Сказка о Тройке
«Сказка о Тройке» — сатирическая повесть братьев Аркадия и Бориса Стругацких 1967 года, продолжение романа «Понедельник начинается в субботу» 1965 года. Написана от лица Александра Привалова. Впервые был опубликован переработанный и более короткий вариант — в 1968-м в журнале «Ангара», а почти полный — лишь через 19 лет в журнале «Смена». При подготовке «канонического» варианта Борис Стругацкий в 2001 году по предложению редакторов добавил несколько небольших эпизодов из черновика 1967 года[1].
Цитаты
[править]— Определитель Жемайтиса равен нулю. <…> Плотность административного поля в каждой доступной точке превышает число Одина, административная устойчивость абсолютна, так что все условия теоремы о легальном воздействии выполняются… |
Время было уже позднее, город засыпал, и только далеко-далеко играла гармошка, и чистые девичьи голоса сообщали: |
… у меня было множество вопросов и десятки предложений. Но Эдик и Роман мощным заклинанием Пинского-младшего парализовали мои конечности, а грубый Корнеев с размаху залепил мне уста Печатью Молчания Эйхмана — Ежова. <…> |
Глава вторая
[править]… он поднял глаза и обнаружил на стене необъятный кумачовый лозунг «Народу не нужны нездоровые сенсации. Народу нужны здоровые сенсации», лицо его так переменилось, что я понял: Эдик готов. |
Лавр Федотович Вунюков, ни на кого не глядя, проследовал на председательское место, сел, водрузил перед собой огромный портфель, с лязгом распахнул его и принялся выкладывать на зеленое сукно предметы, необходимые для успешного председательствования: номенклатурный бювар крокодиловой кожи, набор шариковых авторучек в сафьяновом чехле, коробку «Герцеговины Флор», зажигалку в виде триумфальной арки и призматический театральный бинокль. |
— Вот, извольте видеть, так называемая эвристическая машина, — сказал старичок. — Точный электронно-механический прибор для отвечания на любые вопросы, а именно — на научные и хозяйственные. Как она у меня работает? Не имея достаточно средств и будучи отфутболиваем различными бюрократами, она у меня пока не полностью автоматизирована. Вопросы задаются устным образом, и я их печатаю и ввожу таким образом к ей внутрь, довожу, так сказать, до ейного сведения. Отвечание ейное, опять через неполную автоматизацию, печатаю снова я. В некотором роде посредник, хе-хе! Так что, ежели угодно, прошу. |
[Старичок] хлопал на меня красными веками столь жалостно, и весь вид его являл такое очевидное обещание век за меня бога молить, что я не выдержал. Я неохотно встал и приблизился к машине. Старичок радостно мне улыбался. <…> Я осмотрел агрегат и сказал: |
— Мы — гардианы науки, — продолжал Лавр Федотович, — мы — ворота в её храм, мы — беспристрастные фильтры, оберегающие от фальши, от легкомыслия, от заблуждений. <…> Истина отдельна от добра и зла, истина отдельна от человека и человечества, но только до тех пор, пока существуют добро и зло, пока существуют человек и человечество. Нет человечества — к чему истина? Никто не ищет знаний, значит — нет человечества, и к чему истина? Есть ответы на все вопросы, значит — не надо искать знаний, значит — нет человечества, и к чему же тогда истина? Когда поэт сказал: «И на ответы нет вопросов»[К 1], — он описал самое страшное состояние человеческого общества — конечное его состояние… Да, этот человек, стоящий перед нами, — гений. В нём воплощено и через него выражено конечное состояние человечества. Но он убийца, ибо он убивает дух. Более того, он страшный убийца, ибо он убивает дух всего человечества. И потому нам больше не можно оставаться беспристрастными фильтрами, а должно нам вспомнить, что мы — люди, и как людям нам должно защищаться от убийцы. И не обсуждать должно нам, а судить! Но нет законов для такого суда, и потому должно нам не судить, а беспощадно карать, как карают охваченные ужасом. И я, старший здесь, нарушая законы и правила, первый говорю: смерть! |
С лязгом распахнулась дверь сейфа, па́хнуло затхлой канцелярией, и перед Лавром Федотовичем засверкала медью Большая Круглая Печать. И тогда я понял, что сейчас произойдёт. Всё во мне умерло. |
Глава третья
[править]… крякала гармонь — кто-то, что называется, пробовал лады. |
Прекрасно выспавшийся за день Говорун чувствовал себя бодрым, как никогда, и с наслаждением демонстрировал Эдику свой философический склад ума, независимость суждений и склонность к обобщениям. |
— Сегодня в клубе лекция кандидата наук Вялобуева[К 5]-Франкенштейна «Дарвинизм против религии» с наглядной демонстрацией процесса очеловечивания обезьяны! Акт первый: «Обезьяна». Фёдор сидит у лектора под столом и талантливо ищется под мышками, бегая по сторонам ностальгическими глазами. Акт второй: «Человекообезьяна». Фёдор, держа в руках палку от метлы, бродит по эстраде, ища, что бы забить. Акт третий: «Обезьяночеловек». Фёдор под наблюдением и руководством пожарника разводит на железном противне небольшой костер, разыгрывая при этом ужас и восторг одновременно. Акт четвёртый: «Человека создал труд». Фёдор с испорченным отбойным молотком изображает первобытного кузнеца. Акт пятый: «Апофеоз». Фёдор садится за пианино и наигрывает «Турецкий марш»… Начало лекции в шесть часов, после лекции новый заграничный фильм «На последнем берегу»[2] и танцы! |
— А это что за развалина? — спрашивал Эдик. |
Глава шестая
[править]— История клопов также сохранила упоминания о жертвах невежества и обскурантизма. Всем памятны неслыханные мучения великого клопа-энциклопедиста Сапукла, указавшего нашим предкам, травяным и древесным клопам, путь истинного прогресса и процветания. В забвении и нищете окончили свои дни Имперутор, создатель теории групп крови; Рексофоб, решивший проблему плодовитости; Пульп, открывший анабиоз. <…> Втуне погибли идеи великого клопа-утописта Платуна, проповедовавшего идею симбиоза клопа и человека и видевшего будущность клопиного племени не на исконном пути паразитизма, а на светлых дорогах дружбы и взаимной помощи. Мы знаем случаи, когда человек предлагал клопам мир, защиту и покровительство, выступая под лозунгом «Мы одной крови, вы и я», но жадные, вечно голодные клопиные массы игнорировали этот призыв, бессмысленно твердя: «Пили, пьём и будем пить». <…> Я, Клоп Говорун, единственный говорящий клоп во Вселенной, единственное звено понимания между нашими племенами, говорю вам от имени миллионов: опомнитесь! Отбросьте предрассудки, растопчите косность, соберите в себе все доброе и разумное и открытыми и ясными глазами взгляните в глаза великой истине: Клоп Говорун есть личность исключительная, явление необъяснённое и, быть может, даже необъяснимое! |
— Неужели вы не понимаете, что присутствующий здесь гражданин Говорун являет собой единственную пока возможность начать воспитательную работу среди этих остервенелых тунеядцев? Было время, когда некий доморощенный клопиный талант повернул клопов-вегетарианцев к их нынешнему отвратительному модус вивенди. Так неужели же наш современный, образованный, обогащённый всей мощью теории и практики клоп не способен совершить обратного поворота? Снабжённый тщательно составленными инструкциями, вооружённый новейшими достижениями педагогики, ощущая за собой поддержку всего прогрессивного человечества, разве не станет он архимедовым рычагом, с помощью коего мы окажемся способны повернуть историю клопов вспять, к лесам и травам, к лону природы, к чистому, простому и невинному существованию? <…> |
Простым глазом было видно, что [Лавр Федотович] здорово сдал после вчерашнего. Обыкновенная человеческая слабость светилась сквозь обычно каменные черты его. Да, гранит дал трещину, бастион несколько покосился, но всё-таки, несмотря ни на что, стоял могучий и непреклонный. |
Я завёл двигатель и стал осторожно разворачивать машину <…>. |
… Хлебовводов вполголоса рассказывал Фарфуркису, как он работал председателем колхоза имени Театра музкомедии и получал по пятнадцать поросят от свиноматки. <…> |
… появление впереди гигантской чёрной лужи. Это не была патриархальная буколическая лужа типа миргородской, всеми изъезженная и ко всему притерпевшаяся[К 7]. Это не была также и мутная глинистая урбанистическая лужа, лениво и злорадно расплывшаяся среди неубранных куч строительного мусора. Это было спокойное и хладнокровное, зловещее в своём спокойствии мрачное образование, небрежно, но основательно расположившееся между двумя рядами хилой осиновой поросли, — загадочное, словно глаз Сфинкса, коварное, словно царица Тамара, наводящее на кошмарные мысли о бездне, набитой затонувшими грузовиками. |
Где-то далеко-далеко победно запели серебряные трубы. Множественный звук этот пульсировал, нарастал и словно бы приближался. Кровь застыла у нас в жилах. Это трубили комары, и притом не все, а пока только командиры рот или даже только командиры батальонов и выше. И таинственным внутренним взором зверя, попавшего в ловушку, мы увидели вокруг себя гектары и гектары топкой грязи, поросшие редкой осокой, покрытые слежавшимися слоями прелых листьев, с торчащими гнилыми сучьями, и всё это под сенью болезненно тощих осин, и на всех этих гектарах, на каждом квадратном сантиметре — отряды поджарых рыжеватых каннибалов, лютых, изголодавшихся, самоотверженных. <…> |
— Товарищ Зубо, — произнёс он. — Доложите дело. |
В полном отчаянии, под пристальными подозрительными взглядами Тройки, предчувствуя новые неприятности и ставши от этого необычайно словоохотливым, комендант поведал нам китежградское предание о заколдунском леснике Феофиле. Как жил он себе и не тужил в своей сторожке с женой, — молодой тогда ещё совсем был, здоровенный; как ударила однажды в холм зеленая молния, и начались страшные происшествия. Жена Феофилова как раз в город уходила; вернулась — не может взойти на холм, до дому добраться. Она опять в город, побежала в слезах к попу. Поп набрал святой воды в ведро и пошёл холм кропить. Идёт он, идёт, не дойти до холма, да и только. Брызгал он этой святой водой направо, налево, молитвы возносил — не помогает. А поп оказался в вере слаб, взял и разуверился. Расстригся, ренегат, и пошёл в атеисты. Это уже бунт. Приехал урядник, видит — на холме Феофил. Спервоначалу грозил Феофилу, звал, ругался по-черному, потом принялся Феофила шкаликом приманивать. Мол, увидит шкалик Феофил и обязательно к нему прорвётся, а тут уж его можно будет хватать и вязать. И верно, рвался Феофил. Двое суток к шкалику с холма без передышки бежал — нет, не добежать. Так он там и остался. Он — там, жена — здесь. Сначала к нему приходила, кричали они друг другу, потом надоело ей, перестала ходить. Феофил сначала тоже очень оттуда рвался. Говорят, видели, как он свинью зарезал, солониной запасся, чистое бельё увязал и пошёл с холма путешествовать. Хлеба, говорят, взял на дорогу два каравая, сухарей. Долго шёл с холма, полгорода сбежалось глядеть, как он идёт. И всё по низу холма, всё по низу. Смех и грех. Ну, потом, конечно, успокоился, смирился, жить-то надо. Так с тех пор и живёт. Ничего, привык. |
Коза отбросила за спину тяжёлую золотую косу, обвела нас взглядом и выбрала Хлебовводова. |
— Это Фарфуркис, — сказала коза. — По имени и отчеству никогда и никем называем не был. Родился в девятьсот шестнадцатом в Таганроге, образование высшее, юридическое, читает по-английски со словарём. По профессии — лектор. Имеет степень кандидата исторических наук, тема диссертации: «Профсоюзная организация мыловаренного завода имени товарища Семёнова в период 1934–1941 годы». За границей не был и не рвётся. Отличительная черта характера — осторожность и предупредительность, иногда сопряжённые с риском навлечь на себя недовольство начальства, но всегда рассчитанные на благодарность от начальства впоследствии… |
Глава восьмая
[править]Утреннее солнце, вывернув из-за угла школы, тёплым потоком ворвалось в раскрытые настежь окна комнаты заседаний, когда на пороге появился каменнолицый Лавр Федотович и немедленно предложил задёрнуть шторы. Народу это не нужно, объяснил он. <…> Когда мы с комендантом задёрнули шторы, на пороге возник Фарфуркис <…> и завопил: |
— Это, помню, в Сызрани, — продолжал Хлебовводов, — бросили меня заведующим курсов повышения квалификации среднего персонала, так там тоже был один — улицу не хотел подметать… Только не в Сызрани, помнится, это было, а в Саратове… <…> Нет, — сказал он с сожалением, — не в Саратове это было. В Сибире это и было, а вот в каком городе — вылетело из башки. Вчера ещё помнил, эх, думаю, хорошо было там, в этом городе… |
Хлебовводов тоскливо заёрзал. Простым глазом было видно, как высшая доблесть солидарности с мнением начальства борется в нём с не менее высоким чувством гражданского долга. Наконец гражданский долг победил, хотя и с заметным для себя ущербом. |
— О пришельцах ясно писали в прессе, и утверждалось там, что если бы пришельцы существовали, они давали бы нам о себе знать. А поскольку, значит, не дают о себе знать, то их и нет, а есть одна выдумка недобросовестных лиц… Вы пришелец? — гаркнул он вдруг на Константина. |
— У них там очень много поэтов. Все пишут стихи, и каждый поэт, естественно, хочет иметь своего читателя. Читатель же — существо неорганизованное, он этой простой вещи не понимает. Он с удовольствием читает хорошие стихи и даже заучивает их наизусть, а плохие знать не желает. Создаётся ситуация несправедливости, неравенства, а поскольку жители там очень деликатны и стремятся, чтобы всем было хорошо, создана специальная профессия — читатель. Одни специализируются по ямбу, другие — по хорею, а Константин Константинович — крупный специалист по амфибрахию и осваивает сейчас александрийский стих, приобретает вторую специальность. Цех этот, естественно, вредный, и читателям полагается не только усиленное питание, но и частые краткосрочные отпуска. |
— У Константина Константиновича девяносто четыре родителя пяти различных полов, девяносто шесть собрачников четырёх различных полов, двести семь детей пяти различных полов и триста девяносто шесть соутробцев пяти различных полов. |
— Как это с точки зрения науки может быть объяснено? |
… Хлебовводов чувств[овал], что поверженный соперник вновь неудержимо лезет вверх по склону. |
… Константин пристально вглядывался в Лавра Федотовича, явно тщась прочесть его мысли или хотя бы проникнуть в его душу, однако видно было, что все его старания пропадают втуне, и в четырёхглазом безносом лице его виделась мне все более отчётливо проступающая разочарованность опытного кладоискателя, который отвалил заветный камень, засунул по плечо руку в древний тайник, но никак не может там нащупать ничего, кроме нежной пыли, липкой паутины и каких-то неопределённых крошек. |
— … у нас на Земле, всё патетическое в силу ряда обстоятельств претерпело за последний век решительную инфляцию. <…> Вы предложили нам дружбу и сотрудничество во всех аспектах цивилизации. Это предложение беспрецедентно в человеческой истории, как беспрецедентен и сам факт появления инопланетного существа на нашей планете, и как беспрецедентен наш ответ на ваше предложение. Мы отвечаем вам отказом по всем пунктам предложенного вами договора, мы отказываемся выдвинуть какой бы то ни было контрдоговор, мы категорически настаиваем на полном прекращении каких бы то ни было контактов между нашими цивилизациями и между их отдельными представителями. <…> Мы имеем подчеркнуть, что идея контакта с древнейших времён входила в сокровищницу самых лелеемых, самых гордых замыслов нашего человечества. Мы имеем уверить вас, что наш отказ ни в коем случае не должен рассматриваться вами как движение враждебное, основанное на скрытом недружелюбии или связанное с физиологическими и иными инстинктивными предрассудками. <…> Нас разделяет гигантская революция в массовой психологии, к которой мы только начали готовиться и о которой вы, наверное, давно уже забыли. Психологический разрыв не позволяет нам составить правильное представление о целях вашего прибытия сюда, мы не понимаем, зачем вам нужны дружба и сотрудничество с нами. Ведь мы только-только вышли из состояния беспрерывных войн, из мира кровопролития и насилия, из мира лжи, подлости, корыстолюбия, мы ещё не отмылись от грязи этого мира, и когда мы сталкиваемся с явлениями, которые наш разум не способен вскрыть, когда в нашем распоряжении остаётся только наш огромный, но не освоенный ещё опыт, наша психология побуждает нас строить модель явления по нашему образу и подобию. Грубо говоря, мы не доверяем вам, как не доверяем все ещё самим себе. Наша массовая психология базируется на эгоизме, утилитаризме и мистике. Установление и расширение контактов с вами означает для нас прежде всего угрозу немыслимого усложнения и без того сложного положения на нашей планете. Наш эгоизм, наш антропоцентризм, тысячелетиями воспитанная в нас религиями и наивными философиями уверенность в нашем изначальном превосходстве, в нашей исключительности и избранности — все это грозит породить чудовищный психологический шок, вспышку иррациональной ненависти к вам, истерического страха перед вашими невообразимыми возможностями, ощущение огромного унижения и внезапного падения с трона царя природы в грязь. Наш утилитаризм породит у огромной части населения стремление бездумно воспользоваться материальными благами прогресса, доставшегося без усилий, даром, грозит необратимо повернуть души к тунеядству и потребительству, а, видит бог, мы уже сейчас отчаянно боремся с этим как со следствием нашего собственного научно-технического прогресса. Что же касается нашего закоренелого мистицизма, нашей застарелой надежды на добрых богов, добрых царей и добрых героев[К 8], надежды на вмешательство авторитетной личности, которая грядёт и снимет с нас все заботы и всю ответственность, что касается этой оборотной стороны нашего эгоизма, то вы, вероятно, даже представить себе уже не можете, каков будет в этом смысле результат вашего постоянного присутствия у нас на планете. Я надеюсь, вы теперь и сами видите, что расширение контакта грозит свести к нулю то немногое, что нам с огромным трудом удалось пока сделать в области подготовки к революции в психологии. <…> Мы предлагаем ровно через пятьдесят лет после вашего отлета повторить встречу полномочных представителей обеих цивилизаций на северном полюсе планеты Плутон. Мы надеемся, что к этому времени мы окажемся более подготовленными к обдуманному и благоприятному сотрудничеству наших цивилизаций. <…> |
Я прокашлялся и с самым решительным видом попросил внимания. Внимание было мне даровано, хотя и не слишком охотно, — время собирать камни уже миновало, наступило время камнями убивать[2]. |
— Я давно уже обратил внимание на то, — загремел Фарфуркис, — что воспитательная работа в Колонии необъяснённых явлений поставлена безобразно. Политико-просветительные лекции почти не проводятся. Доска наглядной агитации отражает вчерашний день. Вечерний университет культуры практически не функционирует. Все культурные мероприятия в Колонии сведены к танцулькам, к демонстрации заграничных фильмов, к пошлым эстрадным представлениям. Лозунговое хозяйство запущено. Колонисты предоставлены сами себе, многие из них морально опустошены, почти никто не разбирается в международном положении, а самые отсталые из колонистов — например, дух некоего Винера — даже не понимают, где они находятся. В результате — аморальные поступки, хулиганство и поток жалоб от населения. Позавчера птеродактиль Кузьма, покинув территорию Колонии и, несомненно, находясь в нетрезвом виде, летал над клубом рабочей молодежи и скусывал электрические лампочки, окаймляющие транспарант с надписью «Добро пожаловать». |
«Грррм», — сказал наконец Лавр Федотович и пошёл ставить каменные точки над разными буквами. |
— Национальность: птеродактиль. |
Хлебовводов чувствовал, что заврался. Фарфуркис смотрел на него насмешливо, да и поза Лавра Федотовича наводила на размышления. Учтя все эти обстоятельства, Хлебовводов сделал вдруг резкий поворот. |
Лавр Федотович облизал бледный указательный палец и резким движением перебросил у себя в бюваре несколько листков, что служило у него признаком сильнейшего раздражения. |
Хлебовводов по привычке размахнулся и предложил взять на себя повышенные обязательства, например, чтобы в связи с возросшим авторитетом Тройки комендант товарищ Зубо обязался бы увеличить свой рабочий день до четырнадцати часов, а научный консультант товарищ Выбегалло отказался бы от обеденного перерыва. |
— Христом богом… спасителем нашим… нет же у нас в городе зоологического сада! |
О повести
[править]- см. Борис Стругацкий, соотв. главу «Комментариев к пройденному», 1999
Поскольку явная критика ситуаций, находящихся ближе к реальности, нежели «тысяча лет и тысяча парсеков до Земли», означала бы (наряду с прочими социологическими последствиями) оставление жанра НФ и его читателей, Стругацкие избрали второй возможный путь — форму притчи, похожей на сказку, со всё увеличивающимися сатирическими оттенками. <…> | |
Since explicit criticism of situations nearer home than its "thousand years and thousand parsecs from Earth" would have (among other sociological consequences) meant abandoning the SF genre and their readers, the Strugatskiis opted for the second possible way—a folktale-like parable form with increasingly satirical overtones. <…> | |
— Дарко Сувин, «Творчество братьев Стругацких», 1974 |
«Сказка о Тройке» — на самом деле, резко отличающееся [от предыдущих] произведение, отличающееся настолько, что могло бы быть написано совсем другими авторами[К 11] — это высшим из возможных признаний авторской многосторонности. <…> Придётся дойти до сцены чаепития в «Алисе…», чтобы отыскать ещё один момент, сумасшедший на столько же, что и заседание Тройки; и, в ретроспективе, можно понять, что имеешь дело с глубоко серьёзной работой, поскольку каждая изогнутая линия освещает прямую, алогизм подчёркивает ясность, от которой он отошёл. | |
Tale of a Troika is a very different thing indeed—so different that it might have been written by quite different authors—which is the highest possible tribute to the authors’ versatility. <…> One has to search back to Alice’s tea party to find a scene as mad as the chamber of the Troika; yet, in retrospect, one realizes that one has experienced a profoundly serious work, since every bent line illuminates a straight one, all illogic signifies the purity from which it has departed. | |
— Теодор Стерджен, предисловие к «Пикнику на обочине» и «Сказке о Тройке», 1976 |
Вот в чём причина сатирической неразберихи в повести и возможность реальных кризисов в жизни: в некомпетентности «хозяев науки», в неумении и нежелании признавать ошибки, судить обо всём иначе, чем через призму инструкции, и видеть дальше собственной, ладони. <…> | |
— Роман Арбитман, «До и после „Сказки…“», 1987 |
1992
[править]Эта сатирическая повесть как бы стала сигналом для атаки [критиков] на «Улитку…» по тому же самому принципу, по какому только «Хищные вещи века» сделали возможной попытку дезавуировать «Далёкую Радугу», «Попытку к бегству» и «Трудно быть богом». <…> | |
— Войцех Кайтох, «Братья Стругацкие» |
«Понедельник» писан привселюдно внутренне свободными оптимистами — «Сказка» вылеплена в запечье полонёнными скептиками. «Понедельник» полон действия и движения — в «Сказке» герои барахтаются на одном месте, как мухи на липучке. «Понедельник» дышит молодым озорством — «Сказка» жжётся старообразной ехидной кислотой. И то самое подведение мины под ТПРУНЮ, которое мне двадцать лет назад доставило счастливые минуты сопричастия высочайшему остроумию, теперь представляется унылой капитуляцией перед нездешней мощью порядка вещей. Портфель Лавра Федотовича осязается неподъёмным, как сумочка крестьянская Микулы Селяниновича. И впрямь бедная душа просит победного явления «богов из машины», врачующего по крайней мере раны, нанесённые по ходу дела авторской пишмашинкой. | |
— Александр Александрович Щербаков, «Тридцать лет сплошного понедельника (послесловие инвалида)» |
В отличие от большинства повестей Стругацких, «Сказка» заметно слаба финалом. В течение всей повести авторы гениально издеваются над тем, что некогда было тонко названо «административным восторгом» — и этот процесс очевидно важнее результата. Оба существующие варианта финала повести совершенно неудовлетворительны: в одном из них <…> буквально пинками разгоняют Тройку, что реалистичным путём решения проблемы назвать трудно, а в другом магистры борются с Тройкой её же собственными — административными — методами, что гораздо реалистичнее, но более чем уязвимо с этической точки зрения. Так или иначе, финал даёт читателю иллюзию, что с Тройкой можно справиться — как и все иллюзии, она не то что вредна, но просто опасна. | |
— Сергей Бережной, рецензия на издание повестей Terra Fantastica, 1992 |
Комментарии
[править]- ↑ Парафраз окончания стихотворения В. Брюсова «Скала к скале; безмолвие пустыни…»[2].
- ↑ Возможно, аллюзия на дагматы о двух природах Иисуса (божественную и человеческую).
- ↑ Отсылка к известным опытам Ж.-А. Фабра с самкой земляной осы сфекса («Жизнь насекомых», книга «Осы-охотницы», часть «Замечательные хирурги сфексы», глава «Невежество инстинкта»)[2].
- ↑ Это передразнивание может быть отсылкой к искусственному фотосинтезу и выращиванию механизмов.
- ↑ Вымышленная фамилия..
- ↑ Битва восходит к «Песенке про нечисть» Владимира Высоцкого[2].
- ↑ См. «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», глава 4[2].
- ↑ Аллюзия на строки «Интернационала»: «Никто не даст нам избавленья — / Ни бог, ни царь и не герой»[2].
- ↑ Аллюзии на Железный занавес и «борьбу за бдительность» в СССР[2].
- ↑ В гл. 8 от «… у нас на Земле, всё патетическое…».
- ↑ Всеволод Ревич в «Трагедии и сказке» (1966) почти так написал о «Понедельник начинается в субботу».
Примечания
[править]- ↑ Аркадий и Борис Стругацкие. Собрание сочинений в 11 томах. Т. 5. 1967-1968 / под ред. С. Бондаренко. — Изд. 2-е, исправленное. — Донецк: Сталкер, СПб.: Terra Fantastica, 2004. — С. 5-194.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 В. Курильский. Комментарии // Аркадий и Борис Стругацкие. Понедельник начинается в субботу. — СПб.: Terra Fantastica, М.: Эксмо, 2006. — С. 725-8. — (Отцы основатели: Аркадий и Борис Стругацкие).
- ↑ Аркадий и Борис Стругацкие. Понедельник начинается в субботу. Сказка о Тройке. — СПб.: Terra Fantastica, 1992. — С. 410-414.