnace-mouth Cast forth redounding smoke and ruddy flame. Before their eyes in sudden view appear The secrets of the hoary Deep—a dark Illimitable ocean, without bound, Without dimension; where length, breadth, and height, And time, and place, are lost; where eldest Night And Chaos, ancestors of Nature, hold Eternal anarchy, amidst the noise Of endless wars, and by confusion stand. For Hot, Cold, Moist, and Dry, four champions fierce, Strive here for mastery, and to battle bring Their embryon atoms: they around the flag Of each his faction, in their several clans, Light-armed or heavy, sharp, smooth, swift, or slow, Swarm populous, unnumbered as the sands Of Barca or Cyrene's torrid soil, Levied to side with warring winds, and poise Their lighter wings. To whom these most adhere He rules a moment: Chaos umpire sits, And by decision more embroils the fray By which he reigns: next him, high arbiter, Chance governs all. Into this wild Abyss, The womb of Nature, and perhaps her grave, Of neither sea, nor shore, nor air, nor fire, But all these in their pregnant causes mixed Confusedly, and which thus must ever fight, Unless th' Almighty Maker them ordain His dark materials to create more worlds <…>. Of Heaven were falling, and these elements In mutiny had from her axle torn The steadfast Earth.

Книга III

	… книга, по которой изучать Я мог Природы дивные дела, Померкла, выскоблена и пустых Страниц полна; закрыты, для слепца, Одни из врат Премудрости навек. Тем ярче воссияй, Небесный Свет, Во мне и, силы духа озарив, Ему — восставь глаза; рассей туман, Дабы увидел и поведал я, То, что узреть не может смертный взор. — 46-54
	… for the book of knowledge fair Presented with a universal blank Of nature's works to me expung'd and ras'd, And wisdom at one entrance quite shut out. So much the rather thou, celestial Light, Shine inward, and the mind through all her powers Irradiate; there plant eyes, all mist from thence Purge and disperse, that I may see and tell Of things invisible to mortal sight.

Провидчески промолвил Сыну Бог: «— Мой Сын единородный! Убедись В свирепом рвенье Нашего Врага. <…> Разве Мне Смиренье мило, если воля, разум (Ведь разум — это тот же вольный выбор) Бездейственны, бессильны, лишены Свободы выбора, свободной воли, Не мне, а неизбежности служа? Я справедливо создал их. Нельзя Им на Творца пенять и на судьбу И виноватить естество своё, Что, мол, непререкаемый закон Предназначенья ими управлял, Начертанный вселенским Провиденьем. Не Мною — ими был решён мятеж; И если даже знал Я наперёд — Предвиденье не предрешало бунта; И не провиденный, он все равно Свершился без вмешательства Судьбы. Без принужденья, без неизбежимых Предначертаний, Духи предались В суждениях и выборе — греху. На них вина. Они сотворены Свободными; такими должно им Остаться до поры, пока ярмо Не примут сами рабское; иначе Пришлось бы их природу исказить, Ненарушимый, вечный отменив Закон, что им свободу даровал». — 78-80, 106-27

God <…> to his only Son foreseeing spake. "Only begotten Son, seest thou what rage Transports our Adversary? <…> What pleasure I from such obedience paid, When will and reason (reason also is choice) Useless and vain, of freedom both despoil'd, Made passive both, had serv'd necessity, Not me? they therefore, as to right belong'd, So were created, nor can justly accuse Their Maker, or their making, or their fate, As if predestination over-rul'd Their will dispos'd by absolute decree Or high foreknowledge they themselves decreed Their own revolt, not I; if I foreknew, Foreknowledge had no influence on their fault, Which had no less proved certain unforeknown. So without least impulse or shadow of fate, Or aught by me immutably foreseen, They trespass, authors to themselves in all Both what they judge, and what they choose; for so I form'd them free: and free they must remain, Till they enthrall themselves; I else must change Their nature, and revoke the high decree Unchangeable, eternal, which ordain'd Their freedom…

… Сатана Ступил на твёрдый, мрачный, полый шар, Что меньшие, лучистые вмещал Шары, от Ночи древней оградив И Хаоса. Издалека округла Поверхность шара внешнего, вблизи Предстала плоской сумрачной страной, Пустынной, дикой ширью, без границ, <…> не было ещё в ту пору Ни мёртвых, ни живых созданий здесь. Впоследствии, когда насытил грех Тщеславием деяния людей, Проникли, как воздушные пары, Сюда — все воплощенья суеты, Все временные, бренные свершенья, А заодно — и те, кто возлагал На них надежду: славу обрести Бессмертную и счастье, в бытии Земном и замогильном, кто хвалу Снискать людскую тщился, кто сполна Награду в здешней жизни одержал — Прискорбных предрассудков порожденья И рвения слепого; все они Теперь стяжают подлинную мзду Пустую, по деяньям их пустым. То, что Природой не завершено И создано нескладно: недоноски, Ублюдки и уродцы, на Земле Излишние, слетаются сюда И своего уничтоженья ждут, Бродя бесцельно здесь, не на Луне, Как некоторым грезилось порой; Нет, лунные поля из серебра — Жилище тварей более достойных, Верней всего, — убежище святых И Духов, чей состав переходной Меж Ангельским составом и людским. <…> Но долго было б всех перечислять Зародышей, кретинов, дурачков, Отшельников, монахов — белых, чёрных И серых — лицемеров и святош, Со всею их обманной мишурой; Паломники забрались в эту даль, Что мёртвого искали на Голгофе Христа, живущего на Небесах; Здесь те, кто в смертный час напялил рясу, Мечтая в рай попасть наверняка <…>. Вот круги семи планет Они минуют, круг недвижных звёзд И свод кристальный, чей противовес Попятный ход планет определяет, Своим вращеньем равновесье тверди, Как судят многие; и наконец, — Круг перводвигателя; мнится им, Что у калитки Врат Небесных ждёт Их сам Апостол Пётр с ключом в руке. Они заносят ногу на ступень Небесной лестницы, но встречный вихрь Могущественный их сдувает прочь В пустынный мрак, на десять тысяч лиг. Вы наблюдать могли бы, как летят, Вертясь и разрываясь на клочки, Сутаны, капюшоны заодно С владельцами; как чётки, буллы, мощи, Обрывки индульгенций, лоскуты Помилований мчатся кувырком, Уносятся в изнанку мира, в Лимб, В окраину, которая с тех пор Зовётся «Рай глупцов»; она пока Безлюдна и безвестна, но поздней Немногим незнакома. — 419-24, 42-62, 73-97

… first convex divides The luminous inferiour orbs, enclosed From Chaos, and the inroad of Darkness old, Satan alighted walks: A globe far off It seemed, now seems a boundless continent Dark, waste, and wild, <…> other creature in this place, Living or lifeless, to be found was none; None yet, but store hereafter from the earth Up hither like aereal vapours flew Of all things transitory and vain, when sin With vanity had filled the works of men: Both all things vain, and all who in vain things Built their fond hopes of glory or lasting fame, Or happiness in this or the other life; All who have their reward on earth, the fruits Of painful superstition and blind zeal, Nought seeking but the praise of men, here find Fit retribution, empty as their deeds; All the unaccomplished works of Nature's hand, Abortive, monstrous, or unkindly mixed, Dissolved on earth, fleet hither, and in vain, Till final dissolution, wander here; Not in the neighbouring moon as some have dreamed; Those argent fields more likely habitants, Translated Saints, or middle Spirits hold Betwixt the angelical and human kind. <…> too long, Embryos, and idiots, eremites, and friars White, black, and gray, with all their trumpery. Here pilgrims roam, that strayed so far to seek In Golgotha him dead, who lives in Heaven; And they, who to be sure of Paradise, Dying, put on the weeds, <…> think to pass disguised; They pass the planets seven, and pass the fixed, And that crystalling sphere whose balance weighs The trepidation talked, and that first moved; And now Saint Peter at Heaven's wicket seems To wait them with his keys, and now at foot Of Heaven's ascent they lift their feet, when lo A violent cross wind from either coast Blows them transverse, ten thousand leagues awry Into the devious air: Then might ye see Cowls, hoods, and habits, with their wearers, tost And fluttered into rags; then reliques, beads, Indulgences, dispenses, pardons, bulls, The sport of winds: All these, upwhirled aloft, Fly o'er the backside of the world far off Into a Limbo large and broad, since called The Paradise of Fools, to few unknown Long after; now unpeopled, and untrod.

	Притворство разгадать Ни ангелам, ни людям не дано; Из прочих зол единое оно Блуждает по Земле и, кроме Бога, По попущенью Господа, никем Не зримо; Мудрость бодрствует порой, Но дремлет Подозренье на часах У врат её, передоверив пост Наивности… — 682-8
	Neither Man nor Angel can discern Hypocrisy, the only evil that walks Invisible, except to God alone, By his permissive will, through Heaven and Earth: And oft, though wisdom wake, suspicion sleeps At wisdom's gate, and to simplicity Resigns her charge…

Книга IV

	Я, вознесённый высоко, отверг Любое послушанье, возмечтал, Поднявшись на ещё одну ступень, Стать выше всех, мгновенно сбросить с плеч Благодаренья вечного ярмо Невыносимое. Как тяжело Бессрочно оставаться должником, Выплачивая неоплатный долг! Но я забыл про все дары Творца Несметные; не разумел, что сердце Признательное, долг свой осознав, Его тем самым платит; что, сочтя Себя обязанным благодарить Всечасно, в благодарности самой Свободу обретает от неё <…>. Везде в Аду я буду. Ад — я сам;.. — 49-57
	… lifted up so high I sdeined subjection, and thought one step higher Would set me highest, and in a moment quit The debt immense of endless gratitude, So burdensome still paying, still to owe, Forgetful what from him I still received, And understood not that a grateful mind By owing owes not, but still pays, at once Indebted and discharged Which way I fly is Hell; myself am Hell;..
	— Сатана

… отрадный Рай венчал Оградою зелёной, словно валом, Вершины неприступной плоский срез… <…> чудно хороша Была та местность! Воздух, что ни шаг, Все чище становился и дышал Врагу навстречу ликованьем вешним, Способным все печали исцелить, За исключением лишь одного Отчаянья… Игрою нежных крыл Душистые Зефиры аромат Струили бальзамический, шепча О том, где эти запахи они Похитили. Так, после мыса Доброй Надежды, миновавши Мозамбик, В открытом океане моряки Сабейский обоняют фимиам, От северо-востока ветерком Привеянный, с пахучих берегов Аравии Счастливой, и тогда На много лиг свой замедляют ход, Чтоб дольше пряным воздухом дышать, Которым даже Океан-старик С улыбкой наслаждается… — 131-3, 50-63

… delicious Paradise, Now nearer, crowns with her enclosure green, As with a rural mound… <…> so lovely seemed That landskip: And of pure now purer air Meets his approach, and to the heart inspires Vernal delight and joy, able to drive All sadness but despair: Now gentle gales, Fanning their odoriferous wings, dispense Native perfumes, and whisper whence they stole Those balmy spoils. As when to them who fail Beyond the Cape of Hope, and now are past Mozambick, off at sea north-east winds blow Sabean odours from the spicy shore Of Araby the blest; with such delay Well pleased they slack their course, and many a league Cheered with the grateful smell old Ocean smiles…

	Теперь на Древо жизни, что росло Посередине Рая, выше всех Деревьев, он взлетел и принял вид Морского ворона; себе вернуть Не в силах истинное бытие, Он, сидючи на Древе, помышлял О способах: живых на смерть обречь. Жизнеподательное Враг избрал Растенье лишь затем, чтоб с вышины Расширить свой обзор; меж тем оно, При должном применении, залогом Бессмертья бы служило. — 192-9
	Thence up he flew, and on the tree of life, The middle tree and highest there that grew, Sat like a cormorant; yet not true life Thereby regained, but sat devising death To them who lived; nor on the virtue thought Of that life-giving plant, but only used For prospect, what well used had been the pledge Of immortality.

«Ищу Союза с вами, обоюдной дружбы Нерасторжимой; мы должны вовек Совместно жить; и если мой приют Не столь заманчивым, как Райский Сад, Покажется, вы всё равно приять Его обязаны, каков он есть, Каким его Создатель создал ваш И мне вручил. Я с вами поделюсь Охотно. Широчайшие врата Для вас Геенна распахнёт; князей Своих навстречу вышлет. Вдоволь там Простора, чтоб вольготно разместить Всех ваших отпрысков; не то что здесь, В пределах Рая тесных. Если Ад Не столь хорош — пеняйте на Того, Кто приневолил выместить на вас, Невинных, мой позор, в котором Он Виновен. Пусть растрогала меня Беспомощная ваша чистота, — А тронут я взаправду, — но велят Общественное благо, честь и долг Правителя расширить рубежи Империи, осуществляя месть, И, миром этим новым завладев, Такое совершить, что и меня, Хоть проклят я, приводит в содроганье». Так Сатана старался оправдать Необходимостью свой адский план, Подобно всем тиранам; он, затем, Слетел с макушки Древа, с вышины Воздушной и, к резвящимся стадам Четвероногих тварей подступив, Поочерёдно облики зверей Стал принимать различные, стремясь Неузнанным пробраться и вблизи Поживу разглядеть, узнать вернейше, Из действий и речей обоих жертв, О их обычаях. — 373-99

"League with you I seek, And mutual amity, so strait, so close, That I with you must dwell, or you with me Henceforth; my dwelling haply may not please, Like this fair Paradise, your sense; yet such Accept your Maker's work; he gave it me, Which I as freely give: Hell shall unfold, To entertain you two, her widest gates, And send forth all her kings; there will be room, Not like these narrow limits, to receive Your numerous offspring; if no better place, Thank him who puts me loth to this revenge On you who wrong me not for him who wronged. And should I at your harmless innocence Melt, as I do, yet publick reason just, Honour and empire with revenge enlarged, By conquering this new world, compels me now To do what else, though damned, I should abhor." So spake the Fiend, and with necessity, The tyrant's plea, excused his devilish deeds. Then from his lofty stand on that high tree Down he alights among the sportful herd Of those four-footed kinds, himself now one, Now other, as their shape served best his end Nearer to view his prey, and, unespied, To mark what of their state he more might learn, By word or action marked.

	Познанье им запрещено? Нелепый, подозрительный запрет! Зачем ревниво запретил Господь Познанье людям? Разве может быть Познанье преступленьем или смерть В себе таить? Неужто жизнь людей Зависит от неведенья? Ужель Неведенье — единственный залог Покорности и веры и на нём Блаженство их основано? — 513-8
	Knowledge forbidden Suspicious, reasonless. Why should their Lord Envy them that? Can it be sin to know? Can it be death? And do they only stand By ignorance? Is that their happy state, The proof of their obedience and their faith?
	— Сатана

	Здесь Ева ложе брачное своё Впервые в плетеницы убрала, Устлала ворохом душистых трав, Когда с Небес венчальный гимн звучал, И Ангел брачный за руку привёл Её к супругу, в дивной наготе Прекраснее Пандоры, что была Богами изобильем всех даров Осыпана, подобно Еве став Причиною неисчислимых бед… — 708-14
	Espoused Eve decked first her nuptial bed; And heavenly quires the hymenaean sung, What day the genial Angel to our sire Brought her in naked beauty more adorned, More lovely, than Pandora, whom the Gods Endowed with all their gifts, and O! too like In sad event…

	Совокупно возлегли. Адам, Я полагаю, от подруги милой Не отвернулся, так же и жена Отказом не ответила, блюдя Обычай сокровенный и святой Любви супружеской. Пускай ханжи Сурово о невинности твердят И чистоте, позоря и клеймя Нечистым то, что чистым объявил Господь, и некоторым — повелел, А прочим — разрешил. Его завет: Плодиться, а поборник воздержанья — Губитель наш, враг Бога и людей. — 739-47
	Straight side by side were laid; nor turned, I ween, Adam from his fair spouse, nor Eve the rites Mysterious of connubial love refused: Whatever hypocrites austerely talk Of purity, and place, and innocence, Defaming as impure what God declares Pure, and commands to some, leaves free to all. Our Maker bids encrease; who bids abstain But our Destroyer, foe to God and Man?

	Уже коническая Ночи тень, Обширный свод подлунный обходя, Измерила к Зениту полпути. — 774-5
	Now had night measured with her shadowy cone Half way up hill this vast sublunar vault…

Книга V

	Порой в сознанье Бога и людей Зло проникает, но уходит прочь, Отвергнутое, не чиня вреда, Не запятнав… — 117-9
	Evil into the mind of God or Man May come and go, so unreproved, and leave No spot or blame behind…
	— Адам

Сквозь разум бога или Человека Зло может проскользнуть, не оставляя Там ни пятна. — то же в переводе О. Н. Чюминой, 1899

	… устремился Прародитель Навстречу гостю дивному; иной Он свитой, кроме полных совершенств Своих, не обладал и составлял Свой штат придворный — сам. Он шёл один, Величественней скучных и помпезных Кортежей княжеских… — 350-5
	… our primitive great sire, to meet His God-like guest, walks forth, without more train Accompanied than with his own complete Perfections; in himself was all his state, More solemn than the tedious pomp that waits On princes…

Ангел отвечал: «— Всё то, что Человеку, — существу Отчасти и духовному, — [Господь] <…> дал во снедь, Не может неприятным быть на вкус Чистейшим Духам; будучи сполна Духовными, нуждаются они, Подобно вам, разумным тварям, в пище, Поскольку чувства низшие равно Имеются у тех и у других: Вкус, обонянье, осязанье, слух И зрение. Вкушая пищу, мы Её усваиваем, претворив Телесное — в бесплотное. Узнай: Всему, что Господом сотворено, Потребна пища; лёгким элементам Дают питанье — грубые; Земля Питает море; суша и вода Питают воздух; воздух же — рои Светил эфирных; первоочередно — Луну, наиближайшую из них; А пятна, испещряющие диск Луны, — не что иное, как пары Нечистые, не ставшие ещё Её субстанцией. Луна другим Планетам высшим от своей сырой Поверхности питание струит, А Солнце, освещая все миры, Их влажным истечением взамен Питается и пищу ввечеру Вкушает, погружаясь в океан. <…> Един Господь; всё только от Него Исходит и к Нему приходит вновь, Поскольку от добра не отреклось. Всё из единого правещества, В обличиях различных, безупречно Сотворено; различных степеней Субстанция уделена вещам, Так, на различных уровнях дана И жизнь — живым созданиям; они Тем чище, утонченней и духовней, Чем пребывают ближе к Божеству, Чем истовей, на поприщах своих, К Нему стремятся; всяческая плоть По мере сил способна духом стать. Так с лёгкостью восходит от корней Зелёный стебель и растит листву Воздушнейшую, а за ней — цветок — Верх совершенства, издающий дух Пахучий; так цветок и плод его — Усвоенная Человеком снедь, — В нём совершенствуются, обратясь Духовностью живительной, равно Животной и разумной; жизнь творят, Сознанье, смысл, воображенье, чувство, От коих разум черпает душа <…>». Людского рода Патриарх сказал: «— Ты дивно обозначил правый путь, Последуя которому пройти Всю лестницу Природы разум наш От центра до окружности способен; И в лицезрении Господних дел Мы, шаг за шагом, можем вознестись К Создателю». — 404-26, 69-87, 506-12

To whom the Angel. "Therefore what he gives <…> to Man in part Spiritual, may of purest Spirits be found No ingrateful food: And food alike those pure Intelligential substances require, As doth your rational; and both contain Within them every lower faculty Of sense, whereby they hear, see, smell, touch, taste, Tasting concoct, digest, assimilate, And corporeal to incorporeal turn. For know, whatever was created, needs To be sustained and fed: Of elements The grosser feeds the purer, earth the sea, Earth and the sea feed air, the air those fires Ethereal, and as lowest first the moon; Whence in her visage round those spots, unpurged Vapours not yet into her substance turned. Nor doth the moon no nourishment exhale From her moist continent to higher orbs. The sun that light imparts to all, receives From all his alimental recompence In humid exhalations, and at even Sups with the ocean. <…> One Almighty is, from whom All things proceed, and up to him return, If not depraved from good, created all Such to perfection, one first matter all, Endued with various forms, various degrees Of substance, and, in things that live, of life; But more refined, more spiritous, and pure, As nearer to him placed, or nearer tending Each in their several active spheres assigned, Till body up to spirit work, in bounds Proportioned to each kind. So from the root Springs lighter the green stalk, from thence the leaves More aery, last the bright consummate flower Spirits odorous breathes: flowers and their fruit, Man's nourishment, by gradual scale sublimed, To vital spirits aspire, to animal, To intellectual; give both life and sense, Fancy and understanding; whence the soul Reason receives <…>". To whom the patriarch of mankind replied. "O favourable Spirit, propitious guest, Well hast thou taught the way that might direct Our knowledge, and the scale of nature set From center to circumference; whereon, In contemplation of created things, By steps we may ascend to God."

Книга VI

Рассказ архангела Рафаила.

… сурово молвил Абдиил: «— Отступник, заблуждаешься ты вновь И станешь заблуждаться без конца, Утратив правый путь. Ты зря клеймишь Холопством услужение Тому, Кто Богом и Природой утверждён, Как наш Глава. Природа и Господь Один закон гласят: повелевать Достоин Тот, кто подданных превысил Достоинством. Но истинное рабство Служить безумцу или бунтарю, Который на Владыку восстаёт, Его превосходящего во всём, Как служат соучастники тебе. Ты раб, ты сам себе порабощён И смеешь службу нашу поносить! <…> получай привет На твой нечестьем осквернённый шлем!» Промолвив, замахнулся, и удар Прекрасный не замедлил и как шквал Обрушился на гордый шлем Врага С таким проворством, что ни взгляд, ни мысль Мгновенностью его б не превзошли, Ни щит не отразил бы. Сатана На десять ужасающих шагов Отпрянул; на десятом — у него Колено подломилось; он припал, Но удержался, опершись на дрот Огромный. Так, подземная вода И ветер, сквозь глубинные пласты Порой себе прокладывая путь, Сдвигают с места гору, и она Со всеми елями и сосняком Полупроваливается. Престолы Мятежные, завидев, что сражён Из них сильнейший, в бешенство пришли И в изумленье. <…> скрипели оси медных колесниц Неистово, и в трепет приводил Побоища невыносимый гул. Пронзительно свистя над головой, Летели тучи раскалённых стрел, Над полем битвы свод образовав Горящий, и под куполом огня, С напором разрушительным, войска Сражались, друг на друга устремясь, Неистощимой злобою кипя. От грома содрогались Небеса; Была б Земля уже сотворена, Она б до центра сотряслась! Не диво! — Сшибались миллионные когорты Свирепых Ангелов, из коих мог Слабейший все стихии подчинить И обратить в оружие своё… — 171-82, 8-200, 10-23

… Abdiel stern replied. "Apostate! still thou errest, nor end wilt find Of erring, from the path of truth remote: Unjustly thou depravest it with the name Of servitude, to serve whom God ordains, Or Nature: God and Nature bid the same, When he who rules is worthiest, and excels Them whom he governs. This is servitude, To serve the unwise, or him who hath rebelled Against his worthier, as thine now serve thee, Thyself not free, but to thyself enthralled; Yet lewdly darest our ministring upbraid. <…> This greeting on thy impious crest receive." So saying, a noble stroke he lifted high, Which hung not, but so swift with tempest fell On the proud crest of Satan, that no sight, Nor motion of swift thought, less could his shield, Such ruin intercept: Ten paces huge He back recoiled; the tenth on bended knee His massy spear upstaid; as if on earth Winds under ground, or waters forcing way, Sidelong had pushed a mountain from his seat, Half sunk with all his pines. Amazement seised The rebel Thrones, but greater rage, to see Thus foiled their mightiest. <…> the madding wheels Of brazen chariots raged; dire was the noise Of conflict; over head the dismal hiss Of fiery darts in flaming vollies flew, And flying vaulted either host with fire. So under fiery cope together rushed Both battles main, with ruinous assault And inextinguishable rage. All Heaven Resounded; and had Earth been then, all Earth Had to her center shook. What wonder? when Millions of fierce encountering Angels fought On either side, the least of whom could wield These elements, and arm him with the force Of all their regions…

Битва долгий срок Без перевеса длилась, до тех пор, Пока, невиданное оказав Геройство и подобного по силам Соперника не встретив, Сатана Пробился сквозь побоище, как вихрь, Меж Серафимов, что свои ряды Смешали в лютой сече, и узрел, Как Михаил разит мечом огромным, Единым взмахом целые полки, И смертоносный, обоюдоострый, Двумя руками поднятый клинок Обрушивается и всё вокруг Опустошает. Сатана, спеша Погибель отвратить, подставил щит — Неразрушимый, исполинский диск, Покрытый адамантовой бронёй Десятислойной. <…> Мечи Взмахнулись пламенные, описав Ужасные окружности; щиты, Друг против друга, блещут и слепят, Как два огромных солнца. Ожиданье Застыло в страхе. Обе стороны Ожесточённых Духов, только что Сражавшихся несметною толпой, Освободили, спешно отступив, Обширную равнину, ибо вихрь Единоборства этого для них Небезопасен. Поединок был, — Насколько при посредстве малых дел Великое возможно описать, — Как если бы гармония Природы Расстроилась и вспыхнула война Созвездий, и под гнётом грозных сил, Навстречу обоюдно устремясь, Две злобные планеты, средь Небес, Сразились, в битве яростной смесив Материю своих враждебных сфер. <…> меч Михаила, выданный ему Из Божьей оружейной, обладал Таким закалом, что клинки любые, Любые латы рассекал легко. Стремительно упав, он меч Врага Перерубил и, быстро обратись, Вонзился и рассёк весь правый бок Отступника. Впервые Сатана Изведал боль; от нестерпимых мук Он изогнулся в корчах, уязвлён Отверстой раной, что ему нанёс Разящий меч, но тут же ткань срослась Эфирная; разъятой не дано Ей оставаться долго; из рубца Нектарной влаги хлынула струя Пурпурная, — Небесных Духов кровь, — Блестящие доспехи запятнав. Примчалось много Ангелов к нему, — Клевретов сильных, чтобы заслонить Владыку; а другие — на щиты Поспешно взгромоздили Сатану И к царской колеснице отнесли, Стоявшей от сраженья вдалеке, И на неё сложили. Он стонал От скорби, озлобленья и стыда И скрежетал зубами, осознав, Что несравненным дольше полагать Себя не вправе, что былая спесь Его, соперничавшего с Творцом, Унижена; однако исцелел Он вскоре, ибо Ангельский состав Во всех частях единой наделён Живучестью, в отличье от людей, — У коих печень, лёгкие, нутро, Равно как сердце, почки, голова, Ранимы насмерть. Духов же убить Нельзя, не уничтожив целиком; Смертельным уязвленьям их тела Текучие не более чем воздух Подвержены; их жизненная суть Вся — голова, вся — сердце, вся — глаза, Вся — уши, вся — сознание, вся — ум;.. — 245-56, 304-15, 20-51

Long time in even scale The battle hung; till Satan, who that day Prodigious power had shown, and met in arms No equal, ranging through the dire attack Of fighting Seraphim confused, at length Saw where the sword of Michael smote, and felled Squadrons at once; with huge two-handed sway Brandished aloft, the horrid edge came down Wide-wasting; such destruction to withstand He hasted, and opposed the rocky orb Of tenfold adamant, his ample shield, A vast circumference. <…> Now waved their fiery swords, and in the air Made horrid circles; two broad suns their shields Blazed opposite, while Expectation stood In horrour: From each hand with speed retired, Where erst was thickest fight, the angelick throng, And left large field, unsafe within the wind Of such commotion; such as, to set forth Great things by small, if, nature's concord broke, Among the constellations war were sprung, Two planets, rushing from aspect malign Of fiercest opposition, in mid sky Should combat, and their jarring spheres confound. <…> the sword Of Michael from the armoury of God Was given him tempered so, that neither keen Nor solid might resist that edge: it met The sword of Satan, with steep force to smite Descending, and in half cut sheer; nor staid, But with swift wheel reverse, deep entering, shared All his right side: Then Satan first knew pain, And writhed him to and fro convolved; so sore The griding sword with discontinuous wound Passed through him: But the ethereal substance closed, Not long divisible; and from the gash A stream of necturous humour issuing flowed Sanguine, such as celestial Spirits may bleed, And all his armour stained, ere while so bright. Forthwith on all sides to his aid was run By Angels many and strong, who interposed Defence, while others bore him on their shields Back to his chariot, where it stood retired From off the files of war: There they him laid Gnashing for anguish, and despite, and shame, To find himself not matchless, and his pride Humbled by such rebuke, so far beneath His confidence to equal God in power. Yet soon he healed; for Spirits that live throughout Vital in every part, not as frail man In entrails, heart of head, liver or reins, Cannot but by annihilating die; Nor in their liquid texture mortal wound Receive, no more than can the fluid air: All heart they live, all head, all eye, all ear, All intellect, all sense;..

	Способен все препоны одолеть Союз ума и силы. — 494-5 (вероятно, неоригинально)
	to strength and counsel joined Think nothing hard
	— Сатана

Фронт расступился, к флангам отошёл, Невиданное зрелище открыв И странное: пред нами, в три ряда, Поставленные на колёсный ход, Лежали исполинские столпы, По виду — из железа или меди И камня. Это более всего Напоминало три ряда стволов Сосны и дуба, срубленных в горах, Очищенных от сучьев и ветвей И выдолбленных, — если б не жерло Отверстое, разинувшее пасть Из каждого ствола — зловещий знак Пустого перемирия. Стоял За каждым — Серафим, держа в руке Горящую тростину;.. — 569-80

… the front Divided, and to either flank retired: Which to our eyes discovered, new and strange, A triple mounted row of pillars laid On wheels (for like to pillars most they seemed, Or hollowed bodies made of oak or fir, With branches lopt, in wood or mountain felled,) Brass, iron, stony mould, had not their mouths With hideous orifice gaped on us wide, Portending hollow truce: At each behind A Seraph stood, and in his hand a reed Stood waving tipt with fire;..

Ангелы спешат Быстрее молний; мчатся, побросав Доспехи, к окружающим горам (Чередование долин и гор Приятное Земля переняла У Неба) и, в основах расшатав, Срывают, за косматые схватясь Вершины, поднимают заодно С громадою всего, что есть на них, — С утёсами, лесами и ручьями, — И на врагов несут; <…> Холмы и горы, скальные кряжи На них свалились, воздух затемнив, И целые когорты погребли. Доспехи только множили беду, Вонзаясь в плоть, терзая и тесня, Невыносимую чинили боль. Страдальцы вопияли и, стремясь Отбросить гнёт, метались, извивались, Чтоб выбраться на волю из тюрьмы. Мятежники хотя и Духи света Чистейшего, но вследствие греха Их естество померкло, огрубев. — 639-46, 54-61

Their arms away they threw, and to the hills (For Earth hath this variety from Heaven Of pleasure situate in hill and dale,) Light as the lightning glimpse they ran, they flew; From their foundations loosening to and fro, They plucked the seated hills, with all their load, Rocks, waters, woods, and by the shaggy tops Up-lifting bore them in their hands; <…> Main promontories flung, which in the air Came shadowing, and oppressed whole legions armed; Their armour helped their harm, crushed in and bruised Into their substance pent, which wrought them pain Implacable, and many a dolorous groan; Long struggling underneath, ere they could wind Out of such prison, though Spirits of purest light, Purest at first, now gross by sinning grown.

Книга VII

Урания! — воистину ли так Зовёшься ты, — с Небес ко мне сойди! Я взвился над Олимпом, вдохновлён Твоим волшебным голосом; парил Пегаса крыл превыше. Суть зову Твою — не имя; не принадлежишь Ты к девяти Каменам, не живёшь, Неборождённая, на высоте Олимпа древнего, но прежде гор Возникновенья, прежде, чем ручьи И реки заструились, ты вела Беседы с вечной Мудростью, сестрой Твоей; ты пела гимны вместе с ней Пред ликом Всемогущего Отца, Небесным, пеньем слух его пленив. Тобою вознесённый, гость земной, Дерзнув проникнуть в Небеса Небес, Я эмпирейским воздухом дышал, Который ты смягчала; но теперь Ты столь же невредимо низведи Меня к родной стихии, чтоб с коня Крылатого, безуздого, не пал, Как некогда Беллерофон на поле Алейское (хоть с меньшей вышины Низвергся он), чтоб не скитался я Покинутый, не ведая, куда Направить страннические стопы. — 1-20

Descend from Heaven Urania, by that name If rightly thou art called, whose Voice divine Following, above the Olympian Hill I soare, Above the flight of Pegasean wing. The meaning, not the Name I call: for thou Nor of the Muses nine, nor on the top Of old Olympus dwellest, but Heavenlie borne, Before the Hills appeerd, or Fountain flowed, Thou with Eternal Wisdom didst converse, Wisdom thy Sister, and with her didst play In presence of the Almightie Father, pleased With thy Celestial Song. Up led by thee Into the Heaven of Heavens I have presumed, An Earthlie Guest, and drawn Empyreal Aire, Thy tempring; with like safetie guided down Return me to my Native Element: Least from this flying Steed untrained, (as once Bellerophon, though from a lower Clime) Dismounted, on the Aleian Field I fall Erroneous there to wander and forlorne.

Далее — рассказ Рафаила.

	Знанье — словно пища, и нельзя Вкушать его чрезмерно, ибо ум Избытка не приемлет; вредный груз, Отягощая душу, обратит В безумье мудрость, как зловонным ветром Излишняя становится еда. — 126-30
	Knowledge is as food, and needs no less Her Temperance over Appetite, to know In measure what the mind may well contain, Oppresses else with Surfet, and soon turns Wisdom to Folly, as Nourishment to Winde.

Бог Солнце первым из небесных тел, — Огромный шар и тёмный, до поры, Из вещества эфирного свершил; Потом — шарообразную Луну И звёзды всевозможных величин, Усеяв, словно пашню, небосвод; И свет извлёк из кущи облаков И поместил значительную часть На солнечный, дотоле тёмный шар И пористый, дабы он мог всосать Струистый свет и пропитаться им; А задержанью солнечных лучей Споспешествует плотность вещества Достаточная. Этот шар — чертог Великий блеска; из него теперь Светила черпают потребный свет Сосудами златыми; здесь рога Планета утренняя золотит; Здесь россыпи неисчислимых звёзд Заимствуют окраску, отразив Сверканье Солнца, множа малый блеск Природный свой… — 354-68

For of Celestial Bodies first the Sun A mightie Spheare he framed, unlightsom first, Though of Ethereal Mould: then formed the Moon Globose, and every magnitude of Starrs, And sowd with Starrs the Heaven thick as a field: Of Light by farr the greater part he took, Transplanted from her cloudie Shrine, and placed In the Suns Orb, made porous to receive And drink the liquid Light, firm to retaine Her gathered beams, great Palace now of Light. Hither as to thir Fountain other Starrs Repairing, in thir golden Urns draw Light, And hence the Morning Planet guilds her horns; By tincture or reflection they augment Thir small peculiar…

	Свой путь прямой, Сквозь Небеса, открывшие портал Блистающий, направил Божий Сын К святому обиталищу Отца, — Пространную, широкую стезю, Усыпанную прахом золотым И звёздами мощённую; точь-в-точь Таким ты видишь ночью Млечный Путь, Подобный опояске круговой, Усеянной обильной пылью звёзд. — 574-81
	He through Heaven, That opened wide her blazing Portals, led To Gods Eternal house direct the way, A broad and ample rode, whose dust is Gold And pavement Starrs, as Starrs to thee appeer, Seen in the Galaxie, that Milkie way Which nightly as a circling Zone thou seest Pouderd with Starrs.

Книга VIII

Молвил Пращур наш; его черты Раздумчивость являли о вещах Высоких, странных. Ева, в стороне От них сидевшая, приметив это, Величественно-скромно поднялась И отошла с изяществом таким, Что каждый бы невольно пожелал Её присутствия. Она к цветам, К деревьям плодоносным отошла, Дабы взглянуть, как завязи плодов И почки развиваются; росли Они живее под её рукой И распускались ярче и пышней, Когда Праматерь приближалась к ним. Нет, Ева удалилась не затем, Что скучен ей, иль вовсе чужд предмет Беседы, или слишком затруднён Для разуменья женского. О нет! Блаженство это Ева берегла До времени, когда наедине Ей обо всем поведает супруг. Архангелу она предпочитала Рассказчиком — Адама, чтоб ему Подробные вопросы задавать, Предчувствуя, что разговор не раз Он отступленьем ласковым прервёт И в нежностях супружеских решит Сомненья важные; его уста Отнюдь не красноречием одним Пленяли Еву. Где найдёшь теперь Чету подобную, такой союз Взаимоуваженья и любви! — 39-58

Spake our Sire, and by his countenance seemd Entring on studious thoughts abstruse, which Eve Perceaving where she sat retired in sight, With lowliness Majestic from her seat, And Grace that won who saw to wish her stay, Rose, and went forth among her Fruits and Flours, To visit how they prospered, bud and bloom, Her Nurserie; they at her coming sprung And toucht by her fair tendance gladlier grew. Yet went she not, as not with such discourse Delighted, or not capable her eare Of what was high: such pleasure she reserved, Adam relating, she sole Auditress; Her Husband the Relater she preferred Before the Angel, and of him to ask Chose rather: hee, she knew would intermix Grateful digressions, and solve high dispute With conjugal Caresses, from his Lip Not Words alone pleased her. O when meet now Such pairs, in Love and mutual Honour joyned?

В сомненьях просветлись, Адам сказал: «— Небесный чистый Разум, ясный Дух! Ты в полной мере удовлетворил Меня, освободил от смутных дум И указал дорогу бытия Легчайшую, мне преподав урок Смиренья, научил не отравлять Тревожным суемудрием — услад Блаженной жизни, от которой Бог Заботы и волненья удалил, Им повелев не приближаться к нам, Доколе сами их не привлечём Мечтаньями пустыми и тщетой Излишних знаний. Суетная мысль, Неукрощённое воображенье К заносчивости склонны, и тогда Плутают в лабиринте, без конца, Пока их некто не остережёт, И опыт жизненный не вразумит, Что мудрость вовсе не заключена В глубоком понимании вещей Туманных, отвлечённых и от нас Далёких, но в познании того, Что повседневно видим пред собой…» — 179-94

To whom thus Adam cleerd of doubt, replied. How fully hast thou satisfied me, pure Intelligence of Heaven, Angel serene, And freed from intricacies, taught to live The easiest way, nor with perplexing thoughts To interrupt the sweet of Life, from which God hath bid dwell farr off all anxious cares, And not molest us, unless we our selves Seek them with wandring thoughts, and notions vain. But apt the Mind or Fancy is to roave Uncheckt, and of her roaving is no end; Till warned, or by experience taught, she learne, That not to know at large of things remote From use, obscure and suttle, but to know That which before us lies in daily life, Is the prime Wisdom…

	Её, зардевшуюся, как заря, Повёл я в кущу брачную; влиянье Благоприятное дарили нам Все небеса и сочетанья звёзд Счастливые; земля и цепь холмов Нас поздравляли; птичий хор гремел, Возвеселясь; шептались ветерки Прохладные и нежные в лесах, Нас обдавали с каждым взмахом крыл Дыханьем пряным, свеянным с кустов Благоуханных, осыпая нас Охапками душистых роз, пока Ночной певун влюблённый не запел Венчальный гимн, взойти поторопив Звезду вечернюю и над холмом Светильник свадебный для нас возжечь. — 510-20
	To the Nuptial Bowre I led her blushing like the Morn: all Heaven, And happie Constellations on that houre Shed thir selectest influence; the Earth Gave sign of gratulation, and each Hill; Joyous the Birds; fresh Gales and gentle Aires Whispered it to the Woods, and from thir wings Flung Rose, flung Odours from the spicie Shrub, Disporting, till the amorous Bird of Night Sung Spousal, and bid haste the Eevning Starr On his Hill top, to light the bridal Lamp.
	— Адам о Еве

Книга IX

Бежавший из Эдема Сатана, <…> На гибель Человеку, в Рай опять Прокрался, жесточайшую презрев Расплату, угрожавшую ему. <…> Из Рая изгнанный, он семь ночей Скитался с темнотою заодно Вокруг Земли; трикраты обогнул Круг равноденственный, четыре раза Путь колесницы Ночи пересёк, От полюса до полюса, пройдя Колюры; на восьмую ночь в Эдем Вернулся, но с обратной стороны От входа и крылатых часовых, Где тайную лазейку отыскал. То было место, — нет его теперь; Не время уничтожило его, Но Грех, — где у подножья Рая Тигр Свергается под землю и, одним Из рукавов поднявшись, бьёт ключом У Древа Жизни. Сатана нырнул В провал, рекой подземною проплыл И вырвался на волю вместе с ней, Окутанный туманом, а затем Убежища себе он стал искать; <…> Всех тварей с прилежаньем оглядев, Чтоб, сообразно замыслам своим Коварным, подходящую избрать, — Признал, что Змий — хитрейшая из них, И вот решился: облюбован Змий, Удобный облик, чтоб, его приняв, От взоров проницательных укрыть Обман и цели тёмные, поскольку Лукавым Змий и мудрым сотворён, И хитрости его не возбудят Сомнений… — 53-6, 62-76, 83-94

Satan who late fled <…> out of Eden, <…> bent On mans destruction; <…> thence full of anguish driven, The space of seven continued Nights he rode With darkness, thrice the Equinoctial Line He circled, four times crossed the Carr of Night From Pole to Pole, traversing each Colure; On the eighth returned, and on the Coast averse From entrance or Cherubic Watch, by stealth Found unsuspected way. There was a place, Now not, though Sin, not Time, first wraught the change, Where Tigris at the foot of Paradise Into a Gulf shot under ground, till part Rose up a Fountain by the Tree of Life; In with the River sunk, and with it rose Satan involved in rising Mist, then sought Where to lie hid; <…> and with inspection deep Considered every Creature, which of all Most opportune might serve his Wiles, and found The Serpent suttlest Beast of all the Field. Him after long debate, irresolute Of thoughts revolved, his final sentence chose Fit Vessel, fittest Imp of fraud, in whom To enter, and his dark suggestions hide From sharpest sight: for in the wilie Snake, Whatever sleights none would suspicious mark, As from his wit and native suttletie Proceeding…

	Адам! Как ни усердствуем, следя За этим садом, пестуем цветы, Деревья, травы, исполняем долг Приятный, но, пока рабочих рук Не станет больше, все усилья наши Нам только прибавляют новых дел. Все, что мы днём подрежем, подопрём, Подвяжем, — быстро, за ночь или две, Роскошно разрастается, стремясь, Как бы в насмешку, снова одичать. — 205-12
	Adam, well may we labour still to dress This Garden, still to tend Plant, Herb and Flour, Our pleasant task enjoyned, but till more hands Aid us, the work under our labour grows, Luxurious by restraint; what we by day Lop overgrown, or prune, or prop, or bind, One night or two with wanton growth derides Tending to wilde.
	— Ева

	Коль на участке малом суждено Нам жить в осаде, в страхе пред Врагом Могучим, хитрым, не имея средств Отбиться в одиночку и дрожа В бессменном предвкушенье грозных бед, Возможно ль нас блаженными назвать? Но беды не предшествуют греху! Соблазном Враг позорит нашу честь, Но оскорбленье, нас не запятнав Бесчестьем, возвращается назад, Его лишь самого покрыв стыдом. Зачем Врага мы избегать должны И опасаться, если мы вдвойне Заслужим честь и, доказав тщету Его соблазнов, обретём покой Души, благоволение Небес Всевидящих? Что стоит наша верность, Любовь и доблесть, ежели они, Без посторонней помощи, в борьбе Не устоят? Ужели обвиним Творца премудрого: мол, даровал Нам счастье уязвимое — равно Мы вместе или врозь? Но если так, Блаженство шатко наше и Эдем Небезопасный — не Эдем для нас! — 322-41
	If this be our condition, thus to dwell In narrow circuit strait'nd by a Foe, Suttle or violent, we not endued Single with like defence, wherever met, How are we happie, still in fear of harm? But harm precedes not sin: onely our Foe Tempting affronts us with his foul esteem Of our integritie: his foul esteeme Sticks no dishonor on our Front, but turns Foul on himself; then wherefore shund or feard By us? who rather double honour gaine From his surmise proved false, find peace within, Favour from Heaven, our witness from the event. And what is Faith, Love, Vertue unassaid Alone, without exterior help sustaind? Let us not then suspect our happie State Left so imperfet by the Maker wise, As not secure to single or combined. Fraile is our happiness, if this be so, And Eden were no Eden thus exposed.
	— Ева

Совершенством здешних мест Пленился Враг, но восхищённый взор На Еву особливо обращал. Так некто, в людном городе большом Томящийся, где воздух осквернён Домами скученными и клоак Зловоньем, летним утром подышать Среди усадеб и весёлых сел Выходит, жадно запахи ловя Сухой травы, хлебов, доилен, стад; Его пленяет каждый сельский вид И сельский звук; но ежели вблизи, Как нимфа, лёгкой поступью пройдёт Прелестная крестьянка, — все вокруг Внезапно хорошеет, а она Прекраснейшая в мире, и вместил Всю красоту её лучистый взор. С таким же восхищеньем Змий взирал На уголок цветущий, где приют Столь ранним утром Ева обрела. Телосложеньем Ангелу под стать Небесному, но женственней, милей, Невинностью изящною, любым Движением, она смиряла в нем Ожесточенье, мягко побудив Свирепость лютых замыслов ослабить. Зло на мгновенье словно отреклось От собственного зла, и Сатана, Ошеломлённый, стал на время добр, Забыв лукавство, зависть, месть, вражду И ненависть. Но Ад в его груди, Неугасимый даже в Небесах, Блаженство это отнял, тем больней Терзая Сатану, чем дольше он На счастье недостижное глядел; — 444-70

Much hee the Place admired, the Person more. As one who long in populous City pent, Where Houses thick and Sewers annoy the Aire, Forth issuing on a Summers Morn to breathe Among the pleasant Villages and Farmes Adjoynd, from each thing met conceaves delight, The smell of Grain, or tedded Grass, or Kine, Or Dairie, each rural sight, each rural sound; If chance with Nymphlike step fair Virgin pass, What pleasing seemd, for her now pleases more, She most, and in her look summs all Delight. Such Pleasure took the Serpent to behold This Flourie Plat, the sweet recess of Eve Thus earlie, thus alone; her Heavenly forme Angelic, but more soft, and Feminine, Her graceful Innocence, her every Aire Of gesture or lest action overawd His Malice, and with rapine sweet bereaved His fierceness of the fierce intent it brought: That space the Evil one abstracted stood From his own evil, and for the time remaind Stupidly good, of enmitie disarmed, Of guile, of hate, of envie, of revenge; But the hot Hell that alwayes in him burnes, Though in mid Heaven, soon ended his delight, And tortures him now more, the more he sees Of pleasure not for him ordained…

Укрытый в Змие, злобный постоялец, Он к Еве направлялся не ползком, Как нынче, пресмыкаясь по земле, Волнами изгибаясь, но стоймя, Подобно башне, опершись на хвост, На основанье круглое, — клубы Спирально громоздящихся колец <…>. Сперва путём Окольным Сатана, как бы страшась, Но алча, приближался; так моряк Искусный, управляя кораблём, Близ мыса или устья, где ветра Непостоянны, изменяет курс, Частенько перекладывая руль И паруса; так точно изменял Движенья Змий, свиваясь, и опять Упруго развиваясь, и клубясь Затейливо на Евиных глазах, Дабы вниманье женщины привлечь. Она же за работой шелестенью Листвы внимала, но о нём ничуть Не думала, — привыкшая к возне Различных тварей, что на Евин зов Послушней шли, чем стадо превращённых На зов Цирцеи. — 494-9, 510-22

… enclosed In Serpent, Inmate bad, and toward Eve Addressed his way, not with indented wave, Prone on the ground, as since, but on his reare, Circular base of rising foulds, that toured Fould above fould a surging Maze <…>. With tract oblique At first, as one who sought access, but feard To interrupt, side-long he works his way. As when a Ship by skilful Stearsman wrought Nigh Rivers mouth or Foreland, where the Wind Veres oft, as oft so steers, and shifts her Saile; So varied hee, and of his tortuous Traine Curld many a wanton wreath in sight of Eve, To lure her Eye; shee busied heard the sound Of rusling Leaves, but minded not, as used To such disport before her through the Field, From every Beast, more duteous at her call, Then at Circean call the Herd disguised.

	На меня взгляни: Я прикоснулся, я вкусил — и жив. Мой тварный жребий превзойти дерзнув, Я жизни совершеннейшей достиг, Чем та, что мне была дана судьбой. Ужели от людей утаено Открытое скоту? Ужели Бог За столь поступок малый распалит Свой гнев и не похвалит ли верней Отвагу и решительность, которых Угроза смерти, — что бы эта смерть Ни означала, — не смогла отвлечь От обретенья высшего из благ — Познания Добра и Зла? Добро! — Познать его так справедливо! Зло! — Коль есть оно, зачем же не познать, Дабы избегнуть легче? Вас Господь По справедливости карать не может, А ежели Господь несправедлив, То он не Бог, и ждать не вправе Он Покорности и страха; этот страх Пред страхом смерти должен отступить. Зачем Его запрет? Чтоб запугать, Унизить вас и обратить в рабов Несведущих, в слепых, послушных слуг. Он знает, что, когда вкусите плод, Ваш мнимо светлый взор, на деле — тёмный, Мгновенно прояснится; вы, прозрев, Богами станете, подобно им Познав Добро и Зло. Так быть должно. Мой дух очеловечился, а ваш — Обожествится; человеком скот Становится, а богом — Человек. Быть может, вы умрёте, отрешась От человеческого естества, Чтоб возродиться в облике богов. Желанна смерть, угрозам вопреки, Когда влечёт не худшую беду! <…> Чем Творца Вы оскорбите, знанье обретя? Чем знанье ваше Богу повредит? И если всё зависит от Него, Способно ль Древо это что-нибудь Противу Божьей воли уделить? Не завистью ли порождён запрет? Но разве может зависть обитать В сердцах Небесных? Вследствие причин Указанных и множества других Вам дивный этот плод необходим. — 687-715, 25-31
	… look on mee, Mee who have touched and tasted, yet both live, And life more perfet have attaind then Fate Meant mee, by ventring higher then my Lot. Shall that be shut to Man, which to the Beast Is open? or will God incense his ire For such a petty Trespass, and not praise Rather your dauntless vertue, whom the pain Of Death denounc't, whatever thing Death be, Deterrd not from atchieving what might leade To happier life, knowledge of Good and Evil; Of good, how just? of evil, if what is evil Be real, why not known, since easier shunnd? God therefore cannot hurt ye, and be just; Not just, not God; not feard then, nor obeyd: Your feare it self of Death removes the feare. Why then was this forbid? Why but to awe, Why but to keep ye low and ignorant, His worshippers; he knows that in the day Ye Eate thereof, your Eyes that seem so cleere, Yet are but dim, shall perfetly be then Op'nd and cleerd, and ye shall be as Gods, Knowing both Good and Evil as they know. That ye should be as Gods, since I as Man, Internal Man, is but proportion meet, I of brute human, yee of human Gods. So ye shall die perhaps, by putting off Human, to put on Gods, death to be wisht, Though threat'nd, which no worse then this can bring. <…> wherein lies Th' offence, that Man should thus attain to know? What can your knowledge hurt him, or this Tree Impart against his will if all be his? Or is it envie, and can envie dwell In Heavenly brests? these, these and many more Causes import your need of this fair Fruit.
	— Сатана

	Что запретил Он? Знанье! Запретил Благое! Запретил нам обрести Премудрость! Но такой запрет никак Вязать не может. Если вяжет смерть Нас вервием последним, — в чём же смысл Свободы нашей? От плода вкусив, Осуждены мы будем и умрём. Но разве умер Змий? Ведь он живёт, Хотя вкусил; познаньем овладел, И, прежде неразумный, — говорит И думает. Ужель для нас одних Смерть изобретена? И лишь для нас Недостижима умственная снедь, А тварям предоставлена? — 758-68
	… what forbids he but to know, Forbids us good, forbids us to be wise? Such prohibitions binde not. But if Death Bind us with after-bands, what profits then Our inward freedom? In the day we eate Of this fair Fruit, our doom is, we shall die. How dies the Serpent? hee hath eaten and lives, And knows, and speaks, and reasons, and discerns, Irrational till then. For us alone Was death invented? or to us denied This intellectual food, for beasts reserved?
	— Ева

Но как явлюсь к Адаму? Расскажу О перемене? Стану ли я с ним Делить моё блаженство иди нет? Не лучше ль преимуществом познанья Одной владеть и возместить изъян, Присущий женщине, чтоб закрепить Любовь Адама и сравняться с ним, А может, кое в чём и превзойти? Не зареклась бы! Низший никогда Свободным не бывает! Хорошо, Чтоб так сбылось! Но если видел Бог, И я умру, исчезну, и меня Не станет, и Адам найдёт жену Другую, наслаждаться будет впредь С другою Евой, я же — истреблюсь? Смертельна эта мысль! Нет, решено! Адам со мною должен разделить И счастье и беду. Столь горячо Его люблю, что рада всем смертям, Но вместе с ним… — 816-33

But to Adam in what sort Shall I appeer? shall I to him make known As yet my change, and give him to partake Full happiness with mee, or rather not, But keep the odds of Knowledge in my power Without Copartner? so to add what wants In Femal Sex, the more to draw his Love, And render me more equal, and perhaps, A thing not undesireable, somtime Superior: for inferior who is free? This may be well: but what if God have seen And Death ensue? then I shall be no more, And Adam wedded to another Eve, Shall live with her enjoying, I extinct; A death to think. Confirmed then I resolve, Adam shall share with me in bliss or woe: So dear I love him, that with him all deaths I could endure…

Книга X

«Жена, Мне созданная в помощь, лучший дар, Ниспосланный Тобою, воплощенье Моих желаний, чудо красоты Небесной, средоточие добра, Столь дивная, что от её руки Я никакого зла не ожидал; Её любой поступок был оправдан, Столь мило совершала их она; Жена дала мне плод, и я вкусил». Державный Вездесущий произнёс: «— Ужель она твой Бог, что оказал Ты вящую, чем голосу Творца, Покорность? Разве Ева создана Твоим вождём, главой, хотя бы ровней, Что для неё достоинством мужским Ты поступился, высоту презрел, На каковую был превознесён Над Евой, сотворённой из тебя И для тебя? Её по статям всем Ты превосходишь; дивной красотой Наделена она, дабы любовь Твою привлечь, отнюдь не подчинить. Её дарам прекрасным надлежит Под властью быть, — не властвовать самим. Твоё призванье, твой удел — главенство, Когда бы впрямь себе ты цену знал!» — 137-56

"This Woman whom thou mad'st to be my help, And gav'st me as thy perfet gift, so good, So fit, so acceptable, so Divine, That from her hand I could suspect no ill, And what she did, whatever in it self, Her doing seemed to justifie the deed; Shee gave me of the Tree, and I did eate." To whom the sovran Presence thus replied. "Was shee thy God, that her thou didst obey Before his voice, or was shee made thy guide, Superior, or but equal, that to her Thou did'st resigne thy Manhood, and the Place Wherein God set thee above her made of thee, And for thee, whose perfection farr excelled Hers in all real dignitie: Adornd She was indeed, and lovely to attract Thy Love, not thy Subjection, and her Gifts Were such as under Government well seemed, Unseemly to beare rule, which was thy part And person, hadst thou known thy self aright."

«… посчастливилось найти Мир новозданный, о котором шла На Небесах давнишняя молва, — Изделье совершённое вполне И чудное, где Человек в Раю Устроен и блаженным сотворён, Ценой изгнанья нашего. Хитро Его прельстил я преступить Завет Создателя; и чем его прельстил? Вас несказанно это изумит; Вообразите: яблоком! Творец, Проступком Человека оскорбясь (Что смеха вашего достойно), предал Любимца Своего и заодно Весь мир — в добычу Смерти и Греху, А следовательно — и нам во власть. Без риска, опасений и труда Мы завладели миром, чтобы в нем Привольно странствовать и обитать И Человеком править, как бы всем Всевышний наш Противник правил сам. Я тоже осуждён, вернее, — Змий, В чьём образе я Человека вверг В соблазн, и вынесенный приговор Вражду провозглашает между мной И Человечеством; его в пяту Я буду жалить, а оно сотрёт Мою главу (не сказано когда). Но кто б не согласился обрести Вселенную, хотя б такой ценой, Ценой потёртости иль тяжелейшей? Вот краткий мой отчёт. А что теперь Вам, боги, остаётся, как не встать И поспешить в блаженную обитель!» Умолкнув, чаял он согласный клич Восторга и рукоплесканий гром Услышать лестный, но со всех концов, Напротив, зазвучал свирепый свист Несметных языков — презренья знак Всеобщего. Владыка изумлён, Но не надолго, ибо сам себе Он вскоре изумился, ощутив, Как ссохлось, удлинённо заострясь, Лицо, и к рёбрам руки приросли, И ноги меж собой перевились И слиплись. Обезножев, он упал Гигантским Змием, корчась и ползя На брюхе, и пытался дать отпор, Но тщетно; Сила высшая над ним Господствует, осуществляя казнь В том образе, который принял он, Ввергая Прародителей в соблазн. Враг хочет молвить, но его язык Раздвоенный шипеньем отвечал Раздвоенным шипящим языкам. Его сообщники по мятежу Отважному равно превращены В ползучих змиев! <…> Говорят, они обречены И впредь в назначенные дни в году Такое поругание терпеть, Дабы их омрачилось торжество По поводу прельщения людей. — 480-521, 575-7

… I found The new created World, which fame in Heaven Long had foretold, a Fabrick wonderful Of absolute perfection, therein Man Plac't in a Paradise, by our exile Made happie: Him by fraud I have seduced From his Creator, and the more to increase Your wonder, with an Apple; he thereat Offended, worth your laughter, hath given up Both his beloved Man and all his World, To Sin and Death a prey, and so to us, Without our hazard, labour, or allarme, To range in, and to dwell, and over Man To rule, as over all he should have ruled. True is, mee also he hath judged, or rather Mee not, but the brute Serpent in whose shape Man I deceaved: that which to mee belongs, Is enmity, which he will put between Mee and Mankinde; I am to bruise his heel; His Seed, when is not set, shall bruise my head: A World who would not purchase with a bruise, Or much more grievous pain? Ye have the account Of my performance: What remains, ye Gods, But up and enter now into full bliss. So having said, a while he stood, expecting Thir universal shout and high applause To fill his eare, when contrary he hears On all sides, from innumerable tongues A dismal universal hiss, the sound Of public scorn; he wonderd, but not long Had leasure, wondring at himself now more; His Visage drawn he felt to sharp and spare, His Armes clung to his Ribs, his Leggs entwining Each other, till supplanted down he fell A monstrous Serpent on his Belly prone, Reluctant, but in vaine: a greater power Now ruled him, punisht in the shape he sined, According to his doom: he would have spoke, But hiss for hiss returnd with forked tongue To forked tongue, for now were all transformed Alike, to Serpents all as accessories To his bold Riot… <…> Some say, to undergo This annual humbling certain numbered days, To dash thir pride, and joy for Man seduc't.

… Творец Могучих Ангелов по именам Призвал и, сообразно мировым Законам нынешним, назначил труд Особый каждому. Они сперва Велели Солнцу так ходить, светя, Чтоб на Земле чередовались жар Несносный и подобный же мороз; Зима седая с Севера на зов Должна являться, с Юга — летний зной Солнцестоянья. <…> И ветры были по своим местам Расставлены; им даден был указ Когда реветь, вздымая берега, Моря и воздух; гром оповещён, Когда ему свирепо рокотать В своём воздушном, пасмурном дворце. Одни твердят, что Ангелам Господь Земные сдвинуть полюсы велел На двадцать с лишним градусов; с великим Трудом они центральный этот шар Столкнули вкось, <…> областям земным Даруя смены годовых времён; Иначе непрерывная весна Земле бы улыбалась круглый год Цветами, дни равнялись бы ночам… — 649-56, 64-71, 7-80

… the Creator calling forth by name His mightie Angels gave them several charge, As sorted best with present things. The Sun Had first his precept so to move, so shine, As might affect the Earth with cold and heat Scarce tollerable, and from the North to call Decrepit Winter, from the South to bring Solstitial summers heat. <…> To the Winds they set Thir corners, when with bluster to confound Sea, Aire, and Shoar, the Thunder when to rowle With terror through the dark Aereal Hall. Some say he bid his Angels turne ascanse The Poles of Earth twice ten degrees and more From the Suns Axle; they with labour pushed Oblique the Centric Globe: <…> to bring in change Of Seasons to each Clime; else had the Spring Perpetual smiled on Earth with vernant Flours, Equal in Days and Nights…

	Кто в грядущие века, Терзаясь мною навлечённым злом, Проклятье на меня не обратит, <…> И, кроме собственного, — на меня Проклятья всех потомков как шальной Обрушатся отлив, соединясь В природном средоточье, и хотя На место надлежащее падут, — Падут в среду родную тяжким грузом. — 733-5, 8-41
	Who of all Ages to succeed, but feeling The evil on him brought by me, will curse My Head, <…> Mine own that bide upon me, all from mee Shall with a fierce reflux on mee redound, On mee as on thir natural center light Heavie, though in thir place.

Книга XI

	Свой рёв прервала медная гортань войны… — 713
	The brazen Throat of Warr had ceast to roar…

	С тех пор как на Земле искоренились Насилье и война, я полагал, Что люди преуспеют и навек Настанет мир. Какой самообман! Мир столь же растлевает, сколь война Опустошает. — 779-84
	I had hope When violence was ceas't, and Warr on Earth, All would have then gon well, peace would have crownd With length of happy dayes the race of man; But I was farr deceav'd; for now I see Peace to corrupt no less then Warr to waste.
	— Адам

Книга XII

… с холма Спускался, направляясь на посты, Строй Херувимов блещущих, горя Подобно метеорам; их ряды Скользили: так туманы ввечеру, Взмыв над рекою, вдоль болот плывут, К тропинке льнут и лепятся к стопам Сельчанина, идущего домой. Высоко перед строем пламенел, Пылая словно гневная комета, Господень меч; его палящий жар И жгучие пары, как знойный ветр Ливийский, начинали иссушать Приятный воздух райский. Михаил Поспешно предков медлящих повёл, Взяв за руки, к восточной стороне, К Вратам, и столь же быстро со скалы Спустился с ними в дол; потом исчез. Оборотясь, они в последний раз На свой недавний, радостный приют, На Рай взглянули: весь восточный склон, Объятый полыханием меча, Струясь, клубился, а в проёме Врат Виднелись лики грозные, страша Оружьем огненным. Они невольно Всплакнули — не надолго. Целый мир Лежал пред ними, где жильё избрать Им предстояло. Промыслом Творца Ведомые, шагая тяжело, Как странники, они рука в руке, Эдем пересекая, побрели Пустынною дорогою своей. — 626-49 (конец)

… from the other Hill To Their fixed Station, all in bright array The Cherubim descended; on the ground Gliding Madeiras, as Evening Mist Risen from a River o’er the Marisa glides, And gathers ground fast at the Laborers heel Homeward returning. High in Front advanced, The brandished Sword of God before them blazed Fierce as a Comet; which with torrid heat, And vapor as the Libyan Air adust, Began to parch that temperate Clime; whereat In either hand the hamstring Angel caught Our lingering Parents, and to the Eastern Gate Led them direct, and down the Cliff as fast To the subjected Plains; then disappeared. They looking back, all the Eastern side beheld Of Paradise, so late Their happier seat, Waved over by that flaming Brand, the Gate With dreadful Faces thronged and firey Arms: Som natural tears they draped, but wiped them soon; The World was all before them, where to choose Their place of rest, and Providence Their guide: They hand in hand with wadding steps and slow, Through Eden took Their solitaire way.

Перевод

А. А. Штейнберг, 1976

О поэме

Вольтер

	Разве не поведал вам Мильтон Про ангелов крылатый легион, Который бился в голубых просторах? Как щепками, швырял горами он И применял, что много хуже, порох. <…> (Это один из наиболее правдоподобных отрывков во всей поэме.)
	N’a-t-on pas vu chez chez cet Anglais Milton D’anges ailés toute une légion Rougir de sang les célestes campagnes, Jeter au nez quatre ou cinq cents montagnes, Et, qui pis est, avoir du gros canon ? <…> (C'est un des morceaux les plus vraisemblables de ce poëme.)
	— «Орлеанская девственница», 1755, 1762

— Мильтон <…> — это варвар, который в десяти книгах тяжеловесных стихов пишет длинный комментарий к первой главе книги Бытия; этого грубого подражателя грекам, который искажает рассказ о сотворении мира? Если Моисей говорит о Предвечном Существе, создавшем мир единым словом, то Мильтон заставляет Мессию брать большой циркуль из небесного шкафа и чертить план своего творения! Чтобы я стал почитать того, кто изуродовал ад и дьяволов Тассо, кто изображал Люцифера то жабою, то пигмеем и заставлял его по сто раз повторять те же речи и спорить о богословии, кто, всерьёз подражая шуткам Ариосто об изобретении огнестрельного оружия, вынуждал демонов стрелять из пушек в небо? <…> Брак Греха со Смертью и те ехидны, которыми Грех разрешается, вызывают тошноту у всякого человека с тонким вкусом, а длиннейшее описание больницы годится только для гробовщика.

— «Кандид, или Оптимизм», 1758

	Как-то раз я спросил у Поупа, почему Мильтон не зарифмовал свою поэму, хотя в то время другие поэты в подражание итальянцам свои поэмы рифмовали; он ответил мне: «Потому что не сумел».
	— письмо Х. Уолполу 15 июля 1768

XIX век

Поэт, который наделил бы красотою и величием победоносного и мстительного всемогущего творца, должен был бы удовольствоваться званием доброго христианина; он не мог бы стать великим эпическим поэтом. В стране, где прямое признание некоторых истин влечёт за собой самые чудовищные кары со стороны закона и общественного мнения, трудно решить, был ли Мильтон христианином, когда создавал «Потерянный рай». <…> Одно несомненно: Мильтон даёт Дьяволу все возможные преимущества; а доводы, коими тот изобличает несправедливость и бессилие своего противника, таковы, что будь они напечатаны отдельно, а не от имени поэтического персонажа, ответом на них был бы самый убедительный из силлогизмов — преследование. <…> Дьявол всем обязан Мильтону. Данте и Тассо представляют его нам в самом неприглядном виде. Мильтон убрал его жало, копыта и рога; наделил величием прекрасного и грозного духа — и возвратил обществу.

— Перси Шелли, «О Дьяволе и дьяволах», 1819 [1880]

Искажённые представления о невидимых силах — предметах поклонения Данте и его соперника Мильтона — всего лишь плащи и маски, под которыми эти великие поэты шествуют в вечность. Трудно определить, насколько они сознавали различия между их собственными верованиями и народными. <…> Но поэма Мильтона содержит философское опровержение тех самых догматов, которым она, по странному, но естественному контрасту, должна была служить главной опорой. Ничто не может сравниться по мощи и великолепию с образом Сатаны в «Потерянном рае». Было бы ошибкой предположить, что он мог быть задуман как олицетворение зла. Непримиримая ненависть, терпеливое коварство и утончённая изобретательность в выдумывании мук для противника — вот что является злом; оно ещё простительно рабу, но непростительно владыке; искупается у побежденного многим, что есть благородного в его поражении, но усугубляется у победителя всем, что есть позорного в его победе. У Мильтона Сатана в нравственном отношении настолько же выше Бога, насколько тот, кто верит в правоту своего дела и борется за него, не страшась поражений и пытки, выше того, кто из надёжного укрытия верной победы обрушивает на врага самую жестокую месть — и не потому, что хочет вынудить его раскаяться и не упорствовать во вражде, но чтобы нарочно довести его до новых проступков, которые навлекут на него новую кару. Мильтон настолько искажает общепринятые верования (если это можно назвать искажением), что не приписывает своему Богу никакого нравственного превосходства над Сатаной. Это дерзкое пренебрежение задачей прямого морализирования служит лучшим доказательством гения Мильтона. Он словно смешал черты человеческой природы, как смешивают краски на палитре, и на своём великом полотне расположил их согласно эпическим законам правды, т. е. согласно тем законам, по которым взаимодействие между внешним миром и существами, наделёнными разумом и нравственностью, возбуждает сочувствие многих человеческих поколений. «Божественная комедия» и «Потерянный рай» привели в систему мифологию нового времени; и когда, с течением времени, ко множеству суеверий прибавится ещё одно, учёные толкователи станут изучать по ним религию Европы, которая лишь потому не будет совершенно позабыта, что отмечена нетленной печатью гения. — небольшой парафраз из предыдущего эссе

— Перси Шелли, «Защита Поэзии», 1821 [1840]

Скажите, бога ради, что такое эти «Энеиды», эти «Освобождённые Иерусалимы», «Потерянные раи», «Мессиады»? Не суть ли это заблуждения талантов более или менее могущественных, попытки ума, более или менее успевшие привести в заблуждение своих почитателей? Кто их читает, кто ими восхищается теперь? Не похожи ли они на старых служивых, которым отдают почтение не за заслуги, не за подвиги, а за старость лет? Не принадлежат ли они к числу тех предрассудков, созданных воображением, которые народ уважает, когда им верит; и которые он щадит, когда уже им не верит, щадит или за их древность, или по привычке, или по лености и неимению свободного времени, чтобы разом рассмотреть их окончательно и расшибить в прах?..

— Виссарион Белинский, «О русской повести и повестях г. Гоголя («Арабески» и «Миргород»)», 1835

	«Потерянный рай», кроме достоинства поэтических частностей, замечателен ещё как литературный отголосок мрачного пуританизма и грозных времён Кромвеля; но как эпическая поэма он длинен, скучен и уродлив.
	— Виссарион Белинский, «Сочинения Александра Пушкина», статья седьмая, 1844

	Поэзия Мильтона явно произведение его эпохи: сам того не подозревая, он в лице своего гордого и мрачного сатаны написал апофеозу восстания против авторитета, хотя и думал сделать совершенно другое. Так сильно действует на поэзию историческое движение обществ.
	— Виссарион Белинский, «Взгляд на русскую литературу 1847 года», декабрь

	Люди восхищаются «Потерянным раем», но он их утомляет; одна банальность сменяет другую, неизбежно, через равные промежутки времени (промежутки спада между приступами волнения), и, дочитав поэму (являющуюся, по существу, цепью коротких поэм), мы обнаруживаем, что суммы приятных и неприятных впечатлений примерно равны. Вот почему абсолютное или общее впечатление от любого эпоса на свете равно нулю.
	Men admire, but are wearied with the "Paradise Lost;" for platitude follows platitude, inevitably, at regular interspaces, (the depressions between the waves of excitement,) until the poem, (which, properly considered, is but a succession of brief poems,) having been brought to an end, we discover that the sums of our pleasure and of displeasure have been very nearly equal. The absolute, ultimate or aggregate effect of any epic under the sun is, for these reasons, a nullity.
	— Эдгар По, «Новеллистика Натаниэля Готорна», 1847

XX век

	Поэзия — это то, что увидел Мильтон, когда ослеп.
	— Дон Маркис

	… зло св. Августин охарактеризовал как несовершенство, а не как позитивное предумышленное зло манихейцев. <…> Поддержать точку зрения св. Августина всегда было трудно. При малейших волнениях она имеет тенденцию превратиться в скрытое манихейство. Эмоциональная трудность августинства проявляется в дилемме Мильтона в «Потерянном рае». Если дьявол есть всего лишь создание бога и принадлежит миру, где бог всемогущ, и если дьявол служит лишь для того, чтобы подчеркнуть некоторые теневые стороны жизни, то великая битва между падшими ангелами и силами бога становится примерно такой же интересной, как схватка реслеров. Если поэма Мильтона обладает большим достоинством, чем одно из этих представлений с оханьем и рычанием, то дьяволу должен быть дан шанс выигрыша, по крайней мере в его собственной оценке, даже если это будет лишь внешний шанс. Слова дьявола в «Потерянном рае» передают его уверенность во всемогуществе бога и безнадёжности борьбы с ним, всё же его действия указывают на то, что он, по крайней мере эмоционально, рассматривает эту борьбу как хоть и безнадёжное, но не совершенно бесполезное отстаивание прав своего воинства и своих собственных.
	… evil St. Augustine characterizes as incompleteness, rather than the positive malicious evil of the Manichaeans. <…> The Augustinian position has always been difficult to maintain. It tends under the slightest perturbation to break down into a covert Manichaeanism. The emotional difficulty of Augustinianism shows itself in Milton's dilemma in Paradise Lost: If the devil is merely the creature of God and belongs to a world in which God is omnipotent, serving to point out some of the dark, confusing corners of the world, the great battle between the fallen angels and the forces of the Lord becomes about as interesting as a professional wrestling match. If Milton's poem is to have the dignity of being more than one of these groan-and-grunt exhibitions, the devil must be given a chance of winning, at least in his own estimation, even though it be no more than an outside chance. The devil's own words in Paradise Lost convey his awareness of the omnipotence of God and the hopelessness of fighting him, yet his actions indicate that at least emotionally he considers this fight a desperate, but not utterly useless, assertion of the rights of his hosts and of himself.
	— Норберт Винер, «Человеческое использование человеческих существ», 1950

Изображение райской жизни Адама и Евы в поэме Мильтона может показаться тяжеловесно-скучной идиллией. Между тем оно имеет глубочайший гуманистический смысл. По идее Мильтона, человек изначально прекрасен, ему чужды дурные наклонности и пороки. Адам в Раю учит Еву, что первейший долг человека — трудиться, чтобы украшать землю плодами своих рук. Любовь Адама и Евы — идеальное сочетание духовной общности и физического влечения. В противовес аскетическим толкованиям библейской легенды, прямо бросая вызов ханжам, Мильтон вдохновенно пишет о радостях плотской любви Адама и Евы. Рай Мильтона — одна из прекрасных гуманистических утопий. <…> Образ Адама несомненно героичен, и Мильтону принадлежит важная заслуга в истории литературы и нравственного развития человечества. Герои всех предшествующих эпических поэм были воителями. Мильтон создал образ героя, видящего смысл жизни в труде. Уже в Эдеме он прославляет эту черту своего героя <…>. Идея Мильтона выражает новые нравственные устремления, возникшие в эпоху подъёма буржуазного общества. Труд и плодотворная деятельность противопоставлялись пуританской буржуазией праздности и паразитизму дворянства.

— Александр Аникст, «Джон Мильтон»

См. также

• «Возвращённый рай»