Плащ-дождеви́к или просто дождеви́к — непромокаемая разновидность верхней одежды, предназначенная для защиты от проникновения дождя и влаги. Как правило, дождевик изготавливается из синтетических непромокаемых материалов, простейшие дождевики-накидки делают самостоятельно из полиэтилена. Может входить в комплект спецодежды военнослужащего или охотника.
По форме или назначению различаются: плащ-дождевик; пончо-дождевик; пальто-дождевик; куртка-дождевик; комбинезон-дождевик; дождевой чехол для предметов, например, дождевик для рюкзака; дождевик для собак.
― Кто врёт ― я? ― Биркин величественно встал, драпируясь в клеёнчатый дождевик ― «винцераду».[2]
— Александр Грин, «Трюм и палуба» (Морские рисунки), 1908
...он добыл откуда-то чей-то дождевик. Правда, что, даже втрое сложенный, этот дождевик не напоминал собой тюфяка, но всё-таки — не голая железная палуба![3]
Его дождевик был как будто вакуумным пакетом, в котором он аккуратно законсервировал непогоду с дождем и ветром в своей душе...[12]
— Зиновий Зиник, «На безрыбье, или Принцип неопределённости», 2012
Погоня за «болоньей» <...> запомнилась и Е. Б. Рейну, купившему плащ цвета «жандарм» у одного из ленинградских фарцовщиков. М. Ю. Герман посвятил этому, в общем-то банальному дождевику целый абзац в своих блестящих мемуарах...[13]
— Наталья Лебина, «Мужчина и женщина. Тело, мода, культура», 2014
Дождевые плащи обязаны своей влагонепроницаемостью солям циркония, которые входят в состав особой эмульсии для пропитки тканей.[9]
— Сергей Венецкий, «В мире металлов» («Одежда» урановых стержней), 1982
В значении ‘непромокаемый плащ’ (от сочетания дождевой плащ) слово дождевик известно с 1891 г. (ЭСРЯ МГУ: 1/5: 152). Синонимичные укр. дощови́к, блр. дажджавíк (известно и в знач. ‘гриб-дождевик’), польск. deszczowiec могли возникнуть под рус. влиянием (калькирование).[15]:120
Погоня за «болоньей» ― химической химерой первой половины 1960-х годов ― запомнилась и Е. Б. Рейну, купившему плащ цвета «жандарм» у одного из ленинградских фарцовщиков (Рейн 1997: 247). М. Ю. Герман посвятил этому, в общем-то банальному дождевику целый абзац в своих блестящих мемуарах: «А плащ „болонья“ стал более, нежели модой ― эпидемией, мечтой, униформой художественной знати. Шелковисто синтетические, необычных оттенков ― черно-лазурные, темно-коричневые с зеленоватым блеском, угольно-серые со стальным, дивного и простого покроя, они шуршали и переливались, утверждая высокое положение и стильность владельцев. Мне он так и не достался ― его покупали только из-под полы в комиссионных и стоил он весьма дорого…»[13]
— Наталья Лебина, «Мужчина и женщина. Тело, мода, культура», 2014
Мастерская Кебке, или «Красный парус», подготовила палатки, ящики и такие же походные сумы-вьюки. Кроме того, снабдила верёвками, брезентами, снарядила разборную брезентовую пробковую лодку, сшила дождевики и охотничье платье (мне и Пшевику). «Сан-Галли» с большим трудом сделал железную печь. Всякие «союзы» помогли с бельем, обувью, мылом и походными принадлежностями вообще.[16]
— Пётр Козлов, «Географический дневник Тибетской экспедиции 1923-1926 годов», 1925
Конечно, ни Кудинову, ни тем более мне и в голову не приходило вытаскивать матрас из-под кого-нибудь, хотя бы одного из легко раненных, которыми был переполнен миноносец...
Однако он добыл откуда-то чей-то дождевик. Правда, что, даже втрое сложенный, этот дождевик не напоминал собой тюфяка, но все-таки — не голая железная палуба! А фланелевая рубашка Кудинова, свернутая комочком и положенная под голову, — это была почти подушка!.. 22 мая я записал в своем дневнике об этой ночи: «Пришлось лечь на палубе (железная), подостлав только дождевик... Холодно, больно, неудобно... Здорово качало... Слезла повязка. Фельдшер пришел, поправил; достал брезент, одеяло...» В данный момент эти последние слова мне самому не вполне понятны: достал ли фельдшер брезент в качестве подстилки в дополнение дождевику, а одеяло — для покрышки, или только брезент, который служил и подстилкой, и одеялом? Во всяком случае положение мое в смысле комфорта значительно улучшилось.[3]
Ввиду возможного ареста я предполагал взять с собой небольшой саквояж с необходимыми вещами, но в самый последний момент передумал, решив, что моя предусмотрительность может возбудить подозрение Чека, свидетельствуя о том, что я сам чувствую за собой какую-то вину.
День стоял довольно теплый, не более трёх градусов мороза, и поэтому я надел демисезонное пальто, а сверху английский дождевик с поясом. В мой портфель я положил бритвенный прибор, мыло, зубную щетку, гребенку и полотенце, полагая, что с таким снабжением я кое-как проживу один, два дня, а потом меня «очевидно» освободят. Не более чем через два часа я убедился, что ничего нет очевидного в этом лучшем из миров…[6]
Жировые светильники похожи на мистически оставшиеся живыми глаза убитых китов. Есть еще умельцы, которые шьют водонепроницаемые прозрачные дождевики из рыбьих пузырей. Детские «подгузнички» с открывающимся на попке карманом шьют обычно из шкуры росомахи ― ибо, как говорят знатоки, устройство каждого волоска росомахи таково, что на шкуре не выступает иней. Эскимосов, одетых, как век или два назад, встретить почти невозможно...[10]
...И посоветовал ему не забыть зонтик, отправляясь на свидание. Но Саше было не до зонтика. А жаль ― я оказался прав: дневная апрельская благость в тот вечер в Лондоне сменилась на накрапывающий дождь с сильным северо-восточным ветром. Когда сутки спустя я увидел его, в плаще-дождевике на фоне пронзительной голубизны солнечного дня, я понял, что эпохальная встреча в Лондоне закончилась проливным дождем по ночам в подушку. Случилось явно что-то катастрофическое. Он ждал меня у выхода с платформы, облокотившись на фонарь. <...> Саша ничего не ответил. Его дождевик был как будто вакуумным пакетом, в котором он аккуратно законсервировал непогоду с дождем и ветром в своей душе ― весь душевный неуют его лондонской встречи. Мы вышли из бара на солнечную улицу, медленно, прогулочным шагом двигаясь в направлении моего коттеджа.[12]
— Зиновий Зиник, «На безрыбье, или Принцип неопределённости», 2012
Дождевик в беллетристике и художественной литературе
Кутаясь в просмоленные парусинные пальтишки, матросы не отходят от своих снастей, перекидываясь изредка отрывистыми замечаниями о погоде и встряхиваясь, как утки, от воды. Вахта выдалась беспокойная. Приходилось быть постоянно начеку для встречи часто налетавших шквалов.
На мостике, одетые в дождевики, с короткополыми зюйдвестками на головах, стоят капитан и вахтенный офицер. Капитан совершенно спокоен; молодой офицер несколько возбужден. Первый раз в жизни ему доводится править такую бурную вахту, распоряжаясь самостоятельно. Ему и приятно, и жутко, и в то же время досадно, что капитан часто выходит наверх, словно не доверяя осмотрительности молодого мичмана, считающего себя уже опытным моряком после перехода Атлантического и Индийского океанов.[1]
Оба надели пальто, вышли наверх и поднялись на мостик. Вахтенный офицер, мичман Иван Иванович, который хвастал, что ему «наплевать» на всякую любовь, и удивлялся, что капитан ради жены отказывался от плавания, одетый в дождевик, с зюйдвесткой на голове, ― стоял у компаса рядом с молодой девушкой, закутанной в ротонду. Оба грустные, взволнованные, они о чем-то тихо говорили… А дождь так и лил.[17]
― Кто врёт ― я? ― Биркин величественно встал, драпируясь в клеёнчатый дождевик ― «винцераду». ― Лопни моя печенка, тресни мои глаза, убей меня гром и молния, пусть моему деду… Дурень, кому ты нужен, такой красивый ― обманывать?! <...>
― Ты, Синявский, у машины сиди, там теплее. ― заботливо процедил он, плеснув в эмалированную кружку чаю из чайника и торопливо глотая мутную бурду. ― Да того… дождевик мой возьми, слышь?..[2]
— Александр Грин, «Трюм и палуба» (Морские рисунки), 1908
«Однажды мне выпало сыграть «Откровенность», но не полную. То есть фигуру в купальном костюме, покрытую прозрачным дождевиком. Сейчас бы я запросто исполнила роль «Оторванной откровенности», да что-то никто не предлагает. А тогда в закамуфлированном виде мне предстояло молча пройти по сцене и так же молча удалиться. <...> Мол, порнография ― то, что есть, а искусство ― то, что пытаются изобразить. И если с меня не свалится дождевик ― это шедевр, а если с пьяных глаз я хряпнусь на сцене ― выйдет порнография. В общем, когда снова появился комсомольский секретарь, я всё отрепетировала на нём… И можно теперь сказать, что коммунистическая партия лишила меня девственности в лице своего авангарда. То есть отплатила откровенностью за «откровенность».[11]
Ассоциативного мышления едва хватает на перевод денежных средств за границу. И когда я что-нибудь пытаюсь изобразить, то представляю себе ― Янку в прозрачном дождевике. Но, по странной привычке, не полностью…[11]
Самое интересное в этом автомобиле с оленем было то, что на самом деле Петров не видел его на улице, Петров увидел его по телевизору, а потом ему приснилось, что он увидел его на улице, причём во сне шел дождь и Петров был одет в свой желтый дождевик, и у Петрова на всю жизнь осталось воспоминание, что в тот момент, когда он увидел оленя на капоте, на олене лежали редкие круглые капельки воды, а по капюшону дождевика стучали капли, и звук капель был особенно отчетлив в замкнутом пространстве накинутого капюшона.[14]
Перед гаснущим камином щуря сонные глаза,
Я смотрел, как алый уголь покрывала бирюза.
Вдруг нежданной светлой гостьей, между шкафом и стеной,
Андерсеновская фея закачалась предо мной.
Усадил ее я в кресло, пледом ноги ей покрыл,
Дождевик ее росистый на корзине разложил…[5]
Прекрасней Владивостока
Не видел я городов!
Мартын, взлетевший высоко
Над пеной белых валов,
Шальной бубнеж водостока
И красный блеск вымпелов,
Стена плавучего дока,
Кирпичный Дом моряков
(Когда смолкают удары
Винта в тяжелых волнах,
Туда идут кочегары
В потертых дождевиках)...[18]
— Борис Лапин, «Слава советскому Владивостоку», 1928
Мгла, ливень, листья. Лаковые крыши.
О, где же для деревни дождевик?
В мансардах только мыши письма пишут,
а души спят, зарывшись в пуховик.[7]
Вот начало фильма. Дождь идет.
Человек по улице идет.
На руке ― прозрачный дождевик.
Только он его не надевает.
Он идет сквозь дождь не торопясь,
словно дождь его не задевает.
А навстречу женщина идет.
Никогда не видели друг друга.
Вот его глаза. Ее глаза.
Вот они увидели друг друга.
Летний ливень. Поздняя гроза.
Дождь идет, но мы не слышим звука.
Лишь во весь экран ― одни глаза,
два бездонных, два бессонных круга...
— Юрий Левитанский, «Время слепых дождей» (Фрагменты сценария), 1970
Заросший крапивой зеленый тупик
похож на окраину дождевика.
Похож на карман. На такой дождевик,
которому сносу не будет, пока...[19]
.jpg)
