У этого термина существуют и другие значения, см. Гриф (значения).
У этого термина существуют и другие значения, см. Сип (значения).
Гриф, гри́фы или си́пы́ (латин.Gyps) — общее название для нескольких видов птиц, живущих в разных концах света и относящихся к двум разным таксонам: с одной стороны, к подсемейству грифовых семейства ястребиных, а с другой — к семейству американских грифов. Более всего известны первые, грифы из семейства ястребиных — типичные падальщики, они выделяются преимущественно тёмным оперением и голой головой, а также длинными и широкими крыльями. Обладают мощным клювом, но слабыми ногами, неспособными переносить добычу. Характерная анатомическая особенность — большого объёма зоб и желудок для потребления больших количеств пищи.
Обычно грифы парят на большой высоте, высматривая добычу и следя друг за другом. Если один из них увидит пищу, то спускается вниз, а остальные птицы летят туда же. Здесь часто происходят драки за пищу, зато большая группа птиц способна отпугнуть некоторых хищников. Нередко пища, которую они едят, совершенно разложившаяся.
...на этом дереве отдохнёт гриф: если ему негде будет отдохнуть, то он не в силах будет донести вас до дому, и если ты забудешь орех бросить в море, то гриф уронит вас обоих в море.
— Братья Гримм, «Поющий и скачущий жаворонок» (сказка), 1850-е
...лишь только караван начинал трогаться, эти громадные птицы опрометью, на захват друг перед другом, бросались на наш бивуак, чтобы поживиться здесь разными остатками. Жадность грифов была настолько велика, что они не обращали внимания на оставшихся еще возле бивуака людей и не улетали иногда даже после первого выстрела.[1]
Вот видит гриф, что стая воронов или коршунов копошится внизу в долине, возле падали. Гриф подтягивает крылья и словно камень падает из облаков на землю. Быстрота такого падения страшная, даже слышен особый шум. Но птица очень ловко рассчитывает свои движения; немного не долетая до земли, гриф распускает могучие крылья и тихо садится к падали.[2]
— Мария Лялина, «Путешествия H. М. Пржевальского в восточной и центральной Азии», 1891
Стаи голошеих огромных грифов, взбуженные нашим подъемом, снялись с придорожных утесов и стали снижаться над тропою, прядавшей с уступа на уступ, к югу, к реке, в обход залегшего под нами лабиринта.[3]
Но вот опять скрип, ворчание, шлёпанье. Приподнимаюсь на локте и вижу: над пропастью на каменной плите сутуловатые силуэты чудовищ. Чёрные на розовом. Их двенадцать. Они похожи на горбатых старух. Головы у них втянуты в плечи. Большие крючковатые носы торчат прямо из груди.[6]
— Николай Сладков, «Удивительные птицы» (из книги «За птичьими голосами»), 1962
Он выглядел как гриф. Проведя с ним час, я сказал себе: как он прекрасен…[7]
Есть много разных птиц. Вот гриф. Он словно граф,
сидит на мертвеце и вертит шеей голой.[8]
— Светлана Кекова, «Есть много разных птиц. Вот гриф. Он словно граф...», 1995
...огромные территории бывают усеяны трупами животных. Грифы и гиены разрывают зловонную падаль на куски, а бесчисленные мухи откладывают свои беленькие яйца в разлагающиеся туши.[9]
— Юрий Ханон, «Самые неожиданные растения», 1995 г.
Грифы в научно-популярной литературе и публицистике[править]
Всякую птицу чистую ешьте. Но сих не должно вам есть из них: орла, грифа и морского орла...
Как прежде в горах Ды-чю, так и теперь, ежедневно, лишь только мы начинали вьючить свой караван, отовсюду слетались снежные грифы (Gyps himalayensis), садились на ближайших вершинах и ожидали нашего ухода. Затем, лишь только караван начинал трогаться, эти громадные птицы опрометью, на захват друг перед другом, бросались на наш бивуак, чтобы поживиться здесь разными остатками. Жадность грифов была настолько велика, что они не обращали внимания на оставшихся еще возле бивуака людей и не улетали иногда даже после первого выстрела. Наповажены они подобным образом тангутами, которые, равно как и монголы, считают грифа священной птицей и никогда его не убивают.[1]
Пржевальский воспользовался пребыванием в горах Гань-су, чтобы убить для коллекции снежного грифа. Эта мощная птица, нечто среднее между орлом и коршуном, имеет в размахе крыльев почти 10 фт. Она одарена поразительно зорким глазом и может различить до мелочей всё, что делается на земле. Вот видит гриф, что стая воронов или коршунов копошится внизу в долине, возле падали. Гриф подтягивает крылья и словно камень падает из облаков на землю. Быстрота такого падения страшная, даже слышен особый шум. Но птица очень ловко рассчитывает свои движения; немного не долетая до земли, гриф распускает могучие крылья и тихо садится к падали. Другие грифы, носящиеся в облаках, заметив манёвр товарища, уже знают в чем дело и, подобно ему, камнем падают на землю. Вскоре возле трупа собираются десятки огромных птиц и начинаются ссоры из-за добычи. Грифы распускают крылья и с угрожающим видом наступают друг на друга, но дело редко доходит до серьёзной драки. Наевшись, грифы отходят в сторону и смотрят на пир вновь прибывающих собратов. Коршуны, вороны, сороки не смеют подступиться к лакомой поживе и, сидя по сторонам, с нетерпением ждут, пока наедятся и улетят великаны.[2]
— Мария Лялина, «Путешествия H. М. Пржевальского в восточной и центральной Азии», 1891
Охотники приманивают снежного грифа на падаль. Сидя в засаде, охотник видит, как слетаются мелкие хищники: коршуны, вороны, сороки. Долго они кружатся над падалью, не решаясь усесться, но вот какая-нибудь смелая сорока урвет кусочек и сама, испугавшись своей храбрости, поспешно улетает прочь. Ободренные примером, хищники опускаются один за другим и вскоре усаживаются на падаль. Начинается шум, драка, писк. Но вот раздается дребезжащий шум, и показывается гриф. Облетев несколько раз вокруг приманки, он садится на ближайшую скалу. Проходит добрый час; гриф сидит на скале, как статуя. Лихорадочная дрожь овладевает охотником; он боится пошевельнуться, чтобы не спугнуть осторожной птицы. Наконец, гриф слетает к приманке, и вся вороватая мелочь разлетается в стороны. Гриф идёт переваливаясь, а иногда в припрыжку и, добравшись до добычи, начинает рвать куски и жадно глотать их. Тут-то ему и капут. Гремит выстрел, и птица падает мертвою.[2]
— Мария Лялина, «Путешествия H. М. Пржевальского в восточной и центральной Азии», 1891
...в африканскихпустынях и саваннах часто случаются эпидемии и засухи, а огромные территории бывают усеяны трупами животных. Грифы и гиены разрывают зловонную падаль на куски, а бесчисленные мухи откладывают свои беленькие яйца в разлагающиеся туши. И здесь же рядом разрастаются низкие дернинки из мясистых безлистных стволиков, и распускаются звездоподобные прекрасные цветы. Их лепестки, покрытые редкими волосками, морщинками и поперечными полосками, как нельзя лучше имитируют кожумёртвого животного.[9]
— Юрий Ханон, «Самые неожиданные растения», 1995 г.
Далеко по сторонам во всем сонме окрестных гор не было видно подобной каменной вершины, хотя последняя и не выделялась своей высотой. Коренные жители скал ― куку-яманы, грифы и улары ― нашли здесь для себя привольное убежище, тем более, что сама гора, сколько кажется, считается священной у местных тангутов. С самого прихода осматривали мы в бинокль заповедные скалы, откуда изредка доносился громкий крик уларов; громадные грифы садились по тем же скалам или плавно кружили в вышине над нашей стоянкой... <...> Ягнятники и грифы, чуявшие добычу, то высоко парили в облаках, то спускались ниже скал и налетали на меня совершенно близко. Я следил за полётом этих могучих птиц и любовался ими. Наконец, отрывисто раздался гул одиночного выстрела… Довольно заниматься грифами, нужно пристально сторожить ближайшие скалы…[1]
Войдя в ворота, процессия остановилась, и сторож подвел к носилкам холеную чистую белую собаку, перед которой открыли один глаз покойника; затем тронулись далее. Перед самою башней все провожавшие остановились, и внутрь вошли лишь носильщики с телом. Как только закрылась за ними дверь, птицы, между которыми много беркутов и гигантских голошеих грифов-стервятников, как по команде, спустились в средину башни… Тело располагают на наклонной железной решетке, идущей кругом стен; птицы быстро поедают мясо, а кости сбрасываются в глубокую яму в центре. Когда яма наполняется до верха, башню закрывают, и отсутствие птиц наверху свидетельствует тогда о «безжизненности» этого оригинального кладбища. Когда я уходил, все птицы были уже опять на гребне башни, чистились, обдергивались и поглядывали на дорогу в ожидании следующего блюда.[11]
Разбудили меня какие-то непонятные звуки, ворчание, сухой скрип, будто что-то жесткое терлось о камень. Осторожно высовываюсь из мешка и подтягиваю к себе карабин.
Горы черные, без глубины, как вырезанные из бумаги. Белое облачное море внизу, тронутое зарёй, розовеет.
Глаз не оторвать: пенистое розовое море с черными островами гор! Это так необычно, что забываю и про холод, и про непонятные звуки.
Но вот опять скрип, ворчание, шлёпанье. Приподнимаюсь на локте и вижу: над пропастью на каменной плите сутуловатые силуэты чудовищ. Черные на розовом. Их двенадцать. Они похожи на горбатых старух. Головы у них втянуты в плечи. Большие крючковатые носы торчат прямо из груди.
Вот зашевелились. Переступают с лапы на лапу. Вытянули змеиные шеи к земле. Шеи-змеи раскачиваются. Слышно сердитое ворчание. И вдруг все разом подняли головы.
Раздался костяной звук: чудовища столкнулись тяжёлыми костяными носами!
Столкнулись и разошлись: грузно, вперевалку заковыляли по плите, волоча по земле свои громадные приспущенные крылья. И тут послышался тот сухой скрип, что меня разбудил: это их жесткие перья терлись о камень.
Я узнал этих чудовищ. То были сипы — огромные птицы горных высот.
Белоголовые грифы, ростом много больше самого крупного из орлов — беркута. В размахе крыльев сипа около трёх метров.[6]
— Николай Сладков, «Удивительные птицы» (из книги «За птичьими голосами»), 1962
Красота, часто приходит изнутри. <…> Когда я впервые увидел его, то подумал: как он непригляден. Он выглядел как гриф. Проведя с ним час, я сказал себе: как он прекрасен…[7]
Грифы в художественной прозе и беллетристике[править]
— Вот тебе ещё орех: когда вы будете посредине моря, брось туда орех, и тотчас же из него вырастет высокое ореховое дерево и поднимется над водою; на этом дереве отдохнёт гриф: если ему негде будет отдохнуть, то он не в силах будет донести вас до дому, и если ты забудешь орех бросить в море, то гриф уронит вас обоих в море.
— Братья Гримм, «Поющий и скачущий жаворонок» (сказка), 1850-е
Кругом была мёртвая пустыня: ни одного живого существа, ни малейшего движения, ни одного звука. Только под самой площадкой балкончика на остром выступе скалы молчаливо копошилось тесной кучкой несколько штук темно-бурых, белоголовых, безобразных грифов. Сначала Мнацеканов долго не мог понять, что они там делают, но, вглядевшись пристальней, с ужасом рассмотрел распростертый внизу на камнях труп человека, лежащего навзничь. Лицо трупа было истерзано когтями и клювами, ребра обнажены, кругом чернели засохшие лужи крови. Несколько поодаль белела другая груда человеческих костей; такие же кости, очевидно, растасканные хищными птицами и животными, виднелись то там, то здесь по всему каменистому пространству этой долины смерти.[12]
— Фёдор Ф. Тютчев, «Беглец» (Роман из пограничной жизни), 1902
Осматриваюсь: вон в пестрой толпе ― Джилга и, должно быть, его родичи ― все они одинаковы: в широких кожаных, отороченных мехом чембарах, в узорчатых бухарских сапогах, круто завернутых синих с золотом чалмах. На плече у каждого ― коготь грифа. Талисман или герб рода? <...>
Поверь, они недаром носят на плече коготь грифа. Они когтисты ― крэн-и-лонги! И они знают горы, как никто из моих проводников.[3]
Туман оседал на скалы, прозрачный еще. Клекотали за ближайшей расселиной грифы. <...> Ряд за рядом, как морская рябь, высятся хребты, ― зазубринами голых вершин, синими иглами ледяных пиков, черными провалами ущелий, серебреющими пеленами снеговых полей размечая свои смены. А за ними, закрывая горизонт, сверху, от самого неба, от тяжелых, седыми клубами свернувшихся туч, словно складки тяжелотканой парчи спадают фиолетовые отвесы неприступной, прямой, чуть расцвеченной трещинами стены: Памир, Крыша Мира.
Как завороженный, стоял я на перевале, врыв коня копытами в обледенелый снег. Стаи голошеих огромных грифов, взбуженные нашим подъемом, снялись с придорожных утесов и стали снижаться над тропою, прядавшей с уступа на уступ, к югу, к реке, в обход залегшего под нами лабиринта.[3]
Думал весь отряд: кого изображает бронзовая птица? Этот вопрос поставил Миша. Есть знающие ребята, могут надумать что-либо существенное. Отряд разделился на две партии. Одна, возглавляемая Генкой, утверждала, что это орёл. Правда, у него не совсем обычная голова, но это не более как вольность художника. Другая партия, предводительствуемая Бяшкой, считала, что птица из семейства грифов. Правда, у неё несколько коротковатое и коренастое для грифа тело, но это результат неосведомлённости того же художника.
― Посмотрите на форму головы, ― говорил Бяшка. ― Разве у орла бывает такая длинная шея и такая большая, плоская, плешивая голова? Это может быть и кондор и стервятник, просто чёрный гриф или сип белоголовый. Конечно, будь птица в натуре, хотя бы чучело, можно было бы определить по оперению и по окраске. Но голова определенно указывает на то, что птица из семейства грифов, а не из семейства орлов.
― Ах ты, Бяшка, Бяшка! ― возразил Генка. ― Где ты видал таких маленьких кондоров? У кондора размах крыльев достигает трёх метров, а у этого и двух нет.[13]
На исходе недели стервятники-грифы разодрали металлические оконные сетки, проникли через балкон и окна в президентский дворец, взмахами крыльев всколыхнули в дворцовых покоях спертый воздух застоявшегося времени, и в понедельник на рассвете город очнулся наконец от векового летаргического сна, в который он был погружен вместе со всем своим превращенным в гниль величием; только тогда мы осмелились войти, и не было нужды брать приступом обветшалые крепостные стены...
Из перстней же вот этот ей пошлём:
Он всех ценней, зовется камень лал,
Привозится к нам из земли Индийской,
А достается нелегко, затем
Что страховидные там звери, грифы,
Его стрегут...[14]
За надрывным Карадагом Гриф распластан рыжеперый, Смертью, праведной и спорой, Угрожающий бродягам. ―
А бродить не всякий может
По разъятому вулкану,
И, когда я в пропасть кану,
Рыжий гриф мой труп изгложет…[4]
— Марк Тарловский, «Гриф» (из книги «Почтовый голубь»), 17 июля 1929
Волчья стая не доела ― Воронова доклюет.
Радуется рой проклятый,
Мчится, клювы навострив.
Сотрапезников незваных
Клёкотом встречает гриф.[5]
Есть много разных птиц. Вот гриф. Он словно граф,
сидит на мертвеце и вертит шеей голой.
Но страшен нам отказ от воробьиных прав,
от веры, что душа, нагую плоть поправ,
как иволга, летит меж арфой и виолой.[8]
— Светлана Кекова, «Есть много разных птиц. Вот гриф. Он словно граф...», 1995
↑ 1234Н.М. Пржевальский. «От Кяхты на истоки Желтой реки». Исследование северной окраины Тибета и путь через Лоб-Нор по бассейну Тарима. — М., Государственное издательство географической литературы, 1948 г.
↑ 123«Путешествия H. М. Пржевальского в восточной и центральной Азии». Обработаны по подлинным его сочинениям М. А. Лялиной. — СПб. 1891 г.
.jpg)
