Лю́тня — струнный щипковый музыкальный инструмент с овальным корпусом и ладами на грифе. Средневековые лютни имели четыре или пять парных струн. Звукоизвлечение чаще всего осуществлялось с помощью плектра или пальцами. В эпоху барокко количество струн достигало четырнадцати (иногда до девятнадцати). В XVI веке лютня стала главным сольным инструментом своего времени. Исполнитель на лютне называется лютнист, а мастера, который изготавливает инструменты — лютье́.
Я была привержена к поэзии и играла на лютне, узнала, где на ней места звуков, и знаю, как ударять по струнам, чтобы были они в движении или в покое; и когда я пою и пляшу, то искушаю, а если приукрашусь и надушусь, то убиваю.
Но время грузною рукой
Струну порвало за струной,
И каждая души утрата:
Обман надежд, кончина брата,
И смерть отца, и смерть детей —
На лютне врезались моей.[3]
Вся комната была в цветах: розовый водосбор и веточки вишни, упирающиеся в стены, обитые холстом, цвета мелкого песка. Главное место в комнате занимал рояль, на стене висели акварели и лютня белой слоновой кости, напоминающей фарфор.
Если б мы научились слышать Данта, мы бы слышали <...> превращение виолы в скрипку и удлинение вентиля валторны. И мы были бы слушателями того, как вокруг лютни и теорбы образуется туманное ядро будущего гомофонного трехмастного оркестра.[12]
Он быстро подошел к бочкам и увидел лютню. Лютня была знакомая. Данилов играл на ней в пору лицейской юности и позже, в Седьмом Слое Удовольствий. Лютню он держал с нежностью, чуть ли не умиление испытывал к вечному инструменту.[13]
Григорий Лемкус вынул из багажника квадратный полированный футляр. В нём помещалась кипарисовая лютня с инкрустациями. Лемкус пояснил, вручая Мусе инструмент:
― Облагораживает душу![14]
В конце XVI в. великий родоначальник оперы Монтеверди использовал один из вариантов лютни — теорбу для аккомпанирования только что изобретенному речитативу, чем открыл новую эпоху в истории музыкальной драмы.[15]
Ни одна из пьес Аполлона для лютни и лиры так и не была опубликована в мире людей. Да, их восхваляли, ими восхищались решительно все, но ни одна пьеса так и не вышла в огромном издательском центре...
Есть инструменты, на которых играют смычком, похожие на скрипку и виолончель. Но самые распространенные ― это самисен, род трехструнной гитары или скорее мандолины, на которой играют лопаточкой (из дерева, рога, черепахи), защипывая ею струны, и кото ― 13-струнная лютня, на которой играют пальцами. Японская музыка, как и китайская, непонятна и неприятна для европейцев. Пятитонная минорная гамма ее слишком отличается от нашей семитонной.[18]
У басовой лютни 3-8 свободновисящих, настроенных диатонически вниз, натянутых на вторую головку грифа басовых хор. Теорба по размеру меньше, китарроне — больше, часто свыше 2 м. в длину. Дж. Каччини указывает на флорентийца Нальди Антонио иль Барделло как на создателя в 1550 году первой басовой лютни, которая в 17 и 18 веках имела важную роль в сопровоздении хоров в опере. На ней играли в ансамбле с виолами, лютнями и клавичембалами.[19]
У басовой лютни 3-8 свободновисящих, настроенных диатонически вниз, натянутых на вторую головку грифа басовых хор. Теорба по размеру меньше, китарроне — больше, часто свыше 2 м. в длину. Дж. Каччини указывает на флорентийца Нальди Антонио иль Барделло как на создателя в 1550 году первой басовой лютни, которая в 17 и 18 веках имела важную роль в сопровоздении хоров в опере. На ней играли в ансамбле с виолами, лютнями и клавичембалами.[19]
Согласно Иог. Тинкторису игре на лютне немцы придавали особенное значение. Их инструмент (западная лютня), судя по первым табулатурам, был пятихорный, но уже Вирдунг («Musica getutscht»? 1511) и Шлик («Tabulaturen etlicher Lobgesang», 1512) указывают шестиструнную лютню со строем: A - d - g - h - e - a. Лютня 16 в. обычно имела 13 струн, самая высокая струна (Квинт) была простая, обе мелодических /Меlоdie/ или певучих /Sang/ струны были усилены унисоном, три нижних басовых хорды (Сross-, Мittel-, Кlein-Вrummer) имели октаву в сопровождении.[19]:158
— Йозеф Зут, «Справочник по лютне и гитаре» (Немецкая лютня), 1926
Таким образом, вещь возникает как целокупность в результате единого дифференцирующего порыва, которым она пронизана. Ни одну минуту она не остается похожа на себя самое. Если бы физик, разложивший атомное ядро, захотел его вновь собрать, он бы уподобился сторонникам описательной и разъяснительной поэзии, для которой Дант на веки вечные чума и гроза.
Если б мы научились слышать Данта, мы бы слышали созревание кларнета и тромбона, мы бы слышали превращение виолы в скрипку и удлинение вентиля валторны. И мы были бы слушателями того, как вокруг лютни и теорбы образуется туманное ядро будущего гомофонного трехмастного оркестра.[12]
В конце XVI в. великий родоначальник оперы Монтеверди использовал один из вариантов лютни — теорбу для аккомпанирования только что изобретенному речитативу, чем открыл новую эпоху в истории музыкальной драмы. В начале XVII в. Бах написал „партиту“ для лютни, и вплоть до XVIII в. этот инструмент продолжал использоваться для исполнения серьёзной музыки. В 1720 г. Гендель написал партию для теорбы в „Эстер“ <опера Генделя «Эсфирь»>. С той поры этот большой музыкальный инструмент уже не входил в состав оркестров, но почти до конца века использовался для игры дома, пока на смену ему не пришли смычковые инструменты. Но наибольшую популярность в Европе лютня снискала в виде переносного инструмента странствующих поэтов и менестрелей.[15]
Первоначальные названия струн лютни были очень выразительны: bordon, tenor, mezzana («средняя»), sottana («подголосок»), canto («пение»). В XVI в. наиболее распространенной была шестиструнная лютня, при переходе к XVII в. количество струн доходило до восьми.
И хотя в эпоху Ренессанса лютня — «благороднейший инструмент, свойственный дворянскому обществу», играли на нем все и везде. Среди исполнителей на лютне — виртуозы-профессионалы, знатные любители искусства, бесчисленные почитатели в городах и деревнях, странствующие музыканты. Её любят в Испании, Италии, Англии, Германии, Франции, Польше...[1]:46
— Ирина Тарлак, «Возрождение струны», 2004
Происхождение лютни относится к глубокой древности. Инструменты, похожие на лютню, были известны уже в 2000 г. до н.э. в Месопотамии и в 1500 г. до н.э. в Египте.
В раннем средневековье прототип лютни был заимствован арабами с Ближнего Востока, он назывался аль-уд, что в переводе с арабского означает «дерево». Музыка считалась даром богов, и исполнение стихов-газелей под аккомпанемент уда почиталось у арабов высшим искусством...[1]:46
— Ирина Тарлак, «Возрождение струны», 2004
Лютневая музыка, достигнув расцвета, передает весь свой богатый опыт клавишным инструментам — верджинелю и клавесину — и на долгие годы уходит в забвение. Более чем на 200 лет замолкла «звуков нежных россыпь золотая».
Однако на рубеже XIX–XX вв. возродился интерес к старинной музыке. В 1893 г. английский музыкант Арнолд Долмеч создал современную реконструкцию ренессансной лютни. А Оскар Килезотти, итальянский музыковед, лютнист, перевел сложную табулаторную запись музыки на современную нотацию и издал ряд памятников лютневой музыки XV–XVI вв.[1]:46
— Ирина Тарлак, «Возрождение струны», 2004
Не меньший интерес представляет балалайкаВасилия Андреева – замечательного композитора, музыканта-виртуоза, просветителя, страстного пропагандиста национального искусства, основателя (1888 г.) и руководителя первого оркестра русских народных инструментов, с триумфом выступавшего в Англии, Франции, Германии, Америке. Ее изготовил в 1902 г. специально для маэстро «балалаечный Страдивари», как называли его современники, Семен Налимов. Любопытно, что подобные «треугольные лютни», как именуют их на Западе, ставшие одним из символов России, не имеют древнего славянского происхождения и завоевали в ней популярность лишь во второй половине XVII в.[20]
Философ учит добродетели с помощью отвлеченных понятий, я же призываю вас идти по следам тех, кто прошел прежде вас. Опыт одной жизни заключен в учении мудрого философа, я же даю вам опыт многих веков. Наконец, если он создаёт песенник, то я возлагаю руку ученика на лютню, и если он проводник света, то я свет.
А когда пересекли площадь и подошли к дому Шиллера, выглянуло солнце и все преобразилось. На стене лютня. На кровати, где умер поэт, венок. У кровати столик, на нем изящная маленькая чашечка ― синяя с розовыми цветами. Из нее в последний раз пил воду умирающий. Солнце, золотистые обои, лютня, венок, много воздуха и мало вещей.[16]
Единственная женщина на корабле ― покровительница искусств Бентен с лютней в руках. Считается, что она не в меру ревнива к чужим талантам, к чужой славе, к чужим почитателям. Что, впрочем, везде присуще художественной интеллигенции.[21]
— О Таваддуд, какие науки ты хорошо знаешь? — спросил халиф [Харун ар-Рашид]. И девушка отвечала:
— О господин, я знаю грамматику, поэзию, законоведение, толкование Корана и лексику, и знакома с музыкой и наукой о долях наследства, и счётом, и делением, и землемерием, и сказаниями первых людей. <...> Я была привержена к поэзии и играла на лютне, узнала, где на ней места звуков, и знаю, как ударять по струнам, чтобы были они в движении или в покое; и когда я пою и пляшу, то искушаю, а если приукрашусь и надушусь, то убиваю. Говоря кратко, я дошла до того, что знают лишь люди, утвердившиеся в науке.
Хрезос был добрый человек и жил со всеми в мире. Он, насколько хватало сил, заботился о своей деревушке, а в свободные минуты предавался игре на лютне. Играл он только дома и никогда не надоедал никому своей музыкой.
Пришли разбойники и учинили ряд насилий над жителями деревушки, в которой жил Хрезос. Он отложил свою лютню и попытался прогнать разбойников. Ему сказали, чтобы он не смел этого делать, так как разбойники находятся под охраною столичных властей.
Хрезос однако не поверил, так как это казалось ему чересчур невероятным. Он продолжал борьбу против разбойников, и так как их было много, то послал в Фивы гонца за помощью.
Вместо помощи ему ответили что он недостойный бургомистр, и не обладает безусловно никакими данными для занятия какой либо должности в Беотии. Последнему он не противоречил. Уговорив односельчан запастись терпением, он с женою и детьми отправился в путь, не взяв с собою ничего, кроме лютни.[4]
― Но что, объясните, значат недосказанные слова тени?
― Лучше о них не спрашивайте, ― ответил незнакомец. ― Есть вещи… лучше не допытывать о них немой судьбы…
В это время с большого канала донеслись звуки лютни. Кто-то на гондоле пел. Павел прислушался: то был его любимый гимн. Он вспомнил мызу Паульслуст, музыкальные утра Нелидовой и ее предстательство за Ракитину.
― Хорошо, ― сказал он, ― пусть так; правду скажет будущее.[22]
Он потупил глаза и ушел из виллы. Спускаясь во Флоренцию по узкому переулку, заметил в углублении стены ветхое Распятие, встал перед ним на колени и начал молиться, чтобы отогнать искушение. За стеною в саду, должно быть, под сенью тех же роз, прозвучала мандолина; кто-то вскрикнул, чей-то голос произнес пугливым шёпотом:
― Нет, нет, оставь…
― Милая, ― ответил другой голос, ― любовь, любовь моя! Amore! Лютня упала, струны зазвенели, и послышался звук поцелуя. Джованни вскочил, повторяя: Gesu Gesu! ― и не смея прибавить ― Amore. ― И здесь, ― подумал он, ― здесь ― она. В лице Мадонны, в словах святого гимна, в благоухании роз, осеняющих Распятие!..[6]
Леонардо сделал знак и, когда Андреа Салаино на виоле, Аталанте на серебряной лютне, подобной лошадиному черепу, заиграли то, что было заранее выбрано и неизменно сопровождало рассказ о царстве Венеры, начал своим тонким женственным голосом, как старую сказку или колыбельную песню... <...>
Он умолк; струны лютни и виолы замерли, и наступила та тишина, которая прекраснее всяких звуков, — тишина после музыки. Только струи фонтана журчали, ударяясь о стеклянные полушария.
И как будто убаюканная музыкой, огражденная тишиною от действительной жизни — ясная, чуждая всему, кроме воли художника, — мона Лиза смотрела ему прямо в глаза с улыбкою, полною тайны, как тихая вода, совершенно прозрачная, но такая глубокая, что сколько бы взор ни погружался в неё, как бы ни испытывал, дна не увидит, — с его собственною улыбкою.[6]
Из окон, наполовину завешенных лёгким шёлком, оттенка красной смородины, видны были старинные дома с надписями, запущенные сады, сильно заросшие кустарником, высокие дымящие фабрики и Париж — нарождающийся, расстилающийся, растущий вдали, с крышами из голубого пара.
Вся комната была в цветах: розовый водосбор и веточки вишни, упирающиеся в стены, обитые холстом, цвета мелкого песка. Главное место в комнате занимал рояль, на стене висели акварели и лютня белой слоновой кости, напоминающей фарфор.
Жером с гордостью заметил удивление и восхищение г-жи Фонтенэ.
Она засмеялась от гордого счастья. Несмотря на утомление, ей хотелось плясать или бить в ладоши. На столбе висела лютня; она скрестила на полу ноги, положила лютню на колени и запела что-то задорное по-египетски, оборвала и начала другое, опять оборвала и перешла на песню, которую много пели когда-то в Филистии, но давно уже забыли: «Я твоя, милый, когда ты со мною; когда ты уйдешь на войну ― что тебе до того, чье ложе услышит мой шопот? Я верна тебе, вечно тебе. Море в часы прилива плещет навстречу луне. Пусть, в безлунные ночи, кажется звездам, будто ради них вздымается морская грудь. Глупые звёзды! Светит ли месяц, скрылся ли месяц ― но прилив от него, для него и к нему».[10]
― Сыграй мне что-нибудь печальное.
― У меня и инструмента нет…
― Возьми вон там, ― сказал Кармадон. Он указал на бочки, там что-то появилось. Данилов обмер: неужели Альбани? Он быстро подошел к бочкам и увидел лютню. Лютня была знакомая. Данилов играл на ней в пору лицейской юности и позже, в Седьмом Слое Удовольствий. Лютню он держал с нежностью, чуть ли не умиление испытывал к вечному инструменту.
― Я боюсь, у меня сейчас не выйдет, ― сказал Данилов.
― Я прошу тебя, ― тихо произнес Кармадон.
― Я попробую, ― сказал Данилов. ― Но я привык к земному. Тебе же надо что-то из тех, юношеских вещей?
― Да, из тех, ― кивнул Кармадон. Данилов, естественно, мог бы сейчас исполнить любое произведение на лютне, даже если бы он взял лютню в руки впервые. Но такими же возможностями располагал и Кармадон. Кармадон желал сейчас не исполнения музыки, а самой музыки и еще чего-то большего, и Данилов стал играть. И в юности у них были минуты высокие и печальные, и тогда звучали элегии. Данилов вспомнил былое, искренне желал своей музыкой облегчить участь давнего знакомца, застывшего рядом, жалел его и себя жалел…[13]
Владелец магазина «Днепр» фантазией не обладал. Он снова прикатил Марусе целую телегу всяческих деликатесов. Но сама телега в этот раз была из мельхиора. Друкер ограничился ста восемнадцатью томами «Мировой библиотеки приключений и фантастики». Григорий Лемкус вынул из багажника квадратный полированный футляр. В нем помещалась кипарисовая лютня с инкрустациями. Лемкус пояснил, вручая Мусе инструмент:
― Облагораживает душу!
Чек он сохранил, загадочно при этом высказавшись: ― Таксдидактибл…[14]
Правда, что госпожа де Пон-Карре преотлично играла на лютне и теорбе и что она не всецело посвятила сей дар Господу нашему. Время от времени, соскучась терпеть без музыки, она присылала к Сент-Коломбу свой экипаж, который доставлял его к ней в дом, и там аккомпанировала ему на теорбе до тех пор, пока ноты не начинали расплываться перед глазами. Еще у ней была виола темного дерева, изготовленная еще в Царствование короля Франциска I. Сент-Коломб относился к этому инструменту столь же благоговейно, как если бы речь шла о египетском божестве.[23]
Аполлон, без сомнения, завистливый был бог.
Ни одна из пьес Аполлона для лютни и лиры так и не была опубликована в мире людей. Да, их восхваляли, ими восхищались решительно все, но ни одна пьеса так и не вышла в огромном издательском центре Битиниум. Музыку Аполлона называли божественной, а издавать предпочитали таких проверенных мастеров, как, например, Орфей.
— Пойдем в музеум, барельеф срисуем. Падре про инструмент один сказывал, навроде арабской лютни. Вот бы ту лютню зарисовать!
— Senior padrone, падре! — передразнил Петруша. <...>
Этот-то немец историю про Орфея и Эвридику и рассказал. Трактовал — по-своему, сильно упирая на человеческие несовершенства и пороки. Орфей, по словам обрусевшего, жил в горах, играл на лютне, которая когда-то давно звалась лирой.[17]
...изволите видеть, это была необыкновенная девушка, не принцесса, конечно, но необыкновенная. Губы были у нее как коралл, ланиты как розы, голос ее подобен был каким-то там звукам лютни, стан как скрипичная дека, перси как розы и чресла... м-м...[24]
Что там за шум, что за галдёж?
Не карнавальный ли кутёж?
То всполошила весь квартал
Орда ночных праздношатал:
Покой домашний им не лаком —
Милей на улице гулякам
Торчать под окнами красотки,
Бренчать на лютне и драть глотки,
Чтобы, с постели встав, она
Им улыбнулась из окна.
Пропет один, другой стишок,
А из окна ночной горшок
На них выплескивает прямо
И камнем потчует их дама.
Пять струн серебряных на грифе моей лютни,
Они звенят и плещут, заливаясь, как свирель,
Но голосом одна любви моей минутной
В минувшее зовет, где золотисто-смутно
Несбывшееся дремлет: это — chanterelle.[1]:46
Мне снилось, дух Мильтона, мощный, встал.
Взял лютню с древа жизни, глянул ясно,
И нежный гром в струна́х зарокотал;
И тот, в ком сердце к сердцу безучастно,
Кто людям в человеческом не друг,
Затрепетал, услышав этот звук,
И покачнулись варварские троны,
Распались тюрьмы мрачные вокруг…[2]
Во дни чудесных дел и слухов Доисторических времён Простой бедняк от добрых духов Был чудной лютней одарён. Её пленительные звуки Дарили радость и покой И вмиг снимали как рукой Любви и ненависти муки. <...>
За лютню с трепетной заботой
Берётся он… молчит она…
Порвались струны… смертной нотой
Звучит последняя струна.
Свершил он подвиг свой тяжёлый,
И над могилой, где он спит,
Сияет надпись: «Здесь зарыт
Из смертных самый развесёлый».
Имел я лютню в юных днях.
На золотых ее струнах
Бряцал я радость, упованье,
Бряцал любовь, очарованье,
Бряцал веселье и печаль.
Моей мне часто лютни жаль:
Теперь, в минуты вдохновенья,
В часы душевного томленья
Еще бы побряцал на ней
Я песнь моих счастливых дней,
Еще бы радость раздавалась,
Когда б цела она осталась!
Но время грузною рукой
Струну порвало за струной,
И каждая души утрата:
Обман надежд, кончина брата,
И смерть отца, и смерть детей —
На лютне врезались моей.[3]
Но вскоре, когда взошла луна, Арлекин, у которого погасла свечка, стал просить своего друга Пьеро впустить его к себе и дать огонька; таким образом предателю удалось похитить девушку, а вместе с нею и ларчик старика.
«Чёрт бы побрал лютника Иова Ханса, продавшего мне эту струну!» — воскликнул регент, укладывая пыльнуювиолу в пыльный футляр. — Струна лопнула.[25]
— Алоизиус Бертран, «Гаспар из тьмы» («Виола да гамба», стихотворение в прозе), 1841
И чище, чем свет суетливого дня,
Воздушней, чем звуки земных песнопений,
Средь звёзд пролетает блуждающий Гений,
На лютне незримой чуть слышно звеня.[5]
Ты томишься в стенах голубого Китая.
В разукрашенной хижине ― скучно одной.
В небесах прозвенит журавлиная стая,
Пролепечет бамбук, осиянный луной.
Тихо лютню возьмёшь и простая, простая,
Как признанье, мольба потечет с тишиной…[8]
— Георгий Иванов, «Ты томишься в стенах голубого Китая...», 1912
Вы родились певцом и пажем. Я — с золотом в кудрях. Мы — молоды, и мы ещё расскажем О королях.
Настроив лютню и виолу,
Расскажем в золоте сентябрьских аллей,
Какое отвращение к престолу
У королей.[9]
Шел я по улице незнакомой И вдруг услышал вороний грай, И звоны лютни, и дальние громы, Передо мною летел трамвай.
Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня.[26]
Лютня! Безумица! Каждый раз, Царского беса вспугивая: «Перед Саулом-Царём кичась»… (Да не струна ж, а судорога!)
Лютня! Ослушница! Каждый раз,
Струнную честь затрагивая:
«Перед Саулом-Царём кичась —
Не заиграться б с аггелами!»[9]
Вот лежу на диване.
Пьют вино молдаване.
Все бабайки да плутни…
Но откуда здесь лютни? Но откуда здесь флейты? Но цимбалы откуда? Не пойму, хоть убей ты, Деревенского чуда!
То незримые твари
Заиграли на воле ―
На тревожной гитаре,
На протяжной виоле.[27]
↑ 123456Ирина Тарлак. Возрождение струны. — М.: Новый Акрополь № 02 за 2004 г.
↑ 12Перси Биши Шелли. Полное собрание сочинений / Перевод К. Д. Бальмонта — Новое переработанное изд. — СПб.: Т-во «Знание», 1903 г. — Т. 1. — С. 263
↑ 12Мятлев И.П. Стихотворения. Библиотека поэта. — Ленинград, «Советский писатель», 1969 г.
↑ 12Мультатули. Повести. Сказки. Легенды. — СПб.: «Дело», 1907 г. — С. 59
↑ 12К. Д. Бальмонт. Полное собрание стихов. Том первый. Издание четвёртое — М.: Изд. Скорпион, 1914 г.
↑ 123Д. С. Мережковский. Собрание сочинений в 4 томах. Том I. — М.: «Правда», 1990 г.
↑ 12Н. С. Гумилёв. Собрание сочинений в четырёх томах / Под редакцией проф. Г. П. Струве и Б. А. Филиппова. — Вашингтон: Изд. книжного магазина Victor Kamkin, Inc., 1962 г. Т. 1. — С. 53.
↑ 12Г. Иванов. Стихотворения. Новая библиотека поэта. — СПб.: Академический проект, 2005 г.
↑ 123М.И. Цветаева. Собрание сочинений: в 7 томах. — М.: Эллис Лак, 1994-1995 г.
↑ 12В. Набоков. Стихотворения. Новая библиотека поэта. Большая серия. СПб.: Академический проект, 2002 г.
↑ 12Мандельштам О. Э. Слово и культура. — Москва, «Советский писатель», 1987 г.
↑ 12Владимир Орлов. «Альтист Данилов». «Останкинские истории. Триптих». — М.: «Новый мир» № 2-4 за 1980 год
↑ 12Сергей Довлатов. Собрание сочинений в 4-х томах. Том 3. — СПб.: «Азбука», 1999 г.
↑ 123Кирквуд К.П., Ренессанс в Японии. Культурный обзор семнадцатого столетия. — Москва: Наука, 1988 г.
↑ 12Виктор Розов. «Удивление перед жизнью». — М.: Вагриус, 2000 г.
↑ 12Борис Евсеев, Евстигней. — Москва, журнал «Октябрь», №5, 2010 г.
↑Д. Н. Анучин, «Географические работ»ы. — М.: Государственное издательство географической литературы, 1959 г.
↑ 123Йозеф Зут, «Handbuch der Laute und Gitarre». Справочник по лютне и гитаре (пер. с нем. Л. О. Пильщиковой). — Москва: Наука, 1988 г. Ошибка цитирования Неверный тег <ref>: название «зут» определено несколько раз для различного содержимого
↑Ольга Борисова. Царство клавиш и струн. — М.: «Наука в России», № 2, 2012 г.
↑В.В.Овчинников, «Размышления странника». — М.: Астрель, 2012 г.
↑Г. П. Данилевский. Беглые в Новороссии. Воля. Княжна Тараканова. — М.: «Правда», 1983 г.
↑Паскаль Киньяр. Все утра мира. (Pascal Quignard. «Tous les matins du monde», пер. Ирины Волевич, 1997 г.) — М.: Мик, 1997 г.
↑Уткин А. А. Крепость сомнения. — Москва, АСТ, «Астрель», 2010 г.
↑Бертран А.. «Гаспар из тьмы». Фантазии в манере Рембрандта и Калло. Перевод Е. А. Гунста; издание подготовили Н. И. Балашов, Е. А. Гунст, Ю. Н. Стефанов ; ответственный редактор Н. И. Балашов. — М.: Наука, 1981 г. — 352 с. — (Литературные памятники / Академия наук СССР ; председатель редколлегии Д. С. Лихачёв). — 100 000 экз.
.jpg)
