Мемуары

Записки Николая Греча с цензурными пропусками

Мемуа́ры, мемуа́рная литерату́ра (от фр. mémoires — воспоминания) — распространённый литературный жанр, в котором события излагаются по памяти или на основе личных записей от лица современника. Как правило, мемуары повествуют о событиях, в которых автор записок принимал участие или которые известны ему от очевидцев, и о людях, с которыми автор был лично знаком. Важная особенность мемуаров заключается в претензии на достоверность воссоздаваемой картины прошлого и, соответственно, на документальный характер текста, хотя в действительности далеко не все мемуары являются точными или правдивыми.

Мемуары не тождественны автобиографии или хронике событий, хотя в обиходе эти понятия часто используются как синонимы. Мемуарист пытается осмыслить исторический контекст собственной жизни, описывает свои действия как часть общего исторического процесса. Многие мемуары написаны лицами, игравшими видную роль в истории (Уинстон Черчилль, Шарль де Голль, Екатерина II). Они могут охватывать значительный период времени, иногда всю жизнь автора, соединяя важные события с мелкими подробностями повседневной жизни.

Мемуары в афоризмах и кратких высказываниях

	Писать свои Memoires заманчиво и приятно. <…> Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать — можно; быть искренним — невозможность физическая. Перо иногда остановится, как с разбега перед пропастью — на том, что посторонний прочёл бы равнодушно. Презирать суд людей не трудно; презирать [самого себя] суд собственный невозможно.
	— Письма Александра Пушкина Петру Вяземскому, ноябрь 1825

	...В математике на самостоятельные исследования в большинстве случаев приходится наталкиваться путём чтения мемуаров других учёных.:232
	— Софья Ковалевская, 1880-е

	Я уже так стара, что стала забывать собственные мемуары.
	— Фаина Раневская, 1960-е

	Мы знали закон мемуаристов, их конституционный, их основной закон: прав тот, кто пишет позже, переживя, переплывя поток свидетелей, и выносит свой приговор с видом человека, владеющего абсолютной истиной.
	— Варлам Шаламов, «Воскрешение лиственницы» («Рябоконь»), 1967

	Аллигатор написал мемуары: «Проснувшись утром и попив молока, я нюхал незабудки…»
	— Григорий Козинцев, Из рабочих тетрадей, 1960-е

	Когда я начинаю писать мемуары, дальше фразы: «Я родилась в семье бедного нефтепромышленника…», — у меня ничего не получается.
	— Фаина Раневская, «Вся жизнь», 1970-е

	Да, это и есть мемуары, написанные о моём, пожалуй, самом близком в жизни человеке. К сожалению, сам тон воспоминаний заставляет автора временами становиться идиотом.:9—10
	— Юрий Ханон, «Скрябин как лицо», Прелюдия от автора, 1995

Мемуары в публицистике, критике и научно-популярной прозе

Критики стали писать мемуары за актёров. Это особая продукция, о которой стоит задуматься. Все актеры, оказывается, одинаково думали. Пушкин написал только первую фразу мемуаров Щепкина, теперь литература помогает актерам куда больше. Только мемуары ли это? Мемуары актеров ― новый и странный жанр: книга-мероприятие. Это не биография, не теория искусства ― это мероприятие. Интересно то, что мемуары актеров, написанные критиками, рецензентами и редакторами, отчетливо показывают, какое же, по их мнению, должно быть искусство театра. Что такое «верное искусство».

— Григорий Козинцев, «Тут начинается уже не хронология, но эпоха...», 1960-е

Воспоминания матроса 4-й бригады морской пехоты Л. М. Маркова, или Типичная операция наших войск в период II мировой войны, великолепная по замыслу и столь же блестящая по выполнению. Мемуары, мемуары… Кто их пишет? Какие мемуары могут быть у тех, кто воевал на самом деле? У лётчиков, танкистов и прежде всего у пехотинцев? Ранение ― смерть, ранение ― смерть, ранение ― смерть и все! Иного не было. Мемуары пишут те, кто был около войны. Во втором эшелоне, в штабе. Либо продажные писаки, выражавшие официальную точку зрения, согласно которой мы бодро побеждали, а злые фашисты тысячами падали, сраженные нашим метким огнем. Симонов, «честный писатель», что он видел? Его покатали на подводной лодке, разок он сходил в атаку с пехотой, разок ― с разведчиками, поглядел на артподготовку ― и вот уже он «все увидел» и «все испытал»!

— Николай Никулин, «Воспоминания о войне», 1975

	Спустя почти сорок лет некая престарелая мадам Элиза Жуандо, она же Элизабет Тулемон, она же бывшая гетера Кариатис, как это и следует по правилам хорошего тона, написала и издала книгу воспоминаний о своей прошлой бурной жизни. На обложке мемуаров можно было прочесть милый заголовок: «Радости и страдания одной эксцентричной красавицы».:75
	— Орнелла Вольта, «Представления Эрика Сати», 1979

Воронка, оставшаяся на месте исчезнувшей страны, втягивает в себя всё окружающее. Не желающие разделить судьбу государства пишут мемуары, чтобы от него отмежеваться. Неудивительно, что лучше это удается тем, кто к нему и не примазывался. Гордый своей маргинальностью, мемуарист фиксирует хронику обочины. Раньше воспоминания писали, чтобы оценить прошлое, теперь — чтобы убедиться: оно было. Удостовериться в том, что у нас была история — своя, а не общая. Это можно сказать и о довлатовской прозе.

— Александр Генис, «Довлатов и окрестности», 1998

Реализм XIX в. предложил читателям героев, которые разговаривают как в жизни. Такова установка ― очень существенная для всей поэтики реализма. Но не следует понимать ее буквально. В литературном произведении не говорят как в жизни, потому что литературная прямая речь организована. Она представляет собой художественную структуру, подчиненную задачам, которых не знает подлинная разговорная речь. <...> В документальной прозе ― как и в художественной ― прямая речь выступает в самых разных формах, видоизменявшихся вместе с литературными методами. <…> Мемуарная и документальная литература, а тем более литература вымысла, не воспроизводит устную речь ― она её моделирует. И конечно, не только её синтаксический строй и лексическую окраску, но и смысловую направленность ― ее целевые установки и психологические мотивы. Литература по-разному решает задачи освоения и претворения психологической материи разговора.

— Ревекка Фрумкина, «Психолингвистика», 2001

Погоня за «болоньей» ― химической химерой первой половины 1960-х годов ― запомнилась и Е. Б. Рейну, купившему плащ цвета «жандарм» у одного из ленинградских фарцовщиков (Рейн 1997: 247). М. Ю. Герман посвятил этому, в общем-то банальному дождевику целый абзац в своих блестящих мемуарах: «А плащ „болонья“ стал более, нежели модой ― эпидемией, мечтой, униформой художественной знати. Шелковисто синтетические, необычных оттенков ― черно-лазурные, темно-коричневые с зеленоватым блеском, угольно-серые со стальным, дивного и простого покроя, они шуршали и переливались, утверждая высокое положение и стильность владельцев. Мне он так и не достался ― его покупали только из-под полы в комиссионных и стоил он весьма дорого…»

— Наталья Лебина, «Мужчина и женщина. Тело, мода, культура», 2014

Мемуары в мемуарах и художественной прозе

Но как рассказать о том, о чем рассказывать нельзя? Нельзя подобрать слова. Может быть, проще было умереть. Нельзя рассказать хорошо о том, что знаешь близко. Тютчевское соображение о том, что мысль изреченная есть ложь, так же смущает меня. Человек говорящий (мысль изреченная) не может не лгать, не приукрашивать. Способность вывертывать душу наизнанку редчайша, а Достоевскому подражать нельзя. Все, что на бумаге, ― все выдумано в какой-то мере. Удержать крохи искренности, как бы они ни были неприглядны. Бороться с художественной правдой во имя правды жизни ― эта задача ещё не так трудна. Трудно другое, что сама правда жизни преходяще изменчива.

— Варлам Шаламов, «О Колыме», 1970-е

	― А так, очень просто. При Ленине Гитлер был бы невозможен. При Ленине он ведь в тюрьме сидел да мемуары сочинял… При Ленине только этот шут гороховый, Муссолини, мог появиться.
	— Юрий Домбровский, «Факультет ненужных вещей», часть пятая, 1978

В раздражении захлопнув напечатанные в журнале мемуары о Мандельштаме, она <Анна Андреевна Ахматова> сказала: «Анна Григорьевна Достоевская писала, что вспоминатели принесли ей много горя, что всякий раз, когда она узнавала о появлении новых мемуаров о ее покойном муже, у нее сердце сжималось от тоскливого предчувствия: «Опять какое-нибудь преувеличение, какой-нибудь вымысел или сплетня». И она редко ошибалась. Большинство публикуемых мемуаров ― несчастье. Несколько встреч соединяется в одну, одно лицо подменяется другим, даты старательно перепутываются. Зато чудовищно подробно вспоминают, кто что ел: Мандельштам ― рыбу, Пастернак ― курицу… «Я бы издавала мемуары с эпиграфом: «Ну как, брат Пушкин? ― Да так, брат, так как-то всё…» Бич воспоминаний ― прямая речь. На самом деле мы помним очень мало реплик собеседника точно так, как они были произнесены. А ведь только они дают такое живое впечатление от человека, которое ничем нельзя заменить». О том же она писала в дневнике: «Непрерывность тоже обман. Человеческая память устроена так, что она, как прожектор, освещает отдельные моменты, оставляя вокруг неодолимый мрак. При великолепной памяти можно и должно что-то забывать». Слова «при великолепной памяти» она, конечно же, относила к себе. Она помнила подробности событий шестидесятилетней давности так же отчётливо, как вчерашние. Особенно была у нее развита память на стихи и визуальная ― она помнила, например, в каком месте книги, то есть «ближе к концу, вверху правой страницы», расположена фраза, которую она ищет. Как-то раз она прочла новые свои стихи, и сразу вслед за ней я повторил их по памяти; она оценила это: «Формула найдена: читать вам стихи один раз ― многовато».

— Анатолий Найман, Рассказы о Анне Ахматовой, 1987

8 мая 1992 г. Взять любого из нас — все умные, как покойный академик Тимирязев. Все знают, все могут объяснить. А страна наша — развалилась и приходит в упадок. В домах — нищета. Дорог — нет. Продуктов — не хватает. Как может соединение умных людей давать глупое единство? Значит, мы глупы, ленивы. Так и надо признаться — да, мы страна дураков. Дураки мы, братцы. Болваны. Научите нас жить, помогите. И вспоминается чье-то изречение: «Если земли много, а хлеба нет, значит ― дураки живут». «Ну, кто меня здесь по фамилии не знает?» ― вошел в курятник пьяный Мотальский. Мемуары, мемуары, мемуары… Кругом мемуары. Скоро, думаю, появятся мемуары типа «От денщика до заместителя министра».

— Дмитрий Каралис, «Автопортрет», 1999

Мне давно уже советовали написать о том, что запомнилось, положить на бумагу свои наблюдения и рожденные ими мысли. Эта идея превратилась в неодолимое искушение в годы перестройки, когда наконец открылась возможность сказать если еще не всю, то почти всю правду и о весьма горьком и деликатном, ранее запретном. Осуществить эти планы оказалось, однако, делом более трудным, чем я поначалу предполагал. И не только потому, что непросто было выкроить время. Более сложным оказалось другое: в последние годы быстрые темпы набрали общественные перемены, менялись наши представления о прошлом и настоящем, о правдивости, о ценности суждений, в связи с чем планка требований к себе и к тому, что пишешь, непрерывно поднималась. Скажу честно: первые заготовки появились в 1987 году. Но, возвращаясь к ним, я каждый раз переписывал почти всё, с начала до конца. В том числе и потому, что раба, говоря конкретнее ― раба привычных представлений, взглядов и условностей, ― действительно удаётся выдавливать из себя лишь по капле. Не говорю уже о том, что передо мной, как и перед каждым пишущим мемуары, стояло два искушения. Одно ― свести задним числом счёты с людьми, которых я не любил. И второе ― изобразить себя, опять же задним числом, более умным, смелым и честным, чем я в действительности был.

— Георгий Арбатов, «Человек Системы», 2002

	– Я бюварную бумагу должна купить, – сказала Ксения. – Бабушка просила. – Зачем ей бюварная бумага? – удивилась Эстер. – Она мемуары пишет, – улыбнулась Ксения. – Историю нашей семьи. А пишмашинистке отдавать дорого. Вот она и пишет через бюварную бумагу, чтобы сразу три копии получалось.
	— Анна Берсенева, «Нью-Йорк – Москва – Любовь», 2006

	Вспоминать забытое прошлое – трудно. Чаще всего – бесполезно. Гораздо проще вспоминать прошлое – записанное на бумаге. Нужно просто прочитать его – и слегка улыбнуться.:5
	— Юрий Ханон, «Воспоминания задним числом», 2009

Мемуары в поэзии

	Полно, Курдюкова, врешь, Поуйми задор мечтаний, А то скажут, что в компаньи Д’эн мусье твой мемуар Пишешь ты, он пе ле круар, И испортится всё дело. Уже многим надоело Слушать длинный твой рассказ, Даме только л’он фе грас, А мужчину как завидят, Тотчас свистом разобидят, И не станут экуте, Хоть маман н’аве шанте.
	— Иван Мятлев, «Бад-баден», 1840

	Девочка читала мемуары, На руки головку положив. Маленькое сердце замирало, Сдавленное тяжестью чужих Огненных страстей и преступлений, Кровью, обагрявшей алтари, Перед ней рождались поколенья, Воздвигались боги и цари. Вздрагивали худенькие плечи, Слёзы набегали на глаза, А в окне синел весенний вечер, Грохотала первая гроза...
	— Роальд Мандельштам, «Девочка читала мемуары...», 1950-е

	Но только ночь пройдет одна лишь, ― куст наклонившийся отвалишь, и где вчера головкой Грёза романс выслушивала роза, ― осенний день тоскливо гаснет, деревья в рубище ненастья, и роза ― бедная старуха ― стоит, лишившаяся слуха, перед раскинутым у гроба былым богатством гардероба, стоит над мерзлою травою, тряся червивой головою. О, шёлк! О, нежные муары!.. Одна утеха ― мемуары.
	— Семён Кирсанов, «Я начал разбираться в розах...» (из цикла «Розы»), 1964

	Кто вспоминает постановки И обстановку дореволюционного театра И своего любимого декоратора, Кто ― первого авиатора, Кто ― последнего императора, Кто ― думские кулуары, кто ― дамские будуары, Пеньюары и прочие салонные аксессуары, Кто ― социал-демократов, А кто и Саратов Ольги Сократовны. На прудах колышутся Ненюфары Потому, что пишутся Мемуары. О Воронеж, Ты снова Кольцова Хоронишь!
	— Леонид Мартынов, «Мемуары…» (из сборника «Мемуары»), 1967

	Смотрите! Вот как надобно писать И мемуары и воспоминанья, Писать, чтоб душу грешную спасать, Писать, как возвращаясь из изгнанья! Писать, чтоб сколько уз ни разорви И в чьем ни разуверься дарованье, А получилась повесть о любви, Очарованье, разочарованье! Писать как дикий, чтоб потом тетрадь Без оговорок ринуть всем в подарок И снова воскресать и умирать Таким, каким родился, ― без помарок!
	— Леонид Мартынов, «Теперь, когда столь много новых книг...», 1967

	И академик сухопарый, и однорукий инвалид ― все нынче пишут мемуары, как будто время им велит. Уж хорошо там или плохо, они ведут живую речь, чтоб сохранить свою эпоху, свою историю сберечь. Они хотят, чтоб не упало с телеги жизни прожитой травинки даже самой малой, последней даже запятой.
	— Ярослав Смеляков, «Мемуары», 1972

	На рассказ ― не рискну. Мемуары? ― но мало ли мемориала? Сплетниц-плакальщиц у свинцовой голубки, экслибрис креста? Притворялась пророчицей. Лицедействовала царицей. В скольких скалах жила! Никого не любила…
	— Виктор Соснора, «Я хочу написать об Анне Ахматовой…», 1976

	Те, кто не умирают, ― живут до шестидесяти, до семидесяти, педствуют, строчат мемуары, путаются в ногах.
	— Иосиф Бродский, «Те, кто не умирают, — живут...», 1987

	Ясный день, ещё не старый. Ветер. Облака. Дворец. Представляю мемуары, изданные наконец после крепкого забвенья, после честных лагерей: Ветер. Стрельна. Воскресенье. Стайки легких времирей. Он шутил ― и я смеялась. Он казался оживлен… Две недели оставалось до скончания времен.
	— Виктор Кривулин, «Александр Блок едет в Стрельну» (по воспоминаниям Надежды Павлович), 1993

	Зная о моём былом пристрастии к чтенью, жена иногда выписывает по почте двѐ-три книги, в основном мемуары. Допоздна скрипит жестяной петух на морозном ветре, в подполе крыса шуршит.
	— Бахыт Кенжеев, «Вы просили меня написать, дорогая Н...», 2004

См. также

• Воспоминания
• Воспоминание
• Пародия
• Эскиз
• Черновик
• Дневник
• Автор
• Память
• Контекст
• Прошлое
• «Мемуары гейши»