Субре́тка (фр.soubrette — притворщица; итал.servetta) — женское актёрское амплуа, традиционный комедийный персонаж буффо, бойкая, остроумная, находчивая служанка, помогающая господам в их любовных интригах. Субретка появилась в «комедии дель арте», часто в роли Коломбины, оттуда она переместилась в произведения Мольера, созданные под влиянием комедии дель арте, например, Дорина в пьесе «Тартюф». Другими известными примерами являются Сюзанна в комедии Бомарше «Безумный день, или Женитьба Фигаро», Туанет в комедии Мольера «Мнимый больной», Фрозина в пьесе «Скупой»). В оперной музыке термин субретка относится как к сопрановому типу голоса, так и жанру оперных ролей.
Несмотря на довольно невысокое социальное положение, субретка выступает в очень важной драматургической роли и, хотя она формально и не принадлежит к главным действующим героям сюжетной линии, фактически её роль в построении сюжета зачастую ключевая. Она устраивает (или расстраивает) личную жизнь своей хозяйки, помогает ей в решении огромного числа возникающих при этом проблем. По её оценкам зритель судит о характере её госпожи.
...очень жаль, что Самойлова не играет в комедиях: это была бы превосходная субретка, особенно в комедиях Мольера; живость в разговоре, свобода в телодвижениях, очень выразительная, простодушно-плутовская физиономия и необычайная естественность ― всё обличает в ней, что она могла бы быть великою комическою артисткою...[1]
Д’Артаньян смотрел поочерёдно на этих двух женщин и вынужден был признать в душе, что, создавая их, природа совершила ошибку: знатной даме она дала продажную и низкую душу, а субретке — сердце герцогини.
Настало время удалиться, д’Артаньянъ простился съ милэди и вышелъ изъ гостиной, чувствуя себя самымъ счастливымъ человѣкомъ на свѣтѣ. На лѣстницѣ онъ встрѣтилъ хорошенькую субретку, которая слегка толкнула его, проходя, и, покраснѣвъ до ушей, извинилась такимъ пріятнымъ голосомъ, что прощеніе было тотчасъ получено.
...госпожа Туссень-Мезьер, была такое чудо, которому подобного в ролях субреток я никогда не видал: непонятно, как выпустили её из Франции. Что бы ни говорили новые поколения, как бы ни брезгали французы старевшимся искусством девицы Жорж, подобного ей не скоро они увидят.[4]
...мадемуазель Флора, субретка мадамъ Дюрье, была бойкая, хорошенькая дѣвушка, съ плутовскими глазами, маленькимъ вздернутымъ носикомъ и не много большимъ, но красивымъ ртомъ.
Другой типъ служанки на сценѣ — субретка въ какой-нибудь виллѣ. Это совершенно иная особа. Она представляетъ изъ себя обворожительное созданьице, прелестно одѣвается и всегда опрятна. Ея обязанность обмахивать ножки у креселъ въ гостиной; это единственная работа, которую она исполняетъ, но, надо сознаться, исполняетъ ее неустанно; она ни разу не войдетъ въ комнату, не обмахнувъ ножекъ у креселъ, и обмахиваетъ ихъ снова передъ уходомъ со сцены.
...и это ничего, что у рябой коровницы ты снимал в Козьей Балке дачу: эту дачу ты звал коттеджем, а ее хозяйку сиятельством; дворник у тебя превращался в дворецкого, девка Маланья в субретку, и даже мы, белошвейки, оказались у тебя принцессами...[6]
Роль г-жи Синецкой (она играла актрису Сенанж) неважна и могла быть выполнена лучше. Она играла благородно и ровно всю свою ролю, а ей бы следовало сначала играть бойкую французскую актрису-субретку, а потом, когда она представляет вымышленное лицо наследницы, внучатную сестру настоящего наследника, Ласуша, то надобно больше аффектации, больше явного притворства и манерности, ибо глупого Ласуща обманывать должно крупными, так сказать выпуклыми, чертами; тонкому, искусному притворству, похожему на истину, он скорее бы не поверил.[8]
Роль служанки Лизы выполняется г-жой Нагаевой очень удовлетворительно. Некоторые находят, что она сбивается на тон французской субретки; но как же быть, когда это лице не имеет подлинника в нашей общественной жизни, а действительно заимствовано из общих мест французской драматургии?[9]
Впорхнула довольно миловидная субретка (тоже по рисункам XVIII столетия), скромно сделала книксен и, подавая «Лакомке» книжку, мимикой объяснила:
— Барышня приказали кланяться и благодарить; просят, нет ли другой такой же книжки — почитать?
Увы! к величайшему моему огорчению, я должен сказать, что на обертке присланной книжки было изображено: «Сочинения Баркова. Москва. В университетской типографии. Печатано с разрешения Управы Благочиния».
Я так растерялся при этом открытии, что даже посовестился узнать фамилию барышни.
Между тем «Лакомка», бережно положив принесенный том на стол, устремился к субретке и ущипнул ее. Произошла мимическая сцена, по выразительности своей не уступавшая таковым же, устраиваемым на театре города Мариуполя Петипа.
— Еще ничего я от вас не видела, — говорила субретка, — а вы уж щиплетесь!
Тогда «Лакомка», смекнув, что перед ним стоит девица рассудительная, без потери времени вынул из шкапа банку помады и фунт каленых орехов и поверг все это к стопам субретки.
— А ежели ты будешь мне соответствовать, — прибавил он телодвижениями, — то я, подобно сему, и прочие мои сокровища не замедлю в распоряжение твоё предоставить!
Субретка задумалась, некоторое время даже рассчитывала что-то по пальцам и наконец сказала:
— Ежели к сему прибавишь еще полтинник, то — согласна соответствовать.
Весь этот разговор произошел ужасно быстро. И так как не было причины предполагать, чтоб и развязка заставила себя ждать (я видел, как «Лакомка» уже начал шарить у себя в карманах, отыскивая требуемую монету), то я со страхом помышлял: «Ну, уж теперь-то наверное скандала не миновать!»[10]
Другой типъ служанки на сценѣ — субретка въ какой-нибудь виллѣ. Это совершенно иная особа. Она представляетъ изъ себя обворожительное созданьице, прелестно одѣвается и всегда опрятна. Ея обязанность обмахивать ножки у креселъ въ гостиной; это единственная работа, которую она исполняетъ, но, надо сознаться, исполняетъ ее неустанно; она ни разу не войдетъ въ комнату, не обмахнувъ ножекъ у креселъ, и обмахиваетъ ихъ снова передъ уходомъ со сцены. Если ужь на чемъ не можетъ быть ни пылинки въ театральной квартирѣ, такъ это именно на ножкахъ отъ салонныхъ креселъ.
Она собирается выйти замужъ за камердинера, эта театральная субретка, какъ только они прикопятъ достаточно изъ своего жалованья, чтобы купить отель. Они полагаютъ, что для нихъ очень подходящая статья держать отель. Оба ни бельмеса не понимаютъ въ этомъ дѣлѣ, которое мы признаемъ довольно сложнымъ, но это нимало ихъ не безпокоитъ.
Они порядкомъ таки грызутся по поводу своихъ чувствъ, сценическая субретка и ея нареченный, и вѣчно они приходятъ за этимъ въ гостиную. Въ ихъ распоряженіи имѣется кухня, есть задъ (съ фонтаномъ и пригорками на заднемъ планѣ; вы можете видѣть это черезъ окно); однако, нѣтъ, ни одно мѣсто въ домѣ или около дома не кажется имъ достаточно хорошимъ, чтобъ браниться, за исключеніемъ гостиной. Они грызутся здѣсь такъ яростно, что это мѣшаетъ даже субреткѣ обмахивать ножки креселъ.
Ей, вѣроятно, недолго придется копить необходимую сумму для выхода замужъ: щедрость дѣйствующихъ въ пьесѣ лицъ но отношенію къ слугамъ заставляетъ серьезно подумать объ оставленіи невыгодныхъ профессій въ обыденной жизни и о вступленіи на новое болѣе выгодное поприще театральной субретки.
Никто и не помыслитъ о награжденіи театральной горничной менѣе, чѣмъ совереномъ, когда ее спрашиваютъ, дома ли баринъ или когда ей даютъ снести письмо на почту; а въ концѣ пьесы цѣлый каскадъ пятифунтовыхъ билетовъ сыплется ей въ руки. Благородный отецъ даетъ десять фунтовъ.
Театральная субретка весьма дерзка съ барыней; баринъ же неизмѣнно влюбляется въ нее, и это взбудораживаетъ весь домъ.
Иногда служанка бываетъ доброю и порядочною дѣвушкою; въ такомъ случаѣ это ирландка. Всѣ хорошія служанки на сценѣ ирландскаго происхожденія.
Всѣ гости-мужчины обыкновенно цѣлуютъ театральную субретку при входѣ въ домъ, подталкиваютъ ее въ бокъ и говорятъ:
— А знаете, Дженни, мнѣ кажется, вы чертовски прелестная дѣвушка, «кликъ»!
Они всегда такъ выражаются и служанкѣ нравится это.
Образы, которые он <Игорь Северянин> выбирает, всегда такие же шикарно-будуарные: Ножки пледом закутайте, дорогим ягуаровым <… > Виконт сомневался в своей виконтессе <… > Вы прислали с субреткою мне вчера хризантемы <...> Лакированная, парфюмерная, будуарно-элегантная душа! Он глядит на мир сквозь лорнет, и его эстетика есть эстетика сноба.[6]
Труппа очень невелика. Папаша, он же дядя, он же Панталоне; Пьеро и Пьеретта — веселые любовники; Арлекин и Коломбина — любовники томные; Трифальдино и Скрифучилио: они бывают и сладострастными старцами, и разбойниками, и обжорами, и скупцами; прибавить развязную лукавую субретку — и состав труппы готов.[7]
Молодые Самойловы также очень хороши; очень жаль, что Самойлова не играет в комедиях: это была бы превосходная субретка, особенно в комедиях Мольера; живость в разговоре, свобода в телодвижениях, очень выразительная, простодушно-плутовская физиономия и необычайная естественность ― всё обличает в ней, что она могла бы быть великою комическою артисткою, а между тем она играет русалок и подобные роли, которые будут со временем гробом ее таланта. Да как быть? Всему свое время, и русалкам также![1]
Всех лучше играла и всех более имеет таланта, по моему мнению, г-жа Альфред, занимавшая роль Финеты. На эту субретку всегда можно смотреть с удовольствием. Роль болтуньи-крестьянки в водевиле она выполнила очень хорошо.[8]
Субреток выполняла гадкая дочь его, к счастью, недолго: скоро приехала чудо-актриса Туссень. Вот тут было искусство неподражаемое; в этом ничего подобного ей с тех пор я не видывал; среди отличных собратий своих в комедии она была почти то же, что Филис в опере. <...>
Приехавшая в 1805 году девица Туссень, после того госпожа Туссень-Мезьер, была такое чудо, которому подобного в ролях субреток я никогда не видал: непонятно, как выпустили ее из Франции. Что бы ни говорили новые поколения, как бы ни брезгали французы старевшимся искусством девицы Жорж, подобного ей не скоро они увидят. Голова ее могла служить моделью еще более ваятелю, чем живописцу: в ней виден был тип прежней греческой женской красоты, которую находим мы только в сохранившихся бюстах, на древних медалях и барельефах и которой форма как будто разбита или потеряна. Самая толщина ее была приятна в настоящем, только страшила за нее в будущем: заметно было, что ее развитие со временем много фации отымет у ее стана и движений.[4]
С княжною вот что случилось. Ее нельзя признать в одежде горничной; такой прелестной субретки еще свет не видывал. Любовные проказы так же обыкновенны во дворце, как и в хижине, и ее пропустили вместе с Груней без препятствий, тем легче, что надзор за нею, как мы сказали уже, был снят по повелению герцога. Но шаг за дворцовое крыльцо ― и ее ожидает присмотр более строгий, более неусыпный, заменяющий целую сторожевую цепь, самую исправную полицию, превосходящий своею бдительностию даже шпионов Бирона: это присмотр матери.[2]
Милэди высунула изъ дверецъ свою прелестную бѣлокурую головку и отдала какое-то приказаніе горничной.
Горничная, хорошенькая дѣвушка лѣтъ двадцати, двадцати-двухъ, лишая и проворная, настоящая субретка знатной барыни, соскочила съ ножки, на которой она сидѣла, по обычаю того времени, и направилась къ террасѣ, на которой д’Артаньянъ видѣлъ Любена.
Д’Артаньянъ слѣдилъ за субреткой и видѣлъ, что она пошла къ террасѣ. Случайно какое-то приказаніе, отданное извнутри дома, отозвало Любена съ террасы, такъ что Плянше остался одинъ, посматривая по сторонамъ и выглядывая, куда скрылся д’Артаньянъ.
— Флора, кто это звонилъ, пока я была въ ваннѣ?
Съ этимъ вопросомъ обратилась къ своей горничной мадамъ Дюрье, сидѣвшая за завтракомъ въ кокетливомъ утреннемъ костюмѣ.
Замѣтимъ мимоходомъ, что мадемуазель Флора, субретка мадамъ Дюрье, была бойкая, хорошенькая дѣвушка, съ плутовскими глазами, маленькимъ вздернутымъ носикомъ и не много большимъ, но красивымъ ртомъ.
Эта особа отличалась строгой добродѣтелью, если положиться на ея слова, такъ такъ она клялась всѣми святыми, что ея сердце еще не говорило. Но мало мальски подозрительному наблюдателю показалось-бы страннымъ, то обстоятельство, что мадемуазель Флора постоянно исчезала, какъ только извѣстная флейта въ четвертомъ этажѣ, начинала играть арію Приди въ мою обитель.
Можетъ быть субретка до такой степени любила звуки флейты, что выходила на лѣстницу, чтобы лучше слышать? Или можетъ быть, не довольствуясь этимъ, она поднималась этажемъ, двумя, наконецъ тремя выше, чтобы слушать музыканта какъ можно ближе? объ этомъ мы не можемъ сказать ничего опредѣленнаго, тѣмъ болѣе что мадемуазель Флора появляясь послѣ каждаго изъ этихъ исчезновеній, давала самыя разнообразныя объясненія своего отсутствія, но никогда даже и не заикалась о своемъ пристрастіи къ флейтѣ и аріи Приди въ мою обитѣль въ особенности.
Музыкальный фанатизмъ, какъ бы онъ ни былъ силенъ, не можетъ наполнить всего сердца, поэтому мы должны прибавить, что въ сердцѣ Флоры привязанность къ мадамъ Дюрье занимала не малое мѣсто. Субретка искренно любила свою госпожу.
— Слышали ли вы когда-нибудь о железнодорожной компании в Техасе? Ну, про нее нельзя сказать, что она благотворительное общество для оказания помощи актёрам. Я одно время разъезжал по западным деревушкам с летней труппой актеров из того сорта, которые жуют слова, как табак. Конечно, наше предприятие лопнуло, когда субретка убежала с имевшим шумный успех бивильским <Севильским> цирюльником. Я не знаю, что сталось с остальной труппой. Я их видел в последний раз, когда я им заявил, что в кассе нашего предприятия было сорок три цента. Правда, я их никогда после этого не видел, но я слышал их ещё целых двадцать минут из леса, куда я бежал от их преследований.
А герцог подцепил какую-то субретку,
Прехитрую и страх жестокую кокетку.
Обеды, ужин, шляпки, дача, эсклаваж,
Прислуга, мебель, повар, серьги, экипаж
И маклер, векселя и разные агенты,
И новые займы, и адские проценты
Всё это кончилося тем, что года в два
Квартирой им была, известно что — тюрьма.
И поделом, ведь новый магазин
Открылся на Кузнецком, ― не угодно ль
Вам посмотреть?.. Там есть мамзель Aline,
Monsieur Dupré, Durand, француз природный,
Теперь купец, а бывший дворянин;
Там есть мадам Armand; там есть субретка
Fanchaux ― плутовка, смуглая кокетка!
Вся молодежь вокруг ее вертится.
Мне ж всё равно, ей-богу, что случится![3]
Вы прислали с субреткою мне вчера кризантэмы ―
Бледновато-фиалковые, бледновато-фиалковые…
Их головки закудрились, ароматом наталкивая
Властелина Миррэлии на кудрявые темы…[5]
Ты ходишь в кофте модной,
В прическе городской,
Такою благородной,
Господскою такой.
Ты знаешь все повадки
Субреток записных,
Хоть свет твоей лампадки
Благоговейно тих.[11]
↑ 12Игорь Северянин, «Громокипящий кубок. Ананасы в шампанском. Соловей. Классические розы.» — М.: «Наука», 2004 г.
↑ 12К. И. Чуковский. Собрание сочинений. Том 8. — М., «Терра»-Книжный клуб, 2004 г.
↑ 12А. И. Куприн. Пёстрая книга. Несобранное и забытое. — Пенза: 2015 г.
↑ 12Аксаков С. Т. Собрание сочинений в 5 томах. — М., «Правда», 1966 г. (библиотека “Огонек”), Том 4. — с. 3-222
↑Н. И. Надеждин. Литературная критика. Эстетика. (сост. и комм. Ю. В. Манна). — М.: Художественная литература, 1972 г.
↑Салтыков-Щедрин М. Е. Полное собрание сочинений, 1837—1937: В 16 томах — М.; Л.: Издательство АН СССР, 1974 г. — Том 16. Сказки, 1869—1886. Пёстрые письма, 1884—1886. — стр. 118
↑Пётр Потёмкин в книге: Поэты «Сатирикона». Библиотека поэта (большая серия). — Л.: Советский писатель, 1966 г.
↑Е. Венский в книге: Поэты «Сатирикона». Библиотека поэта (большая серия). — Л.: Советский писатель, 1966 г.
