Верь в единое зерно золота и киновари Дао-Пути,
Ибо когда змея съест его, то она становится драконом;
Когда курица проглотит его, она становится фениксом;
Летят они, вступая в сферу чистоты, во владения истинного ян.[1]:168
На Западной горе, Сишань, свирепствует белый тигр;
В восточномморе не может найти места зелёный дракон.
Двумя руками ты их схвати, чтоб насмерть дрались;
Тогда, превратившись, вдруг станут они комком золотого пурпурного инея.[1]:168
С самого начала и до конца лунного затмения местные ламы с участием простых обывателей неистовствовали: звонили в бубны, барабаны, тарелки, гудели в раковины, и рядом, там и сям, гремела трескотня бомб и ружейных выстрелов. Иногда всё <это> вместе, с дикими воплями монголов и китайцев, составляло чудовищную какофонию. Все это проделывалось с целью уничтожить дракона, проглотившего Луну, и скорейшего возвращения ночного светила. Монголы все же верят в благополучный исход всякого затмения (и солнечного, и лунного, и полного, и частичного), потому что дракон ― это воздушное чудовище, не имеет желудка, и проглоченное им светило очень скоро освобождается, чтобы иметь возможность освещать путь человечеству.[2]
— Пётр Козлов, «Географический дневник Тибетской экспедиции 1923-1926 гг.», 1925
Именно, первая дифференциация в периодических манифестациях вечной Природы, бесполой и беспредельной, есть Адити в «Том», или потенциальное пространство внутри отвлеченного Пространства. В следующей своей манифестации оно является в виде божественной беспорочной Матери Природы внутри всевмещающей, абсолютной Беспредельности. Так Пространство называется Матерью до ее космической деятельности и Отцом-Матерью при первой стадии пробуждения. Так сказано в древних Учениях: «От начала, прежде чем Матерь стала Отцом-Матерью, Огненный Дракон двигался в Беспредельности…»
― Нет, не это, не про вас, ― засмеялась Нина, ― это мое специфически женское. Как раз вчера Семенов рассказал мне и в связи с вами о Василиске. Это огнедышащий дракон ― очень темного происхождения, но, кажется, сын петуха и змеи. С ним никто не может справиться, потому что на кого он взглянет, тот каменеет, но стоит только ему самому показать зеркало, как и он обращается в камень. Вот так и с вами. То вы видели только Стрельцова и Онуфриенко, а вчера вы увидели и самого себя в их компании. Ну и всё ― больше вы туда не сунетесь, так?
― Да, Нина Николаевна.[3]
― Г-голубчик, ― пророкотал Федор Симеонович, ― Амвросий Амбруазович! Н-надо же принять во в-внимание в-возможные осложнения… В-ведь никто же не занимается, скажем, д-драконом в здании, х-хотя есть и огнеупоры, и…
― У меня не дракон, у меня счастливый человек! Исполин духа! Как-то странно вы рассуждаете, товарищ Киврин, странные у вас аналогии, чужие! Модель идеального человека ― и какой-то внеклассовый огнедышащий дракон!..
― Г-голубчик, да дело же не в том, ч-что он внеклассовый, а в том, что он п-пожар может устроить…
― Вот, опять! Идеальный человек может устроить пожар! Не подумали вы, товарищ Федор Симеонович!
― Я г-говорю о д-драконе…
― А я говорю о вашей неправильной установке!
...Цереброн Эмдеэртий сорок лет излагал в Высшей Школе Небытия Общую Теорию Драконов. Как известно, драконов не существует. Эта примитивная констатация может удовлетворить лишь ум простака, но отнюдь не учёного, поскольку Высшая Школа Небытия тем, что существует, вообще не занимается; банальность бытия установлена слишком давно и не заслуживает более ни единого словечка. Тут-то гениальный Цереброн, атаковав проблему методами точных наук, установил, что имеется три типа драконов: нулевые, мнимые и отрицательные. Все они, как было сказано, не существуют, однако каждый тип — на свой особый манер. Мнимые и нулевые драконы, называемые на профессиональном языке мнимоконами и нульконами, не существуют значительно менее интересным способом, чем отрицательные. — перевод: Ф. В. Широков, 1967
― Я думаю, что шахматы игра несовершенная. В ней не хватает ещё одной фигуры.
― Какой?
― Дракона.
― Где же он должен стоять? На какой клетке?
― Он должен находиться вне шахматной доски. Понимаешь: вне!
― И как же он должен ходить?
― Он должен ходить без правил. Он может съесть любую фигуру. Игрок в любой момент может ввести его в дело и сразу же закончить партию матом.
― Позволь… ― пролепетал я.
― Ты хочешь сказать, что это чушь. Согласен. Чушь. Но чушь гениальная. Кто успеет первый ввести в бой дракона и съесть короля противника, тот и выиграл. И не надо тратить столько времени и энергии на утомительную партию. Дракон― это революция в шахматах! ― Бред![5]
Неужели это мы умирали сегодня внизу от жары? Холод пробирает до костей. Оставляем груз на месте будущего базового лагеря и, несмотря на свинец в ногах, спешим оставить негостеприимные вершины. Скорее вниз, в ласковую духоту ущелий. Благодатна ты, июльская ночь долины! На спуске три часа. Теперь быстрее спать: вылезет утром из-за хребта Огненный дракон, опалит своим дыханием склоны ― не до сна будет. <...>
Между собой договорились ― идти, как пойдется. И вот Пропасть. В Азии главное ― успеть одеться до солнца. Огненный Дракон превращает процедуру натягивания спелеодоспехов в исключительное удовольствие. Знаете, как готовят курицу в фольге? Ну, тогда у вас есть кое-какое представление о процессе, так сказать, снаружи. Кейвер имеет возможность познакомиться с ним изнутри. Нет уж, хватит с нас острых ощущений. Встаем в шесть утра, завтракаем и одеваемся в сереющих сумерках рассвета и штурм начинаем до солнышка.
Глаза чудовища были круглые и отливали тусклым серебром. Морщинистые веки медленно опускались. Дракон делал вид, что не обращает на нас никакого внимания. Он поднял лапу, поискал, куда ее поставить. Поставил. С неуклюжим изяществом переволок белое брюхо через ствол поваленного махагона, преграждавший ему путь. Сделал два быстрых шага и приподнял тупую морду. Я возблагодарил Создателя, что дракон не может подняться на задние лапы, подобно тиранозаурусу рекс: лапы были не длиннее и не мощнее передних. Это был ползающий дракон. Кожа его отливала перламутром. Чешуйки были настолько мелки, что сливались. Негры его называли за это «голым драконом».
― Степаныч, я сейчас свалюсь, ― предупредил меня Коломиец.
― Но не з переляку, а з лютой нэнависти, ― сказал я. ― Ты лучше хватайся вон за тот сучок. <...>
Дракон дважды обошёл вокруг дерева, где мы нашли убежище, остановился и стал одновременно покачивать хвостом и мотать башкой, словно бы колеблясь: то ли перегрызть ствол, то ли околотить нас, как груши. Коломиец крякнул и утвердился на случай второго варианта. Дракон еще раздумывал, а насекомые уже вовсю нас жрали. Накомарники не пережили нашего мгновенного взлета.[6]
Садовая ферма располагалась за 68-м выходом с Лонг-Айлендского шоссе: то ли случайно, то ли из-за близости кладбища. Вдоль обочины стояли фигуры деревянных медведей, орлов, ветряных мельниц, индейцев. На крыше был приколочен двуглавый дракон, вырезанный для отпугивания птиц. Рядом с деревянными поделками стояли гипсовые гномы, богородицы, черепахи и лягушки для украшения приусадебных фонтанов. Грабор посидел в машине один, слушая вороньи крики, потом неуклюже выбрался наружу и побрел вслед за девушками.[7] — фрагмент 1
— Вадим Месяц, «Лечение электричеством» (роман из 84-х фрагментов Востока и 74-х фрагментов Запада), 2001
Девушки — самые странные создания в мире, не считая драконов, если они (я имею в виду драконов), конечно, существуют.
В 50-х годах меня тут же потчевали блюдом «Битва тигра с драконом», где змеиное мясо готовится вместе с кошачьим. На сей раз нам его не подали (может быть, учитывая вкусы и предубеждения иностранных туристов, которых теперь в Кантоне куда больше, чем прежде). Зато предложили отведать змеиного мяса в блюде с не менее поэтическим названием «Дракон играет с фениксом». Драконом тут была медянка, а роль мифической птицы была предоставлена курице.[8]
Седмь глав зияли на теле вдруг едином.
Где зависть, в жале яд носящая змеином,
И злобы мерзкия свирепый крокодил,
И вепрь неистовства неодолимых сил,
С языком лисиим пронырливое льщенье,
Зев волчия алчбы, тигр ярый похищенье
И львины челюсти рыкающей войны
В одном чудовище на дерзость рождены.
Взирая на сего Елисавет дракона,
Лежащего кругом отеческого трона,
Рекла: «Что сей мне враг препятствует восход,
Которого давно желает мой народ?
Не мой ли сей венец? Не я ли дщерь Петрова?
И россы моего все требуют покрова.
Ничто не может мне путь к славе пересечь».
Сию геройскую окончевая речь,
Сиянием вокруг небесным просветилась
И выше смертныя величеством явилась. Минервы чудный в ней изображался вид;
Петров дух был ей шлем, любовь россиян щит.
Без грому молния, из ясности блистая,
В драконовы главы и в сердце ударяя,
Смутила горду кровь, пронзила грозный взор.
Сражен, прогнан, убег Рифейских дале гор.[9]
— М. В. Ломоносов. «Надпись на день восшествия на престол ее величества 1753 года, где ее величество уподобляется Минерве, молниею поражающей дракона многоглавного», 1753
Единовластие прехвально,
А многовластие нахально.
Я это предложу
Во басенке, которую скажу.
При множестве хвостов, таская их повсюду,
Стоглавный был Дракон.
Согласья не было законов ниоткуду,
Глава главе тьму делает препон,
Хвосты, лежат они, ни в избу и ни вон,
Лежат они, куда занес Дракона сон.
При множестве хвостов, подобно как и он,
Единоглавый был Дракон,
Согласен был закон.
Я крепко в том стояти буду,
Что счастья…
И праведного там не может быть указа
Между людей,
Где равных множество владеющих судей.
Где много мамушек, так там дитя без глаза.[10]
Моя душа ― глухой всебожный храм,
Там дышат тени, смутно нарастая.
Отраднее всего моим мечтам
Прекрасные чудовища Китая.
Дракон ― владыка солнца и весны, Единорог ― эмблема совершенства,
И феникс ― образ царственной жены,
Слиянье власти, блеска и блаженства.
Люблю однообразную мечту
В созданиях художников Китая,
Застывшую, как иней, красоту,
Как иней снов, что искрится, не тая.
Симметрия ― их основной закон,
Они рисуют даль ― как восхожденье,
И сладко мне, что страшный их дракон ―
Не адский дух, а символ наслажденья.[11]
Статья в Википедии
Медиафайлы на Викискладе
Новости в Викиновостях
.svg){kind=logo}
