У этого термина существуют и другие значения, см. Дудка (значения).
Ду́дка, дуда́, ду́дочка — общее название для народных духовых музыкальных инструментов семейства продольных флейт (свирели, сопели, пыжатки, жалейки и других).
Дудки представляют собой трубку с игральными отверстиями (дырками) и свистковым приспособлением (мундштуком). Дудки отличаются размерами и формой трубок, числом отверстий и конструкцией свистка. Для изготовления чаще всего используют клён, ясень, орешник, граб, сосну, липу, крушину, а также полые травянистые растения, например, дудник. Современные профессиональные дудки изготавливают из алюминия или эбонита.
Дудка в афоризмах и коротких высказываниях[править]
Маша любила свободу движений, и потому у нее была страсть «ходить дудкой», по выражению ее матери...[1]
Дудка в публицистике, мемуарах и документальной прозе[править]
Итак, теперь наступила для Леверрье минута пережить другую сторону предмета: началось разложение его репутации. Известно, как это делается: миру, удивленному громкою славой, показывают те дудки, которые служили для произведения звука, и работников, нанятых сообщать им воздух из собственных легких. Это больно со стороны, но вместе благодетельно. Человек перегорает на огне полемики и выходит именно только тем, чем создала его природа.[3]
Зайдя раз к английскому консулу, вдруг слышу от него, что завтра будет праздник в Танхере ― половина Рамадана или другой какой, не знаю. С восьми часов вечера муллы уже начали во всю мочь кричать и трубить с мечетей. Утром разбудили нас писк дудок и дикие крики: праздник открыла толпа фанатиков вроде дервишей, из которых каждый воображает, что в нем сидит душа какого-нибудь зверя. В Марокко они составляют особенную секту, в главе которой стоит воображающий себя львом. Каждый держит себя сообразно с зверем, которого душу в себе воображает.[4]
Как финская берёза, из которой Вейнемейнен сделал арфу, плачет и рассказывает свое горе, так и у нас изобретение дудки соединяется с преданием о переселении душ. В одной русской сказке рассказывается, как три сестры пошли в лес по ягоды; одна из них набрала ягод больше, и две другие, из зависти, ее убили, под кустиком положили, елочкой накрыли. На елочке вырос цветок. Проезжий хотел его сорвать: цветок сначала не давался, а потом вытянулся и запел. Он сделал из цветка дудку, которая всем поведала о злодеянии. Так она пела отцу несчастной: «Потихоньку, батюшка! полегоньку, родимый! Меня родные сестрицы загубили, задушили, за красные ягодки, под кустиком положили, елочкой накрыли». Известна на Руси вариация этого предания. На могиле убитого вырастал тростник; пастух срезал тростинку, сделал дудку, и дудка запела и рассказала преступление.[5]
В народной немецкой сказке, под названием «Поющие кости», пастух сделал дудку из белой косточки убитого, и когда стал играть на ней, она в подробности пропела все, как и за что произошло убийство: «Ах, любезный пастушок, дудишь ты на моей косточке. Родной брат убил меня, под мостиком зарывал, а все за дикого кабана, чтоб добыть себе царевну». Так и в одной русской сказке охотник нашел в лесу ребрышки, сделал из одного дудку, стал играть, и она запела: «Ты играй, играй, молодец, ты играй, играй, полегохоньку, ты играй, играй, потихохоньку! мои костки больнехоньки, мои жилки тонёхоньки, погубили меня две сестры, погубили две родимые за мою за игрушечку, за мою погремушечку» (иначе: «за два золотых яблочка и за третье серебряное блюдечко»).[5]
Еще будучи мальчиком, часто хаживал я с старым охотником ловить перепелов сетью на дудки, то есть смотреть, как он ловил их. Ловля эта, вполне открывающая процесс совокупления, производится следующим образом: запасшись перепелиными дудками, устройство которых я описывать не стану, издающими звуки, сходные с тихим, мелодическим голосом перепелиной самки, запасшись квадратным полотном тонкой сети, аршин в двенадцать и более, ячейки которой вяжутся такой величины, чтобы головка перепела свободно могла пролезть в них, ― охотник отправляется в поле. Выбрав луговину, около которой слышны перепелиные бои и на которой трава повыше или, что еще лучше, растут небольшие кустики дикого персика или чилизника, охотник бережно расстилает по их верхушкам свою сеть, а сам ложится возле одного ее края. Лишь только он ударит несколько раз в дудку, перепела отзовутся со всех сторон: дальние перелетывают, а ближние бегут.[6]
— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852
― Ну, уж нечего, видно, делать, надо и других потешить, чтоб завидки не брали, ― промолвил дядя Василий, снова направляясь к возу, между тем как Костюшка пялил глаза свои навыкат, рассматривая дудку, а мать рассыпалась в благодарностях. Получив каждый по дудке, мальчуганы один за другим выпустили из рук подол матери, сбились в кучку, с минуту заглядывали друг другу в руки, потом приставили дудки ко рту и вдруг наполнили двор неистово дикими трелями, так что две курицы, совсем уже было заснувшие под навесом, стремительно ринулись наземь и, растопырив крылья, забегали как угорелые по всем углам.[7]
Тогда, быть может, представится случай разубедить вас, показать, что вы ошибаетесь, что речи ни об измене, ни об насилии никакой нет и что, следовательно, самое слово «внутренние враги» есть слово вымышленное и не имеющее основания. Тогда, быть может, откроется перед вами, что люди, о которых вы разумеете, как об изменниках, суть, собственно, только люди другого образа мыслей, которых вы обозвали непотребно потому только, что молодой и горяченький человек вообще охотно называет отступниками и изменниками тех, которые не пляшут под его дудку. Но, быть может, вы скажете, что ваша дудка есть дудка российская, а потому плясать под ее звуки следует; на это опять-таки повторю: не будьте самонадеянны, дети! Вы не знаете русской дудки; это дудка настоящая, способная извлекать из себя полный звук; ваша же дудочка маленькая, с трудом издающая легкий писк. И что это такое за насилие? что за измена?[8]
Это прелесть какого-то наивного детского характера: детски-шаловливая и детски-плачущая; главное богатство ее в коротких, нежно переливающихся трелях, в каком-то беспрестанном дрожании, поднимании и упадании голоса… Дудки поют как свирель, только полнее и резче, а меха гудят и ревут, давая общий фон переливам темы. Дудки тут солисты, меха ― хор под сурдинку. Вообще, игра оригинальная и чрезвычайно приятная. Чабан играл для меня, и когда я поблагодарил его, он сыграл мне еще веселую татарскую песенку. Она игрива и мила, как невинная шалость ребенка. Странно, что безмолвный и равнодушный татарин мог создать такие жизненные и нежные напевы…[9]
Его и меня дураками называют, а ее никто. Меня за то, что я в пестром хожу платье; будто человек глуп и умен по платью! По платью встречают только, а провожают по уму: а его зовут дураком за то, что он по жениной пляшет дудке. Что дела кому до этого, по чьей бы дудке я ни плясал?.. Розмарин! Да когда барин-ат наш по ее дудке плясал, и когда она на дудке играла. Видала ль ты это, Финетта? А я этого не видывал. А вить я хотя и дурак, а глаза у меня есть.[10]
Дудка просвистела на шканцах, и осиплый голос прокричал в фор-люк: «Пошел все наверх!» Все кинулись, кто в чем сидел, и Сидора Поликарповича нашего подле трапу семь раз с ног сбивали! Он вылез последним, и вахтенный урядник, сказав ему, что он скор как байбак, поворотлив как байдак, спросил: «Не угодно ли прописать боцманских капель?»[11]
— Владимир Даль, «Сказка о похождениях черта-послушника, Сидора Поликарповича, на море и на суше, о неудачных соблазнительных попытках его», 1832
Снимают Светославича и Вояну с коня, ведут под руки в высокие палаты; обступил народ палаты, сошлись скоморохи, зычат в бубны, побрякивают кольцами, дудят в глиняные дудки, пищат в сопелки, рады все, что приехал Краль Марко. <...> Вояна молвила грозно: «Иди от меня в темную полночь!» Иди к ней, она и тебя изгонит, а люди вслед за тобою пойдут, проводят тебя за город лозою, с честью, с бубнами да с дудками… прощай, скажут, великий Пан Жупан, ладно на гуслях играл!..
― Вояна изгнала тебя? ― произнес Светославич задумавшись.[12]
Вслед за тем показалась гостям шарманка. Ноздрев тут же провертел пред ними кое-что. Шарманка играла не без приятности, но в средине ее, кажется, что-то случилось, ибо мазурка оканчивалась песнею: «Мальбруг в поход поехал», а «Мальбруг в поход поехал» неожиданно завершался каким-то давно знакомым вальсом. Уже Ноздрев давно перестал вертеть, но в шарманке была одна дудка очень бойкая, никак не хотевшая угомониться, и долго еще потому свистела она одна.[13]
Пошёл мужик с дудкой и с ружьём. Видит птичку; он выстрелил: птичка упала в репейник. Только у репейника шёл дьяк; он и говорит ему: «достань-ка птичку из репейника». Только дьяк зашёл в репейник, он заиграл в дудку: дьяк заплясал, весь репьём искололся, плачет да скачет. Однако старик сжалился, бросил играть. Дьяк ушёл и стал жаловаться. Мужика присудили повесить на виселице; схватили его и повели вешать; а он дудку с собой носит.[14]
Пришли они от Волги до самой Рязани, не встретив нигде отпора; знали, что наши войска распущены, и не ожидали себе неприятеля; а от волков, думали, обережемся чебузгой да горлом. И четверо из них, уперев в верхние зубы концы длинных репейных дудок и набрав в широкие груди сколько могли ветру, дули, перебирая пальцами, пока хватало духа. Другие подтягивали им горлом, и огонь освещал их скулистые лица, побагровевшие от натуги. Несколько минут Перстень любовался этою картиной, раздумывая про себя: броситься ли ему тотчас с ножом на башкирцев и, не дав им опомниться, перерезать всех до одного?[15]
Наш пастух в Переславищах давно пасет и все немой, только свистит. А в Заболотье по росам играют и пастух на трубе и подпасок на жалейке, что я за грех считаю, если случится проспать и не слыхать его мелодии на дудочке, сделанной из волчьего дерева с пищиком из тростника и резонатором из коровьего рога. Наконец, однажды я не выдержал и решил сам заняться болотной музыкой. Заказал жалейку. Мне принесли.
Слушок у меня есть, попробовал высвистывать даже романсы Чайковского, а вот чтобы как у пастуха – нет, ничего не выходит. Забросил я дудочку.
Однажды был дождь на весь день. Я сидел дома и занимался бумагами. Под вечер дождь перестал. Заря была желтая и холодная. Вышел я на крыльцо, лицом к вечерней заре, и стал насвистывать в свою дудочку. Не знаю, заря ли мне подсказала, или дерево – у нас есть одна большая ива при дороге, когда вечереет или на утренней темнозорьке очень оно бывает похоже на мужика с носом и с вихрами, – смотрел я на эту голову, и вдруг так все просто оказалось, не нужно думать об операх, а только перебирать пальцами, и дудочка из волчьего дерева, тростника и коровьего рога сама свое дело делает.[16]
Последней из находок непременно оказывалась складная дудка. Она вынималась из разбитого футляра, колена её составлялись защелкою вместе ― и, дунув на пробу, Вадя перевоплощался в сочинение звуков. Его импровизация длилась долго ― он играл с упоением, звук продолжал его плоть, взмывшую душевной мыслью, как вдруг он поражался тому, насколько складно у него выходит музыка, при полном неумении въяве. Он тут же терял это волшебство и давал петуха: мощный рев бил из раструба в лицо ― оглушительный, тревожный, он пробирал, перетряхивал нутро, закладывал уши.[17]
Так дайте ж мне хоть фрак бумажный ―
Костюм фигляра-паяца́,
Колпак шута и смех продажный,
Так занимающий глупца!
На шутовство я сил излишек
Убью и, может быть, как знать,
Под дудку маленьких мальчишек
Привыкну прыгать и плясать, ―
Идти, без битв, путем избитым.
Фигляром истину рядить
И только смехом ядовитым
Как громом жалить и язвить».[18]
Дуй, дуй, Дувун! Дуй в дудки, в трубы!
Стон, плач, вздох, вой, ― в тьму, в ум, здесь, там…
Где травы, трапы, троны? ― Трупы
Вдоль троп. Все ― топь. Чу, по пятам Плач, стон из туч, стон с суши к струйным
Снам, Панов плач по всем гробам.
Пой в строки! в строфы! строем струнным
На память мяты по тропам![19]
Дудка! для этого нужен дых Дюжий, ― весь день дудишь-то! Не затруднительно в молодых Летах, а что с одышкой?
Не пригодишься и нужники
Чистить. В слепцы, с жестянкой?
А неоплатные должники ―
Все они музыканты! <...> Раз музыкант ― так мот. Дудки не бережет Дудочник. Треснет ― свистнет. Чехолоненавистник Он ― и футлярокол. Раз музыкант ― так гол. <...>
Не в инструменте ― в нас
Звук. Разбивайте дудки!
Зорче всего ― без глаз
Видящий. Самый гудкий...[20]
Подмигнув, на полуслове Запнулась зарница. Старший брат нахмурил брови, Жалится сестрица. Ветер бархатный крыластый
Дует в дудку тоже:
Чтобы мальчик был лобастый,
На двоих похожий.[22]
— Осип Мандельштам, «Клейкой клятвой липнут почки...», 2 мая 1937
А нам с тобою ― много ль надо! ―
Есть небо, дышится под ним.
Ты ― ревеневой дудке рада,
я ― восклицаниям твоим.[23]
Какая прелесть майский лес, Не озабоченный и не усталый! Как будто скотий бог Велес Играет там на дудке малой.
Его выкармливает солнце.
И не внушают времена
Жестокости иконоборца.
«Живу! Живу! Не тронь меня!»[25]
↑П.В.Анненков. Парижские письма. — М.: Наука, 1983 г.
↑В.П. Боткин. «Письма об Испании». — Л.: Наука, 1976 г.
↑ 12Буслаев Ф.И. О литературе: Исследования. Статьи. — Москва, «Художественная литература», 1990 г.
↑Аксаков С.Т. «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии». Москва, «Правда», 1987 г.
↑Д.В. Григорович. Избранные сочинения. — М.: «Государственное издательство художественной литературы», 1954 г.
↑М. Е. Салтыков-Щедрин. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 6. — Москва, Художественная литература, 1966 г.
↑Евгений Марков. Очерки Крыма. Картины крымской жизни, истории и природы. Евгения Маркова. Изд. 3-е. Товарищество М. О. Вольф. С.-Петербург и Москва, 1902 г.
↑Сумароков А. П., Драматические произведения. — Л.: «Искусство», 1990 г.
↑В.И.Даль (Казак Луганский), Повести. Рассказы. Очерки. Сказки. — М.-Л.: Государственное издательство художественной литературы, 1961 г.
.svg){kind=logo}
