Фига

Материал из Викицитатника
Фига на почтовой карточке

Фи́га, фиг (кукиш, дуля, шиш) — традиционная форма выражения отказа в форме грубого жеста, обозначающего насмешку, презрение, а иногда и желание унизить оппонента. Фига имеет форму кулака с большим пальцем, просунутым между указательным и средним (в особых случаях место может меняться или принимать вид двойной фиги). Слово «фига» в русском языке могут использоваться и отдельно, для обозначения некоей ситуации прямого отказа, например: «вот тебе фига!», «фиг тебе с маслом!», констатации отсутствия некоего предмета: «фигу получил вместо зарплаты», напротив, громадного изобилия: «там до фига всего есть» или даже выражения восторга: «ни фига себе!» Все эти выражения широко применяются в разговорной речи, зачастую не сопровождаясь соответствующим жестом.

Фига — коитальный жест, изначально символизирующий совокупление и имеющий, таким образом, обсценную семантику. В связи с этим дуля употреблялся в древности на Руси как защитный жест для отпугивания нечистой силы, которая при этом якобы отступала как существо бесполое. Древние римляне использовали фигу как фаллический символ, в том числе, и в виде амулета.

Фига в коротких цитатах[править]

  •  

Судье пришлось принципиально решить вопрос, есть ли фига «оскорблением действием». Примирения между сторонами не состоялось, вследствие чего судья, признав, что фига есть «символическое оскорбление действием», приговорил ответчика к 5-рублевому штрафу с заменой арестом на 1 день.

  газета «Раннее утро» от 26 апреля 1913 года
  •  

обсусаленная фига
буд-то кика на паром[1]

  Даниил Хармс, «Кика и Кока», 1925
  •  

Здоровеннейшая фига вам вместо смерти! Шиш с маслом.[2]

  Анатолий Мариенгоф, «Циники», 1928
  •  

Фигушки. Или, как элегантно и в рифму говорил Энн Тарто, ― «фигос под нос».[3]

  Юлий Даниэль, «Письма из заключения», 1966-1970
  •  

на фалле же ― флажок из зверя фиги
(такое зверя вкусное росло!)[4]

  Виктор Соснора, «Дидактическая поэма», 1979
  •  

А вот как быть с выражением «фиг тебе»? Во-первых, фигу, она же дуля, она же кукиш, надлежало самым решительным образом отмежевать от плодов фигового дерева, дабы не подумал Таками, что слова «фиг тебе» означают «подношу тебе в подарок спелую, сладкую фигу».

  Аркадий и Борис Стругацкие, «Хромая судьба», 1982
  •  

...фига, она же дуля, она же кукиш, означает для японца нечто иное, нежели для европейца или, по крайней мере, для русского. Этой несложной фигурой из трёх пальцев в Японии когда-то пользовались уличные дамы, выражая готовность обслужить клиента

  Аркадий и Борис Стругацкие, «Хромая судьба», 1982
  •  

Ему смешны были натянутые аллегории любителей фиг в кармане. Такая «фиговая» литература давно умерла.[5]

  Владимир Бондаренко, «Недопёсок», 10 марта 2000 г.
  •  

и чудится мне книга,
громадная, как фига,
в богоподобной фиговой руке.[6]

  Александр Миронов, «Смерть жизнью обозначив...» (из сборника «Без огня»), 2001
  •  

Соответственно и охренеть, офигеть понимаются потому, что эти и им подобные слова (вы легко продолжите это перечисление) попадают в ряд с обалдеть, офонареть.[7]

  Ревекка Фрумкина, «Психолингвистика», 2001

Фига в публицистике и документальной прозе[править]

  •  

В Мариуполе местный обыватель Эскин подал на Волгина жалобу городскому судье, обвиняя Волгина в том, что тот оскорбил его действием. На суде выяснилось, что оскорбление действием выразилось в том, что Волгин в публичном месте, в «Европейской» гостинице, поднёс жалобщику при многочисленной публике фигу. Это чрезвычайно развеселило публику, которая подняла получившего фигу на «ура». Судье пришлось принципиально решить вопрос, есть ли фига «оскорблением действием». Примирения между сторонами не состоялось, вследствие чего судья, признав, что фига есть «символическое оскорбление действием», приговорил ответчика к 5-рублевому штрафу с заменой арестом на 1 день.

  газета «Раннее утро» от 26 апреля 1913 года
  •  

Шиш Брянский ― оживший персонаж «Болотных чертенят» Блока. Помнишь: Шиш наш ― безусловный «дурачок», вернее, он косит под «дурачка», но делает это азартно и талантливо. Ключевая фраза в блоковском стихотворении: «Мы ― забытые следы/ Чьей-то глубины». «Шиш Брянский» ― одна из ипостасей «Русского Бога», грязного, косматого ерника и озорника из лесной чащобы. Он ― отец знаменитого советского «тамбовского волка». По Далю, «шиш» ― и «островерхая дуля», и «кукиш», «фиг», «дуля», «ничто», «шатун», «бродяга», «шеромыга», «вор», «нечистый», «сатана», «бес», «злой кикимора», «праздный шалопай». Кажется, тебе понятно теперь, Петя, с каким «концептом» мы имеем дело? Ну и, как ты понимаешь, «Шиш вам! Брянский!»[8]

  Кирилл Кобрин, «Письма в Кейптаун о русской поэзии», 2001
  •  

Так возникают глаголы с несуществующими корнями (наподобие стибрить, слямзить), которые наполняются семантикой за счет осознания семантики приставки (ср. схватить, стащить) и многочисленных полнозначных слов, образованных по той же модели. Соответственно и охренеть, офигеть понимаются потому, что эти и им подобные слова (вы легко продолжите это перечисление) попадают в ряд с обалдеть, офонареть. Итак, объяснять смысл «слов, которых нет» приходится через [модель + слова, которые есть].[7]

  Ревекка Фрумкина, «Психолингвистика», 2001

Фига в мемуарах, письмах и дневниковой прозе[править]

  •  

Кобыла упирается передними копытами в лужу и приседает, как баба, на задние ноги.
― А всё-таки смерть не существует!
Горячая сверкающая струя вонзается в землю.
― Да-с! Здоровеннейшая фига вам вместо смерти! Шиш с маслом.
Я почти спокойно вспоминаю, что скифы в боях предпочитали кобыл, так как те на бегу умеют опорожнять свой мочевой пузырь. Везде ложь![2]

  Анатолий Мариенгоф, «Циники», 1928
  •  

...анархист Серенький <В. Труфелев> провозглашает полную свободу чтения; Ян <Капициньш>, вздыхая, потихоньку подсовывает мне конфету: наших бурных скороговорок он не постигает, но как я есть человек, наиболее близкий к нему по возрасту, не без основания полагает, что прав я, а не эти киндеры и чилдрены. Один лишь Алик, добрая душа, верный избранному пути, встает и полным голосом провозглашает: «Мой подзащитный…» После этого я убегаю из курилки, плюхаюсь на кровать и вцепляюсь в чтиво. Фигушки. Или, как элегантно и в рифму говорил Энн Тарто, ― «фигос под нос».[3]

  Юлий Даниэль, «Письма из заключения», 1966—1970
  •  

«Я, скажем, свободолюбивый человек... Но я не еврей...
— Он: как это, вы не еврей?
— Я говорю: Так, не еврей».
И его знаменитый Недопёсок, это не еврей, бежащий из Советского Союза.
Ему смешны были натянутые аллегории любителей фиг в кармане. Такая «фиговая» литература давно умерла. А «Недопёсок» и «Вася Куролесов» ещё как живы.[5]

  Владимир Бондаренко, «Недопёсок», 10 марта 2000 г.

Фига в беллетристике и художественной прозе[править]

  •  

― Федька! А почему же Синюгин, например, и на звёзды, и на планеты, и всякое ему удовольствие, а другому ― фига? Вон Сигов, который на его фабрике работает, так тому не то чтобы на планеты, а просто жрать нечего. Вчера приходил вниз к сапожнику полтинник занимать.[9]

  Аркадий Гайдар, «Школа», 1929
  •  

― Кто за мороженым? ― крикнул он и побежал. За ним сорвался Степка. Через минуту они вернулись. Васька шел впереди, с наслаждением облизывая края вафли, а за ним плелся Степка и скулил:
― Дай пятак.
― Фига! ― последовал короткий ответ.
Стёпка надулся и сел в стороне. С площадки донесся призывный крик торговца:
― Моро-о-жено!
Стёпка вскочил и в третий раз упрямо спросил:
― Даёшь пятак?[10]

  Григорий Белых, «Дом весёлых нищих», 1930
  •  

― Нет-с, Прохор Петрович, с огнем шутить опасно. И ― позвольте вам доложить: третьего дня утром, с риском для жизни, я обошел семь бараков; Прохор Петрович, я говорил рабочим: «Ребята, становитесь на работы, а я даю вам слово уговорить хозяина, он постепенно исполнит все ваши требования…»
― Фига! Фига! ― закричал Прохор; голос его хрипел, глаза прыгали. ― Я вам приказываю, поезжайте сейчас же по всем баракам и говорите рабочим: «Подлец хозяин ни на какие уступки не пойдет!.. Подлец хозяин плюёт на ваши требования!» Поняли, Абросимов? И пусть они, сволочи, посмеют поднять открытый бунт. Пусть!.. Они тогда увидят, что мы-с ними сделаем.[11]

  Вячеслав Шишков, «Угрюм-река», 1933
  •  

Звонить оттуда лейтенанту Гордеев из вредности не стал, а, поймав в городке машину, залез в кузов и теперь, замерзая, согревал себя мыслями о маркировщице, женщине вдвое старше его.
― Ну и чего! ― отвечал, словно не себе, а завидовавшим солдатам. ― Жена она мне, да? На родине сам бы не стал. А тут и Сонька с довесом будет… Офицерья до фига́… И все они в тот финляндский домик, чуть вечер, как коты, лезут.
― Девки из кого хошь гада сделают, ― рассуждал, согнувшись в три погибели за кабиной трёхтонки. ― Гада сделают…[12]

  Владимир Корнилов, «Демобилизация», 1971
  •  

Но все это было еще полбеды, и не так уж, в конце концов, трудно было объяснить японцу, что «банан» на жаргоне школьников означает «двойку как отметку, в скобках, оценку», а «забойный» означает всего-навсего «сногсшибательный» в смысле «великолепный». А вот как быть с выражением «фиг тебе»? Во-первых, фигу, она же дуля, она же кукиш, надлежало самым решительным образом отмежевать от плодов фигового дерева, дабы не подумал Таками, что слова «фиг тебе» означают «подношу тебе в подарок спелую, сладкую фигу». А во-вторых, фига, она же дуля, она же кукиш, означает для японца нечто иное, нежели для европейца или, по крайней мере, для русского. Этой несложной фигурой из трех пальцев в Японии когда-то пользовались уличные дамы, выражая готовность обслужить клиента

  Аркадий и Борис Стругацкие, «Хромая судьба», 1982
  •  

― Подъём!
― Подъем, хлопцы!
Царствие небесное проспите, ребята! Не понимая, что происходит, но понимая, что какое-то ЧП, мы сели на койку и уставились на этих двух безобразно орущих людей.
Зарплату, что ли, привез, орёл? ― спросил Евдощука Володя.
― Фигушки, ― ответил Евдощук, ― зарплату строителям выдали. В Фосфатогорске всегда так: сначала выплачивают строителям, а когда те всё проедят и пропьют и деньги снова поступят в казну, тогда уж нам. Перпетуум-мобиле. Чего ж они тогда шум такой подняли?..[13]

  Василий Аксёнов, «Коллеги», 1962 г.
  •  

― А был ли мальчик? Кто видел? Ведь ты уже решился. Ну! Испытай же! Уверяю: рукописи не горят. Бурнашов никогда не был трусом. Он сказал «а», он скажет и «б». Бурнашова не запугать, он себе хозяин, об него ноги не вытрешь, не-е. Нашептывай, луканька, нашептывай, бестия, ― бубнил Алексей Федорович.
― Думаешь, тебе поддался? Ан дудки, фигушки. Поддразниваешь, решил растравить, игрушечки затеял.[14]

  Владимир Личутин, «Любостай», 1987

Фига в стихах[править]

  •  

Черукик дощеным шагом
осклабясь в улыбку кику
распушить по ветровулу!
разбежаться на траву
обсусаленная фига
буд-то кика на паром
буд-то папа пилигримом
на камету ускакал...[1]

  Даниил Хармс, «Кика и Кока», 1925
  •  

Читай, ты, узурпатор губ глагола:
я обещаю грифельность волос,
их кружевность на шее, семиснежность,
хрусталь ключиц кастальских (я не сплю! )
и поцелуи пальцев на сосцах
у пишущей машинки (пятьдесят
их у нея!). Цитируем цинизм:
на фалле же ― флажок из зверя фиги
(такое зверя вкусное росло!).
Невинность лишь у ненависти… Я
невинность у любви не объявлял.[4]

  Виктор Соснора, «Дидактическая поэма», 1979
  •  

И пчелиный гул понедельника
с того берега, от содельника.
Всё под музыку четверга.
Не фига, не фига. Ни фига![15]

  Михаил Айзенберг, «На златом крыльце сидели...», 1986
  •  

Мельком видишь нас двоих,
Кратко на фиг посылаешь обожателей своих.
Вижу я сквозь толчею тебя прежнюю, ничью,
Уходящую безмолвно прямо в молодость твою.[16]

  Сергей Гандлевский, «Здесь когда-то ты жила, старшеклассницей была...», 1998
  •  

Смерть жизнью обозначив,
себя переиначив,
танцую я блохой на котелке,
и чудится мне книга,
громадная, как фига,
в богоподобной фиговой руке.[6]

  Александр Миронов, «Смерть жизнью обозначив...» (из сборника «Без огня»), 2001

Источники[править]

  1. 1 2 Д. Хармс. Собрание сочинений: В трёх томах. — СПб.: Азбука, 2011 г.
  2. 1 2 Анатолий Мариенгоф. «Проза поэта». — М.: Вагриус, 2000 г.
  3. 1 2 Юлий Даниэль. «Я всё сбиваюсь на литературу…», Письма из заключения. Стихи. Общество «Мемориал». Издательство «Звенья». Москва, 2000 г.
  4. 1 2 В. Соснора. Триптих. — Л.: Лениздат, 1965 г. — 154 с. Худ. М. А. Кулаков. — 10 000 экз. г.
  5. 1 2 Владимир Бондаренко. «Недопёсок» (эссе о Юрии Ковале). — М.: «Независимая газета» от 10.03.2000 г.
  6. 1 2 А. Н. Миронов. Без огня. — М.: Новое издательство, 2009 г.
  7. 1 2 Р. М. Фрумкина. «Психолингвистика». — М.: Академия, 2001 г.
  8. Кирилл Кобрин «Письма в Кейптаун о русской поэзии». — М.: «Октябрь», №12, 2001 г.
  9. А. Гайдар. Собрание сочинений в трёх томах. Том 2. — М.: изд. «Правда», 1986 г.
  10. Пантелеев Л., Белых Г. Шкидские рассказы. ― М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 1999 г.
  11. Шишков В. Я.: «Угрюм-река». В 2 томах. — М.: «Художественная литература», 1987 г.
  12. В. А. Корнилов. «Демобилизация». — Франкфурт-на-Майне: «Посев», 1976 г.
  13. Василий Аксёнов. «Апельсины из Марокко». — М.: Эксмо, 2006 г.
  14. В. В. Личутин. «Любостай». — М.: «Современник», 1990 г.
  15. Михаил Айзенберг. «Переход на летнее время». — М.: Новое литературное обозрение, 2008 г.
  16. Гандлевский С. М. Стихотворения. — М.: АСТ; Corpus, 2012 г.

См. также[править]