Комфо́рт (англ.comfort) — уют, удобства, обеспеченность, спокойствие, совокупность бытовых предметов, необходимых для приятной и спокойной жизни, зачастую — атрибут мещанства.
Нередко также упоминается в устойчивом сочетании «душевный комфорт» — приятное состояние, лишённое беспокойства, суеты и неприятных эмоций, от которых хотелось бы избавиться.
Комфорт в афоризмах и кратких высказываниях[править]
В настоящее время райские чертоги отапливаются радиаторами, соединёнными с адом. Муки грешников усугубляются от сознания, что огонь, пожирающий их, одновременно обеспечивает комфорт праведникам.[1]
Познакомьте ребёнка с ценностями культуры. Человечность — явление культурное. И деньги здесь ни при чём. Не верьте, что они что-то решают. Они создают только комфорт. Но для счастья можно ограничиться и меньшим.
Наш лев ведет жизнь лежня. Мы переняли английский комфорт, т. е. удобства жизни, и хотим наслаждаться комфортом в полном значении слова. У нас в моде ― бездействие.[2]
Вот прекрасный дом и прекрасные квартиры: ход с Невского проспекта, лестница широкая, окна на Невский же проспект, передняя, зала в три окна, направо комната, налево комната, лакейская и вдобавок даже кухня. Квартира с дровами, с чистою водою, это тоже счет при расчете, словом, совершенный комфорт. Мебель, хотя старая, но всё красного дерева, сверх того, есть и картины и зеркала, даже кровать с тюфяком и занавесами.[3]
— Е.Расторгуев, «Прогулки по Невскому проспекту», 1846
О простоте здешних мебелей и уборки комнат вы не можете составить себе понятия. Тот комфорт, каким окружает у нас себя всякий чуть-чуть не бедный человек, здесь можно найти разве в доме богатого гранда, да и то afrancesado. Вообще стены комнат выкрашены обыкновенно белой известью, каменный пол устлан ковром из плетеной соломы, стулья самые простые и бог знает каких древних форм; стеариновые свечи здесь роскошь.[4]
Дядя любит заниматься делом, что советует и мне, а я тебе: мы принадлежим к обществу, говорит он, которое нуждается в нас; занимаясь, он не забывает и себя: дело доставляет деньги, а деньги — комфорт, который он очень любит. <...>
Она взглянула на роскошную мебель и на все игрушки и дорогие безделки своего будуара ― и весь этот комфорт, которым у других заботливая рука любящего человека окружает любимую женщину, показался ей холодною насмешкой над истинным счастьем. Она была свидетельницею двух страшных крайностей ― в племяннике и муже. Один восторжен до сумасбродства, другой ― ледян до ожесточения.[5]
Где роскошь, там нет торговли; это конвульсивные, отчаянные скачки через препятствия, courses aux clochers: перескачет, схватит приз и сломает ноги. Не таков комфорт: как роскошь есть безумие, уродливое и неестественное уклонение от указанных природой и разумом потребностей, так комфорт есть разумное, выработанное до строгости и тонкости удовлетворение этим потребностям. Для роскоши нужны богатства; комфорт доступен при обыкновенных средствах. Богач уберет свою постель валансьенскими кружевами; комфорт потребует тонкого и свежего полотна. Роскошь садится на инкрюстированном, золочёном кресле, ест на золоте и на серебре; комфорт требует не золоченого, но мягкого, покойного кресла, хотя и не из редкого дерева; для стола он довольствуется фаянсом или, много, фарфором. Роскошь потребует редкой дичи, фруктов не по сезону; комфорт будет придерживаться своего обыкновенного стола, но зато он потребует его везде, куда ни забросит судьба человека: и в Африке, и на Сандвичевых островах, и на Норд-Капе ― везде нужны ему свежие припасы, мягкая говядина, молодая курица, старое вино. Везде он хочет находить то сукно и шёлк, в которое одевается в Париже, в Лондоне, в Петербурге; везде к его услугам должен быть готов сапожник, портной, прачка. Роскошь старается, чтоб у меня было то, чего не можете иметь вы; комфорт, напротив, требует, чтоб я у вас нашел то, что привык видеть у себя. Задача всемирной торговли и состоит в том, чтоб удешевить эти предметы, сделать доступными везде и всюду те средства и удобства, к которым человек привык у себя дома. Это разумно и справедливо; смешно сомневаться в будущем успехе.[6]
Мы хотели бы уяснить для сознания самих евреев всю полноту противоречия, представляемого иудаизмом в мире христианском. «Иудей, — говорит Хомяков в своих «Исторических записках» после Христа, есть живая бессмыслица, не имеющая разумного существования и потому никакого значения в историческом мире»... Логический выход из такого положения возможен только один: отречься от жидовства и принять те начала, которые составляют закон всего современного просвещённого мира. Это честный, прямой и вполне плодотворный выход, но есть и другой — путь отрицательный и более комфортабельный — путь безверия: перестать быть жидом, не отрекаясь от жидовства, но не делаться и христианином, а чем-то средним, какой-то нравственной и умственнойамфибией. Это то, что прогрессисты — евреи, называют: примкнуть к общечеловеческой цивилизации.[7]
― Комфорт и удобства обладают волшебною силой; они мало-помалу затягивают людей даже с сильною волей. Когда-то отец и я жили небогато и просто, а теперь видите как. Слыханное ли дело, ― сказала она, пожав плечами, ― мы проживаем до двадцати тысяч в год! В провинции!
― На комфорт и удобства приходится смотреть как на неизбежную привилегию капитала и образования, ― сказал я, ― и мне кажется, что удобства жизни можно сочетать с каким угодно, даже с самым тяжелым и грязным трудом. Ваш отец богат, однако же, как он говорит, ему пришлось побывать и в машинистах, и в простых смазчиках.[8]
Алексей Романович Патмосов благодушествовал. Семья только что позавтракала, и Алексей Романович пил свою чашку кофе, величиною с маленькую миску, и читал газеты. Этот комфорт, это маленькое благосостояние досталось Патмосову далеко не легко. В течение вот уже двадцати пяти лет он работал на пользу общества, и в частности для отдельных лиц, с опасностью для жизни, в постоянном напряжении, в постоянной борьбе с самим олицетворением зла. Патмосов известен всем, кому нужны его услуги, как частный сыщик. Скромный и честный, он знал не одну семейную тайну, вверенную ему.[9]
— Андрей Зарин, «Потеря чести. Трагическая история», 1909
Творчество религиозной мысли и религиозного чувства иссякло всюду. <...> Причина этого упадка повсеместно одна: повсюду угасание жизни духовной коренится в той победе мещанства, которая обусловливается возрастанием житейского благополучия. Чем больше этого благополучия и комфорта в земной обстановке человека, тем меньше он ощущает влечения к запредельному. <...>
«Мещанство» вовсе не так нейтрально, как это кажется с первого взгляда; из недр его рождаются кровавые преступления и войны. Из-за него народы хватают друг друга за горло. Оно зажгло тот всемирный пожар, который мы теперь переживаем, ибо война началась из-за лакомого куска, из-за спора «о лучшем месте под солнцем».
Но этот спор не есть худшее, что родилось из недр современного мещанства. Комфорт родит предателей. Продажа собственной души и родины за тридцать серебренников, явные сделки с сатаной из-за выгод, явное поклонение сатане, который стремится вторгнуться в святое святых нашего храма, — вот куда, в конце концов, ведет мещанский идеал сытого довольства.
«Меблировочная Музыка» — глубоко индустриальна. Существует досадное обыкновение — исполнять музыку в обстоятельствах, где музыке делать нечего. Тогда играют «Вальсы», «Фантазии» на темы опер & тому подобные вещи, написанные для других целей. Мы хотим ввести музыку, созданную для удовлетворения «нужных» потребностей. Искусство в эти потребности не входит. «Меблировочная Музыка» создана из простого колыхания воздуха; она не имеет другой цели; она выполняет ту же роль, что свет, тепло — & комфорт во всех его формах.[10]
Ребенок не может жить без привязанностей. Вы с женой позволили этой комнате, этому дому занять ваше место в их сердцах. Детская комната стала для них матерью и отцом, оказалась в их жизни куда важнее подлинных родителей. Теперь вы хотите ее запереть. Не удивительно, что здесь появилась ненависть. Вот — даже небо излучает ее. И солнце. Джордж, вам надо переменить образ жизни. Как и для многих других — слишком многих, — для вас главным стал комфорт. Да если завтра на кухне что-нибудь поломается, вы же с голоду помрете. Не сумеете сами яйца разбить!
― Мерси, ― сказал Краснопёров, ― я всем доволен.
― Не стесняйтесь, ― произнесла хозяйка, ― будьте как дома. Девиз нашего заведения ― комфорт, уют и чуточку ласки. Женщина ушла, и Краснопёров застенчиво опустил бедноватые свои ресницы.[11]
«Вот, посмотри, ― показал старик своему сыну и как будто вместе с ним обвел глазами паб, ― видишь, как уютно. А ты сказал в свой прошлый приезд, что нет у нас современного комфорта… Но это ведь только твой какой-то комфорт, а по-моему, комфорт ― это чтобы было как всегда. Ты сказал, что это «в бабушкином смысле». Ну да, что ж тут плохого? Кресло, например, может быть новое, но лучше, если оно будет сделано в бабушкином стиле: старое, уютное. Хорошо, когда такие же обои, с таким же рисунком, смотри, они и здесь на стенах тоже. Хорошо, когда около камина есть каминный ящик: ведь у камина суше и одежда не покрывается плесенью, как в платяном шкафу. Вот и здесь у камина тоже ящик, но закрыт плюшем, чтобы можно было сидеть».[12]
На многое способен, что не раз было доказано историей, русский народ, но когда он видит, что список отечественных миллиардеров растет гораздо быстрее, чем его, народа, благосостояние, то в лучшем случае замыкается в круге собственных материальных интересов, а в худшем посылает все, включая модернизацию, к чёрту. И уж тем более странно ждать в наше время, когда потребительство фактически стало национальной идеологией России, а правящий класс даже не пытается умерить или скрыть свой гедонизм, а, напротив, открыто демонстрирует презрение не только к неимущим, но и к обществу и России в целом, что кто-то принесет в жертву национальным интересам страны свой комфорт и сиюминутное спокойствие.[14]
Но люди так устроены, что для правильного метаболизма души они должны таиться и трепетать, как делали это миллионы лет, поедая падаль в темных пещерах. Жизнь человека не должна быть слишком легкой, потому что он научится находить в любом комфорте положенную кармой муку, и чем мягче будет перина, тем сильнее станет впиваться в бок закатившаяся под нее горошина. В самой счастливой судьбе должны быть боль и мрак ― точно так же как внутри у прекраснейшей женщины должен быть кишечник.[15]
Откуда это? что это такое?
Послушать их, так все мы только лжем,
Живем, чтобы жуировать в покое
И праздности! Свой «ко́мфорт» создаём
На крови и костях! А остальное ―
Народ, le peuple, держим под ярмом
В невежестве, чтоб нам покорны были, ―
Народ, который мы ж освободили!..[17]
На земле и на голых досках, на снегу засыпал ― хоть бы хны! Даже видел цветные сны! Но теперь мне нужны удобства.
Но теперь мне нужен комфорт!
Я хочу, чтоб отдельной квартиры
мне на целую жизнь хватило,
потому что я ― старый чёрт.[21]
Поднимаю повыше небо ―
устанавливаю повыше,
восстанавливаю, что повыжгли
ради славы, ради хлеба,
главным образом, ради удобства,
прежде званного просто комфортом,
и пускаю десятым сортом
то, что первым считалось сортом.[22]
