Средь шумного бала, случайно…

Софья Миллер (Бахметева), 1850-е

«Средь шу́много ба́ла, случа́йно…» — стихотворение Алексея Константиновича Толстого, написанное предположительно в январе 1851 года и полностью посвящённое втрече с незнакомкой, Софьей Миллер, впоследствие — женой поэта. Стихотворение было впервые опубликовано спустя пять лет после его написания в журнале «Отечественные записки» (1856, № 5).

Стихотворение в целом, а также многие строки из него прославились и стали крылатыми после того, как его в 1878 году положил на музыку П. И. Чайковский, создав один из самых известных русских романсов.

Первоисточник

	Средь шумного бала, случайно, В тревоге мирской суеты Тебя я увидел, но тайна Твои покрывала черты. Лишь очи печально глядели, А голос так дивно звучал, Как звон отдаленной свирели, Как моря играющий вал.
	— Алексей Толстой, «Средь шумного бала, случайно...», 1851

...в публицистике и документальной прозе

	Инсценировано для экрана стихотворение гр. А. Н. Толстого «Средь шумного бала»… Руководил съемками этой картины М. М. Бонч-Томашевский.
	— газета «Раннее утро», 25 августа 1916

Странно показалось Филарету всё в Петербурге, ― «ход здешних дел весьма для меня непонятен», признавался он тогда же в письмах к отцу. В Синоде его встретили советами читать «Шведенборговы чудеса», учиться по-французски, ― повезли смотреть придворный фейерверк и маскарад, чтобы там, буквально «средь шумного бала», представить его синодальному обер-прокурору, кн. Голицыну. На всю жизнь запомнились Филарету эти первые Петербургские впечатления.

— Георгий Флоровский, «Пути русского богословия» 1936 год

Алексей Константинович Толстой. Писатель, поэт. В январе 1851 года «средь шумного бала, случайно» познакомился с Софьей Андреевной Миллер, женой конногвардейского офицера, и полюбил её на всю жизнь. Этой любви русская литература обязана многими проникновенными лирическими стихами. Ты не спрашивай, не распытывай, Умом-разумом не раскидывай: Как люблю тебя, почему люблю… Или: Коль любить, так без рассудку, Коль грозить, так сгоряча, Коль рубнуть, так уж сплеча!.. То есть никаких полутонов: или ― или.

— Юрий Безелянский, «В садах любви», 1993

С этой же целью музыканты ― виолончелисты, скрипачи, трубачи ― сознательно стараются придать звуку своих инструментов вибрирующий характер, сходный с вибрацией певческого голоса: этот прием делает музыку более выразительной в художественном и эмоциональном выражении. <...> А вот как характеризует вибрато голоса Алексей Константинович Толстой в своем романсе «Средь шумного бала, случайно…»: «А голос так дивно звучал, как звон отдаленной свирели, как моря играющий вал». Итак, вибрато ― очень важное украшение звука. А как же оно образуется? Вибрирующий характер голосу придают едва заметные колебания гортани и изменения формы резонаторов, происходящие у певцов в такт вибрато.

— Сергей Рязанцев, «В мире запахов и звуков», 1997

	Средь шумного бала… Пушкин Сам знаю, что у этой на треть оборванной строки совсем другой автор. Но так было написано на полотняной ленте, натянутой между столбами через Ленинградское шоссе по пути из Шереметьева.
	— Вадим Перельмутер, «После бала», 2003

Мать Алексея Константиновича, безумно любившая единственного сына, всячески заботилась о его карьере (что ей казалось важным, а ему нет) и «оберегала» от устройства личной жизни, не желая делить его любовь ни с какой другой женщиной. «Ревность графини к единственному сыну помешала ему до весьма зрелого возраста думать о браке, вследствие чего он женился только после ее смерти», — вспоминает брат Елены Мещерской, первой юношеской любви поэта. Женщину, пленившую его «голосом сирены» и интересным разговором, Алексей Константинович встретил в 1851 году, сопровождая наследника престола на маскараде, проходившем в Большом театре. Таинственной незнакомкой оказалась Софья Андреевна Миллер, жена конногвардейского полковника. Средь шумного бала, случайно, В тревоге мирской суеты, Тебя я увидел, но тайна Твои покрывала черты. <...> Эту встречу Толстой описал в одном из самых замечательных стихотворений. Обычно, заметив интерес сына к особе противоположного пола, мать немедленно увозила Алексея. Но, по-видимому, знакомство с замужней женщиной не показалось ей опасным. Софья Андреевна и Алексей Константинович обвенчались лишь в 1863 году — через 12 лет после той памятной встречи, через 5 лет после смерти матери поэта. К этому времени уже начались серьёзные болезни Алексея Константиновича, но какой светлой, по-юношески открытой оставалась до конца дней его любовь! «Я люблю тебя всеми способностями, всеми мыслями, всеми движениями, всеми страданиями и радостями моей души», — писал он Софье Андреевне, которой посвятил лучшие стихи. <...> После свадьбы они прожили вместе 12 лет, ездили в Германию и Италию, в Карлсбад, где Алексей Константинович лечился, не забывали о Петербурге, но основное время проводили в имениях — в Пустыньке и Красном Роге, где чувствовали себя особенно счастливыми.

— Любовь Серова, «Гармонии таинственная власть», 2007

...в мемуарах и дневниковой прозе

Помню, как удивительно образно и забавно Тургенев рассказывал. Как-то рассказал он нам о том, как одна известная русская дама заинтересовала его на маскараде. Очарованный умом, грацией, красивой фигурой этой дамы, Тургенев размечтался о том, чтобы увидеть ее лицо. Конечно, он представлял себе его таким же привлекательным, как и всё остальное. Долго он молил ее о том, чтобы она сняла маску, и долго она не соглашалась. Наконец она уступила и подняла маску. ― Представьте себе мой ужас! ― воскликнул Тургенев, ― когда, вместо того поэтического образа, который я составил себе, я увидел чухонского мужика в юбке. Вероятно, дама почувствовала свою ошибку, так как впоследствии на маскарадах, которые она очень любила посещать, она не поднимала маски. Алексей Толстой, которого она тоже впервые встретила и пленила на маскараде, где «тайна» ее покрывала черты, ― также был от нее в восхищении и посвятил ей стихотворение «Средь шумного бала».

— Татьяна Сухотина-Толстая, «Друзья Ясной Поляны», до 1917

Первые были по природе музыканты, для вторых музыка была лишь приятным, легким придатком театральных впечатлений; они искренно умилялись от какой-нибудь арии Джильды и совершенно не ощущали анданте Пятой симфонии. Этих людей Чайковский завоевал своими романсами. Судьба послала ему дивную, восхитительную исполнительницу. В полном блеске своего голоса и в расцвете своей красоты, Александра Валериановна Панаева раскрывала совершенно не испытанные еще глубины русской песни и русского стиха. «Средь шумного бала», «Отчего?», «Страшная минута», «Ни слова, о друг мой», «И больно и сладко» ― да можно ли перечислить всё, чем она потрясала, всё, что окутывала дымкою своего пианиссимо, что распаляла огнем своего вдохновения… Петербургские гостиные были покорены.

— Сергей Волконский, Мои воспоминания (том первый), 1923

Гости все солидные, с сановными лицами и даже со звездами… Жена гр. Алексея Толстого, изящно-некрасивая, под чёрным покрывалом, как вдовствующая императрица, улыбается тем, кого ей представляют… Мне подумалось, а ведь это ей написано: Средь шумного бала, случайно, В тревоге мирской суеты, Тебя я увидел, но тайна Твои покрывала черты… Все ли знают, что бал этот ― маскарад, «тайна» ― просто маска и покрывала она редко-некрасивые черты лица? Люблю ли тебя ― я не знаю, Но кажется мне, что люблю… Какая магия в этом стихотворении! И какое волшебство ― душа человеческая! Не видел лица ― и лишь «казалось», что любит. Увидел ― такое некрасивое (в молодости она была еще некрасивее) ― и вот ― уже наверно знает, что любит…

— Зинаида Гиппиус, «Благоухание седин», 1924

Я положил руку на спинку скамьи и не без осторожности сделал попытку обнять Миньону за плечи. – Миньона, – сказал я, – кажется, я вас люблю. – Только, пожалуйста, не врите, – сказал она и отвела мою руку своей опасно горячей ручкой. Это моё «кажется» было, конечно, заимствовано из романса «Средь шумного бала». Я стал преувеличенно сильно кашлять, как бы давая понять, что опять эти проклятые газы, этот фосген…

— Валентин Катаев, «Юношеский роман», 1981

Уже давно был придуман миндосский язык (в Ахагии и Лернах язык ― русский; они населены русскими колонистами, выселившимися сюда после декабрьского восстания 1825 года). Миндосский же язык изготовлялся из русского путем особого шифра ― каждому русскому звуку условно соответствует звук миндосский. Есть мнемонический стих для запоминания соотношения: Лкуб зевгама тосо, лсефойго, М бкуману вюклрай леубю Буто йо эмюпус, га бойго Бмаю даркюмосо фукбю. Вгу лбок бмай дагкомюсла багрюй… и так далее, что значит: Средь шумного бала, случайно, В тревоге мирской суеты, Тебя я увидел, но тайна Твои покрывала черты… и так далее. Придумал его Миша. Но столь неблагозвучные сочетания в настоящем миндосском языке Упрощаются: например, вместо «м бкуману» надо говорить и писать «мэ куману».

— Игорь Дьяконов, «Книга воспоминаний» Глава третья (1926-1928), 1995

Не обошлось, конечно, и без любовной лирики. Какие у Риты были косы! А вот носик нравился мне меньше. Поэтому мое стихотворное признание в любви содержало элемент неопределённости: Люблю ли тебя, я не знаю. Но кажется мне, что люблю. Я был очень доволен этими строчками и огорчился, обнаружив, что их уже написал однажды один русский поэт (какой-то А. К. Толстой), опередив меня на добрую сотню лет.…

— Владимир Санников, «Записки простодушного», 2002

На экране это выглядит следующим образом. Петр Ильич Чайковский, которого великолепно играет Иннокентий Смоктуновский, в концертном зале слушает певицу. Она поет, конечно же, романс «Средь шумного бала», посвященный автором именно ей. Дезире Д’Арто в фильме играет Майя Плисецкая (мы помним, как она впечатлила Тёмкина в «Анне Карениной», в роли Бетси). Ее пение озвучено голосом Галины Олейниченко… Как вдруг романс сменяется плавным Adagio из «Лебединого озера».

— Александр Рекемчук, «Мамонты», 2006

...в художественной прозе и беллетристике

Он замолчал с ощущением горечи во рту, и они оба сидели минут пять тихо и не шевелясь. Вдруг из гостиной послышались звучные аккорды, и немного тронутый, но полный глубокого выражения голос Миллера запел: Средь шумного бала, случайно, В тревоге мирской суеты, Тебя я увидел, но тайна Твои покрывала черты. Озлобленное настроение Боброва быстро улеглось, и он жалел теперь, что огорчил Нину. «Для чего вздумал я требовать от её наивного, свежего, детского ума оригинальной смелости? — думал он. — Ведь она, как птичка: щебечет первое, что ей приходит в голову, и, почем знать, может быть, это щебетанье даже гораздо лучше, чем разговоры об эмансипации, и о Ницше, и о декадентах?» — Нина Григорьевна, не сердитесь на меня. Я увлекся и наговорил глупостей, — сказал он вполголоса.

— Александр Куприн, «Молох», 1896

― Спойте, в самом деле, мне интересно послушать вас. Она не заставила себя долго упрашивать. ― И правда, станем все на нейтральную почву, ― пусть музыка будет залогом мира. Она подошла к открытому пьянино и после минутнаго раздумья запела мелодический романс Чайковского: «Средь шумнаго бала…» Голос у неё был симпатичный, но небольшой, фразировала она мастерски. Это была скорее музыкальная декламация, приятно раздражающая нервы, чем истинное пение. ― Разве не хорошо? ― чуть слышно спросил меня Иван Сергеевичъ. Я молча кивнул головой. «… Люблю ли тебя, я не знаю, Но кажется мне, что люблю…»

— Нина Анненкова-Бернар, «Она», 1897

«Папаша», ставший весьма популярным в нашем кружке ― постепенно приобрел еще более широкую известность уже в целом городе. У него оказался великолепнейший тенор. Выступив на благотворительном концерте, он очаровал всех дам, особенно исполнением романса: «Средь шумного бала случайно…» Немедленно после этого романса, гимназистка Оля Воронцова, в которую была влюблена половина мужской гимназии, ― прокралась в артистическую с целью налить «Папаше» духи в галоши. За этим её накрыла классная дама. Произошел скандал…

— Александр Дикгоф-Деренталь, «Папаша», 1919

― Смотрите, Бендер, ― сказал уполномоченный по копытам, ― вон барышня сидит. Это с нею Корейко всегда гулял. ― Значит, это и есть Зося Синицкая? ― с ударением произнёс Остап. ― Вот уж действительно ― средь шумного бала, случайно… Остап протолкался к сцене, вежливо остановил оратора и, узнав у него, что газовый плен продлится еще часа полтора-два,. поблагодарил и присел тут же, у сцены, рядом с Зосей. Через некоторое время девушка уже не смотрела на размалеванное окно. Неприлично громко смеясь, она вырывала свой гребень из рук Остапа.

— Илья Ильф, Евгений Петров, «Золотой телёнок», 1931

...когда Нина-жена уезжала в экспедицию, о ней напоминали глаза и имя дочери, вторая кровать, стоящая в спальне возле его кровати, вещи жены, портреты жены, книги, которые она выписывала и которые приходили в ее отсутствие, телеграммы из дальних мест, и музыка, и романсы, обильно исполняемые по радио. А потому Чуркин любил романсы, особенно Чайковского, и особенно «Средь шумного бала», ― ему казалось, что этот романс сочинен про него и про Нину, про их первую встречу, зарождение их любви, и со слезами на глазах он подпевал неумело: «В тревоге мирской суеты тебя я увидел, но тайна твои покрывала черты…»

— Вера Панова, «Времена года. Из летописей города Энска», 1953

― Как ваше самочувствие? ― лукаво осведомился у него проходивший мимо ассистент Григорьева. ― Неважное? А шеф-то поет «Средь шумного бала». ― Выставил меня дураком ― и поет. ― Э-э, не знаете вы Матвея Семеновича, ― усмехнулся ассистент. ― Он такой! Обругал бы он так меня, я бы прыгал от радости. Если бы он вас считал тупицей, он бы сделал за вас все и до трамвая бы проводил. «Средь шумного бала» высоко котируется. Ассистент оказался прав. Через несколько дней Григорьев сам позвонил Андрею и справился, почему он не приезжает. Андрей, вспыхнув от удовольствия, что-то промямлил.

— Даниил Гранин, «Искатели», 1954

Сейчас Званцев лихорадочно перебирал в уме все знакомые арии и романсы, чтобы ответить своей неожиданной партнерше на том же, музыкальном языке. Опять попросив тишины, он запел в решетку окна: ― «Средь шумного бала, случайно…» Теперь им владели уже иные чувства, чем при исполнении арии Каварадоси. Но опять они были собственными чувствами певца. И проникновенные строфы старинного романса стали от этого еще более выразительными. Для него они сейчас имели почти реальный и трагический смысл. Блатные слушали романс внимательно, с пониманием вникая в его слова. Дело сейчас не столько в самой музыке, сколько в удивительной, никем еще не слышанной здесь музыкальной перекличке двух заключенных оперных певцов. Это было что-то вроде захватывающей драматической игры. Когда Званцев пропел свой романс, его похвалили не только за хорошее исполнение, но и за удачный выбор музыкального ответа в женскую камеру. ― Здорово это у тебя насчет «тайны» получилось, ― одобрительно сказал кто-то. ― Оно, действительно, тайна, что это там за баба?..

— Георгий Демидов, «Оборванный дуэт», 1973

И вот едва начавшаяся жизнь сердца была потрясена известием о женитьбе Чайковского. Конечно, он волен поступать как ему угодно, в их негласном договоре не было пункта о безбрачии, и вообще ее не касалась интимная жизнь композитора, по слухам, весьма аскетическая. Ему приписывали лишь короткую и неудачную любовь к итальянской певице Дезире Д’Арто — ей посвящен романс «Средь шумного бала», — ни с какой другой женщиной имя Петра Ильича не связывали. Надежда Филаретовна, конечно, не собирала сплетен, но ведь сплетни, подобно запахам, проникают сквозь все преграды, независимо от нашего желания и даже вопреки ему. Узнала же она о Дезире, о страстной любви и внезапном, необъяснимом разрыве, хотя в ту давнюю пору еще не успела заинтересоваться Чайковским и была равнодушна к певице.

— Юрий Нагибин, «Как был куплен лес», 1977

	― Сейчас я спою, и вашу усталость как рукой снимет! Ага… придумал… Новосельцев встал в позу и затянул: Средь шумного бала, случайно, В тревоге мирской суеты, Тебя я увидел, но тайна Твои покрывала черты… ― Вы в своём уме? ― перебила его Калугина. ― Значит, как я пою, вам тоже не нравится.
	— Эльдар Рязанов, «Служебный роман», 1977

	Признаюсь ― люблю эту свою фразу не меньше, чем сочиненное гр. (графом) А. К. Толстым «люблю я, усталый, прилечь», входящее в состав романса «Средь шумного бала», который почему-то очень любили исполнять в те годы по радио сентиментальные большевики.
	— Евгений Попов, Подлинная история «Зеленых музыкантов», 1997

Сквозь сон, сквозь шум морских волн, сквозь тяжело наплывающие звуки тревожного набатного звона вдруг пробились к Сашеньке слова, и мелодия, и дивный голос: Средь шумного бала, случайно, В тревоге мирской суеты, Тебя я увидел, но тайна Твои покрывала черты. Лишь очи печально глядели, А голос так дивно звучал, Как звон отдаленной свирели, Как моря играющий вал. «Радио», ― подумала Сашенька, просыпаясь и вслушиваясь. Нет, это было не радио, а живой голос. Дивный голос ― лучше не скажешь. Боже мой, но ведь это голос мамы! Сашенька чуть-чуть приоткрыла глаза. Мама сидела на табуретке перед их единственным столом, покрытым блеклой, вытертой клеенкой, распускала на пряжу старую шерстяную бежевую кофту, которую Сашенька носила еще в школе и… пела. Да, это пела мама… Навсегда запомнила Сашенька этот момент своей жизни, момент, перевернувший в ее судьбе все и поставивший все с головы на ноги, запомнила в тех мельчайших, чувственных подробностях, в которых способна запомнить только женщина. В комнате было полутемно, только яркий, преломившийся в двойных стеклах потолочного оконца желтый луч солнца падал на мамино рукоделье... скосив глаза, Сашенька увидела, что простыня смята у ног жгутом, и ее матово-белое тело жемчужно светится в полутьме, ― яркий луч падал из окошка под углом, мимо нее, и она оказывалась как бы в тени. ― Мне стан твой понравился тонкий И весь твой задумчивый вид, ― пела мама. ― А смех твой и грустный и звонкий С тех пор в моем сердце звучит! ― Мама, ― прошептала Сашенька, ― мама, ты поешь по-русски?! Мама смолкла, но не испугалась. Она посмотрела на дочь долгим пристальным взглядом чуть раскосых усталых карих глаз, и они вдруг ярко вспыхнули <...> Наконец, мама сказала, очень просто, но как-то очень чеканно, совсем не так, как говорят обычные люди: ― Да. Я урожденная графиня Ланге Анна Карповна. Да, я говорю по-русски, по-французски, и по-немецки, и по-испански, и по-итальянски, и, если надо, по-гречески…

— Вацлав Михальский, «Весна в Карфагене», 2001

Чистые, облегчающие душу слёзы катились по щекам Машеньки, падали на письмо, и от этого буквы в некоторых местах расплылись, и следы слез так и впечатались в плотную высококачественную бумагу на многие десятилетия. «Если бы мы все были дома, в России, и не было бы этой проклятой революции, то сегодня у нас в Николаеве был бы прием в честь маминого сорокалетия, и съехались бы десятки гостей, и мама пела бы любимый папин романс «Средь шумного бала…». О, а сегодня ведь здесь приём ― какое замечательное совпадение! Пусть Николь и ее муж считают, что хотят, а я буду считать, что это прием в честь моей мамы, но не скажу им, только спою для мамы и для папы «Средь шумного бала…». ― Размышляя так, Машенька пришла в хорошее настроение, потому что знала теперь, что будущий вечер обретает для нее смысл, тайный, заветный смысл, вот что прекрасно!

— Вацлав Михальский, «Весна в Карфагене», 2001

Солнце светило еще горячо, но под парусиновым тентом, что был натянут над игровой площадкой, было вполне терпимо. Машенька лупила мячиком о тренировочную стенку и напевала вполголоса: «Средь шумного бала, случайно, в тревогах мирской суеты…» Ей нужно было распеться, она хотела блеснуть на вечере этим русским романсом, этим ее тайным подарком в честь сорокалетия любимой мамочки. А муж Николь подберет аккомпанемент с голоса, в этом она была уверена. «Средь шумного бала, случайно, в тревогах мирской суеты тебя я увидел, но тайна твои покрывала черты…» Машенька стучала мячиком по стенке и распевалась все громче, громче.

— Вацлав Михальский, «Весна в Карфагене», 2001

	«Лёва дал такого маху, что не снилось даже Баху», ― мог бы сморозить по этому поводу Вадик Ясень, не упади он двадцать лет назад «средь шумного бала» мордой в винегрет с разрывом сердца.
	— Сергей Гандлевский, «НРЗБ», 2002

Сашенька встала, одернула гимнастёрку, сложила на груди руки, взяла паузу и запела: Средь шумного бала, случайно, В тревоге мирской суеты, Тебя я увидел, но тайна Твои покрывала черты. Лишь очи печально глядели, А голос так дивно звучал, Как звон отдаленной свирели, Как моря играющий вал. Мне стан твой понравился тонкий И весь твой задумчивый вид, А смех твой, и грустный, и звонкий, С тех пор в моем сердце звучит! Когда Саша закончила романс, никто не решился аплодировать, все были потрясены, а Константин Константинович даже заплакал, и эти его пьяные слезы сказали больше любых слов. Адам понял, что Сашенька пела для него, и произнёс в полной тишине: ― Вот это подарок так подарок! Спасибо, от всей души!

— Вацлав Михальский, «Одинокому везде пустыня», 2003

...в поэзии

	Верхом вдоль мельничной плотины, Спустив поводья, едет лорд: Фрак красный, белые лосины И краги чёрные ботфорт. А рядом в синей амазонке Миледи следует, склонив Свой стан затянутый и тонкий. Кругом ряды зелёных ив.
	— Юрий Сидоров, «Олеография», 1907

	Кроме бога Ваала! Всех богов ― всех времен ― и племен… Поколенью ― с провалом ― Мой бессмертный поклон! Вам, в одном небывалом Умудрившимся ― быть, Вам, средь шумного бала Так умевшим ― любить!
	— Марина Цветаева, «Поколенью с сиренью...» (из цикла «Отцам»), 16 октября 1936

	Серебряной ночью средь шумного бала, Серебряной ночью на шумном балу, Ты веер в волненьи к груди прижимала, Предчувствуя встречу к добру или злу. Средь шумного бала серебряной ночью Из музыки, роз и бокалов до дна, Как там на Кавказе когда-то, как в Сочи Волшебно и нежно возникла весна.
	— Ирина Одоевцева, «Серебряной ночью средь шумного бала...», 1951

Когда среди шумного бала Они повстречались случайно, Их встреча, казалось сначала, Была не нужна и печальна. Он начал с какого-то вздора В своем ироническом тоне. Но, не поддержав разговора, Она уронила ладони. И словно какая-то сила Возникла. И, как с палимпсеста, В чертах её вдруг проступила Его молодая невеста <...> Вот так среди шумного бала, Где встретились полуседыми, Они постигали начало Беды, приключившейся с ними.

— Давид Самойлов, «Средь шумного бала», 1978

...в кинематографе и массовом искусстве

	— Средь шумного бала, Случайно... В тревоге мирской суеты... Мне кажется, я женюсь. — Мне тоже так кажется. — Ну и как тебе Галя?.. — Ты же на ней женишься, а не я. — Но ведь ты же моя мама! — Главное, чтобы ты это помнил после женитьбы. — Я так понимаю, что Галя тебе не нравится. — Я не могу сказать, что я от нее в восторге, но, в общем, она неглупая, воспитанная.
	— из кинофильма «Ирония судьбы, или С лёгким паром!», 1975

	Смотрите ― еловые лапы грызут мои руки. Горячей смолой заливает рубаху свеча. Средь шумного бала шуты умирают от скуки Под хохот придворных лакеев и вздох палача.
	— Александр Башлачёв, из песни «Похороны шута» (альбом Башлачёв II), сентябрь 1984

	Средь шумного бала, случайно... Двое учёных из новосибирского Академгородка — Николай Баранов и Оксана Афанасьева — случайно создали водку, не вызывающую похмелья. <...> Исследователи пытались создать лекарство для больных сахарным диабетом второй степени на основе лишайника ягеля, который употребляют в пищу северные олени. Это растение обладает свойством выводить токсины из организма.
	— Алекс Экслер, «Средь шумного бала, случайно», 16 апреля 2021

См. также

• Молчи, скрывайся и таи
• Не прикасайся ко мне
• Солнце русской поэзии
• Эзопов язык
• Суета сует
• Гамбургский счёт
• Выдавливает из себя по каплям раба
• Дуба дать
• Колосс на глиняных ногах