Перейти к содержанию

Колокольчики мои...

Материал из Викицитатника
Алексей Толстой (1840-е)

«Колокольчики мои…» — хрестоматийное стихотворение Алексея Константиновича Толстого, написанное в 1840-х годах. Открывало цикл «Шесть стихотворений»; впервые было опубликовано в 1854 году (журнал «Современник»). На этот текст было написано несколько романсов, авторство самого известного из которых принадлежит Булахову. В XX веке отрывки из стихотворения вошли в школьную программу. В письме к жене от октября 1856 г. автор назвал это произведение одной из своих «самых удачных вещей».

Толстой писал «Колокольчики мои…» долго. Ранний вариант имеет другую строфику, и иную, грустную тональность; колокольчики там — хранители памяти о старине. Впоследствии мотив тоски о прошлом родной страны был отодвинут на второй план, а в центре оказалась патриотическая мысль о великом назначении России, призванной объединить все славянские народы. Стихотворение открывается чудесной картиной малороссийской природы, среди которой вырос автор. Но от природы поэт резко переходит к истории и даже к политике, что Ю. Айхенвальд считает признаком «внутренней нецельности», неспособности совместить русское с общечеловеческим. В сокращённом тексте, положенном в основу романса, политическая составляющая практически отсутствует.

Первоисточник

[править]
  •  

Колокольчики мои,
Цветики степные!
Что глядите на меня,
Тёмно-голубые?
И о чём звените вы
В день весёлый мая,
Средь некошеной травы
Головой качая?

Конь несёт меня стрелой
На́ поле открытом;
Он вас топчет под собой,
Бьёт своим копытом.
Колокольчики мои,
Цветики степные!
Не кляните вы меня,
Тёмно-голубые![1]

  Алексей Толстой, «Колокольчики мои...» (первые две строфы)

...в публицистике и документальной прозе

[править]
  •  

Частный момент старинного или русского, взятый в своей обособленности, не углубленный до какой-нибудь общей категории существования, сказывается и в том, что Толстой легко совершает переход от природы к истории и даже от природы к политике. Малороссия – это для него тот край, где все обильем дышит, где реки льются чище серебра – и где с Русью бились ляхи, где пролито много крови славной в честь древних прав и веры православной. Он начинает с этого прелестного привета:
Колокольчики мои,
Цветики степные!
Что глядите на меня,
Тёмно-голубые?
И о чём звените вы
В день весёлый мая,
Средь некошеной травы
Головой качая? —
но сейчас же оказывается, что это — аллегория, что он имеет в виду не цветы, а царства, что мчится он на коне славянском, и туда, где «ковшей славянских звук немцам не по сердцу». И потому в его трагедиях тоже больше истории, чем психологии; временные события не показаны в своем вечном смысле и общечеловеческой значительности. Страницы русской летописи под рукою Толстого не стали всеобщими.
Дробность вдохновения, отсутствие душевного синтеза, внутренняя нецельность характерно проявляются и в других сторонах его поэзии.[2]

  Юлий Айхенвальд, «Алексей Толстой», 1909
  •  

Пятью годами раньше Фета А. К. Толстой опубликовал стихотворение о колокольчиках-цветах — стихотворение, тоже ставшее народной песней. Писалось оно в 1840-х годах и было не только собственно лирическим, но и политическим: «звон» цветков-колокольчиков связывался в нём с важнейшими событиями русской истории. В этом смысле наиболее показательной была самая ранняя, впоследствии значительно переработанная, редакция этого стихотворения:
Колокольчики мои,
Цветики степные,
Что звените вы в траве,
Темно-голубые?
Старину ль зовете вы?
Будущие ль годы?
Новагорода ль вам жаль?
Дикой ли свободы? <...>
Колокольчики мои
В ковыле высоком!
Вы звените о былом
Времени далеком.
Обо всем, что отцвело,
Чего уж нет боле,
О боярах на Руси,
О козацкой воле! <...>
Функция дорожного колокольчика, примененная к колокольчику-цветку, существенно видоизменялась. Тот своим характерным звоном должен был обозначать некоего индивидуального человека ― седока или хозяина. Степные цветки никому не принадлежат ― поэтому звонят, что называется, «обо всех» ― и, конечно, о русской истории, движением которой определена жизнь и современная судьба этих «всех».
В последующих редакциях стихотворения было убрано это перечисление мотивов старины ― тем «звона» колокольчиков. Зато появился мотив езды, бега, сопряжённый с традиционным представлением о колокольчике под дугой:
Конь несёт меня стрелой
На поле открытом,
Он вас топчет под собой,
Бьёт своим копытом.
Введенный мотив движения в данном случае еще более расширил исходную символику «колокольчика». Знак индивидуальности, звук отдельной «личности», колокольчик к тому же стал исполнять мелодию, сопряженную с исходной «оппозиционной» наполненностью этой личности относительно к существующим порядкам в стране, и при этом стал осознаваться, помимо всего прочего, живым, естественным, «природным» существом, кровно связанным с общерусскими задачами. Перезвон колокольчиков-цветков оказался родственен общему «звону колоколов»...[3]

  Вячеслав Кошелев, «Время колокольчиков»: Литературная история символа, 2000
  •  

Агрессивное бельгийское действо безжалостно давило на нервы зрителей. Первыми покидали зал возмущенные пенсионерки. А с норвежского спектакля уходили оскорблённые патриоты. Если с клоунскими выходками под «Калинку» и «Колокольчики мои» более или менее смирились все, то шутовство под ветеранскую «Майскими короткими ночами...» переполнило чашу терпения. Но норвежские парни не хотели никого обижать. Они просто оттягивались под звуки старенького радиоприемника, ругались на тарабарщине и собирали-разбирали багаж.[4]

  — Елена Губайдуллина, «Огорошили. Европейский фестиваль современного танца сделал ставку на контрасты», 2001
  •  

Что же касается следующего стихотворения-песенки, которую поёт Болванщик, то мы снова имеем дело с примером настоящей пародии:
Крокодильчики мои,
Цветики речные!
Что глядите на меня,
Прямо как родные?
Это кем хрустите вы,
В день весёлый мая,
Среди нескушанной травы
Головой качая?
Это со всей очевидностью пародия на стихотворение А. К. Толстого «Колокольчики мои...». Заходер, как и Набоков в этом случае, снова отказывается от передачи содержания английского оригинала, но зато мы видим сохранение размера, композиции и даже части рифм оригинала русского, и перенос элементов оригинала в пародию: дословный («что глядите на меня», «в день веселый мая», «головой качая») и с изменениями («крокодильчики мои» из «колокольчики мои», «цветики речные» из «цветики степные», «средь нескушанной травы» из «средь некошенной травы», «хрустите» из «грустите»). В результате Заходер создал очень смешное стихотворение, в котором, кстати, неожиданно появляется крокодил из первого стишка.[5]

  — Евгения Семенюк, «Викторианская поэзия и Льюис Кэрролл», 2003
  •  

...авторская мысль находится в русле русской же поэтической традиции: имперская доминанта характерна, как помним, для стихотворения А. К. Толстого «Колокольчики мои...», датированного сороковыми годами XIX в. и впервые напечатанного в четвертом номере журнала «Современник» за 1854 г. Фрагмент его, послуживший основой популярного романса, заслонил политическое звучание менее известных широкому читателю вариантов и редакций этого стихотворения. Поэтому считаем необходимым напомнить, что красной нитью проходит в них провозглашение исторической миссии России как объединительницы славян. Примечательны строки, не вошедшие в окончательный вариант стихотворения:
На одних цвели полях
Древле наши деды,
Русс и чех, хорват и лях
Знали те ж победы!
Будь же солнцем наших стран
И княжи над нами!
Кто на бога и славян
С русским орлами!
Здесь идея славянского единства и главенствующей роли Москвы — третьего Рима — воплощена в метонимическом упоминании гербовых «русских орлов», ассоциативно соотносимыми с героическими русскими воинами.[6]

  — Ирина Герасимова, «Имперские мотивы в русской лирике периода Первой мировой войны», 2011
  •  

Вспомним и другого графа Толстого — Алексея. «Колокольчики мои, цветики степные…» — народна ли эта песня? Думается, вполне. Хотя кто-то помнит графское звание автора стихов. А сколько ещё таких авторских произведений уходит в народ?[7]

  — Татьяна Яковлева, «Частный взгляд на народность культуры», 2013
  •  

Конечно, и Алексею Константиновичу Толстому досталась своя порция хрестоматийности — но какая! Едва ли не в букваре печатается его: «Колокольчики мои...», но всего-навсего начальная строфа большого стихотворения! И это не столь безобидное сокращение. Не только потому, что любое покушение на авторскую волю малопочтенно. Это стихотворение Толстого занимает особое место в его творческой биографии. Он писал «Колокольчики» долго, есть их ранний вариант — с иной, четырёхстрочной строфикой, с иной, грустьгрустной тональностью:
Я прислушаюся к вам,
Цветики степные,
Русским людям передам
Я дела былые!
Здесь степные колокольчики — только хранители памяти о родной старине, в то время как в окончательной редакции тихое шелестение качающихся цветов постепенно перерастает в другой звук – набатный:
Громче звон колоколов,
Гусли раздаются,
Гости сели вкруг столов,
Мёд и брага льются…
Идея «честного пира», мирного славянского союза в полный голос звучит в этом стихотворении 1840-х годов, определяя, следует заметить, важнейшую тему русской лирики на многие и многие десятилетия, вплоть до блоковских «Скифов»...[8]

  Сергей Дмитренко, «Граф Алексей Константинович Толстой как человек и поэт», 2015
  •  

Однако, считая «Колокольчики» одной из своих «самых удачных вещей», Толстой, тем не менее, словно предупредил тех, кто хотел бы свести его лирическое переживание к политическим декларациям, написав знаменитое также восьмистишие «Двух станов не боец, но только гость случайный…»
Союза полного не будет между нами —
Не купленный никем, под чьё б ни стал я знамя,
Пристрастной ревности друзей не в силах снесть,
Я знамени врага отстаивал бы честь!
Толстой по всему строю своего творчества, по знанию и владению родным языком был русским писателем, поэтом. Но свое назначение он понимал особым образом, что не всегда осознавалось даже его собратьями по литературному труду. Ими тоже, не только публицистами и чиновными идеологами.[8]

  Сергей Дмитренко, «Граф Алексей Константинович Толстой как человек и поэт», 2015

...в мемуарах и дневниковой прозе

[править]
  •  

На лицах проступает внимание.
― Это чьи стихи? ― спрашивает Галя.
― Алексея Толстого. Не современного писателя, а поэта девятнадцатого века. Он вырос в имении на Украине и много писал о ней. «Колокольчики мои, Цветики степные, Что глядите на меня, Тёмно-голубые…»
Слушают. Всё отрешённей от лагеря, всё нежнее улыбаются глаза. На следующей поверке становятся рядом со мной. Просят:
― Читайте стихи. Алексея Толстого![9]

  Нина Гаген-Торн. «Memoria», 1979
  •  

Учили арифметическим действиям, географии, географической карте (чукчи, ненцы, лопари, камчадалы) с непропорционально большими и жирными чёрными квадратами, прямоугольниками и кружками разных полезных ископаемых, но параллельно этому и думаю, что вопреки воле и желанию учителей, шла обработка детских мозгов и детских душ. Заставляли, велели в РОНО ― и вот мы уж после уроков, соединившись, все четыре класса вместе, разучиваем песни, поем хором, сидя за партами <...> И на уроках по родной речи, где учить бы нам и читать наизусть «Колокольчики мои, цветики степные», или «Белеет парус одинокий», или что-нибудь хотя бы из «Конька-Горбунка», мы талдычили вслед за учителями: «А по полю нашему трактора, трактора…»[10]

  Владимир Солоухин, «Смех за левым плечом», 1989
  •  

Невозможная была грязища. Всё было ей обречено. Вся Россия. Не фигуральная, конечно, не подноготная ― подножная, она загустевала в крови, налипала в навыки, и компенсацией, заклятьем, своего рода алыми изнутри глубокими галошами ― следует почесть утра туманные, колокольчики мои, Днепр при тихой погоде и остальное прочее. Этим искупалось лопуховое неустройство улиц, убийственные просёлки, слякоть и морось, и только лето красное вкупе со слюдяной зимой обладали чистым цветом и снежным блеском. Тютчев приплюсовал сюда первоначальную осень.[11]

  Асар Эппель, «Шампиньон моей жизни», 1996

...в художественной прозе и беллетристике

[править]
  •  

Лёнька слышал, как бьётся его сердце и как деликатно, сдерживаясь, сопит рядом с ним широкоплечий солдат. Голос у матери был не сильный, но пела она тепло, задушевно, по-домашнему… И зрители долго не отпускали её со сцены. Ей пришлось спеть и «Когда я на почте служил ямщиком», и «Вечерний звон», и «Колокольчики мои, цветики степные», и даже, когда петь стало уже нечего, глуповатую песенку про какую-то «мадам Люлю»…[12]

  Алексей Пантелеев, «Лёнька Пантелеев», 1952
  •  

Не интересовались, что означают слова, написанные и выцарапанные гвоздем на лестничных клетках, на заборах и в лифтах? А я очень интересовалась. В шесть лет из уличных разговоров я уже знала всю теорию и кое-что даже наблюдала у родителей из практики. Конечно, это было всё очень удивительно и, конечно, посещали меня сомнения: может быть, это детская придума, и как могут взрослые заниматься такой однообразной возней? Я вот до сих пор помню два самых первых, выученных мною в детстве стишка. Самый-самый первый ― это всем известное: «Колокольчики мои, цветики степные.. .» и далее согласно всем известному тексту.[13]

  Сергей Есин. «Стоящая в дверях», 1992
  •  

― Мы с сестрой иногда играем в одну музыкальную игру, которой в детстве научил нас покойный папа, ― объяснила она, разбирая свой травяной сор. ― И я хочу, чтобы мы с вами сейчас сыграли в неё… Я кладу перед вами растение, а вы называете мне музыкальное произведение, которое оно вам навевает. Ну, для начала что-нибудь полегче. Вот, например, лесной колокольчик… ― Она подвинула пальцами к середине стола высохший хрупкий цветок.
Романсы можно? ― спросила я.
― Что угодно.
Мы с Коста почти одновременно произнесли: ― «Колокольчики мои, цветики степные...» ― «Однозвучно гремит колокольчик...»
― А если включить ассоциативное мышление? ― не удовлетворилась Ольга Ивановна.
― «Колокола» Рахманинова… ― подумав, сказал Заур.[14]

  Ирина Полянская, «Прохождение тени», 1996
  •  

Я мог бы проводить время с ним одним, шутить, говорить о поэзии. «Я так чувствую стихотворение или песню, ― признавался он, ― например, «Колокольчики мои» или «Слава тебе, безысходная боль», как будто я ― этот юноша или мальчик, или жена дровосека, что прямо словно оказываюсь в раю».[15]

  Анатолий Найман, «Любовный интерес», 1999
  •  

Питательный корм для животноводства ― клевер: значительно уменьшенные меховые казачьи шапки, выкрашенные всеми оттенками сиреневого и прогибающиеся под тяжестью механизированных шмелей. Колокольчики мои, цветики степные, что глядите на меня, тёмно-голубые, а в жизни ― лиловые, покачивающиеся вниз головой на тонких стебельках. И таинственный львиный зев, цветы которого раскрываются, подобно львиной пасти, когда на их нижнюю часть садится достаточно упитанная пчела.[16]

  Бахыт Кенжеев, «Из Книги счастья» , 2007

...в поэзии

[править]
  •  

Колокольчики мои,
Что же ― не мои вы...
Словно сами не свои,
Сами ― не свои вы.[17]:333

  Михаил Савояров, «Кол у кола» (из сборника «Оды и пароды»), 1926
  •  

Я прислушиваюсь чутко,
Но никак не разберу ―
То ли память шутит шутку,
То ли ум ведет игру,
То ли в голос учат листья
Речи новые свои:
«Вы откуда собралися,
«Колокольчики мои?
«В праздник, вечером росистым
«Дятел носом тук да тук...[18]

  Николай Моршен, «Я свободен, как бродяга...» (из книги «Двоеточие»), 1967
  •  

Крокодильчики мои,
Цветики речные!
Что глядите на меня,
Прямо как родные?
Это кем хрустите вы,
В день весёлый мая,
Среди нескушанной травы
Головой качая?[19]

  Борис Заходер, из пересказа «Алисы в стране чудес», 1971
  •  

Колокольчики мои,
цветики степные,
что глядите на меня,
словно псы цепные?..

  Владимир Иванов, «Колокольчики мои, 11 слов», 2011

Источники

[править]
  1. А. К. Толстой. Сочинения в 2-х т. — М.: Художественная литература, 1981 г. — Том 1. Стихотворения.
  2. Ю. И. Айхенвальд. Силуэты русских писателей. В 3 выпусках. Вып. 1. — М., 1906 — 1910; 2-е изд. М., 1908 — 1913 гг.
  3. Кошелев В. А. «Время колокольчиков»: Литературная история символа (в сборнике: Русская рок-поэзия: текст и контекст). — М.: 2000 г.
  4. Губайдуллина Е. Р. Огорошили. Европейский фестиваль современного танца сделал ставку на контрасты. ― М.: «Известия», 12 октября 2001 г.
  5. Семенюк Е. В. Практика перевода стилизованной англоязычной литературы. Глава 5. Викторианская поэзия и Льюис Кэрролл. — М.: Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова. Диссертация. 2003 г. — стр.63
  6. Герасимова И. Ф. Имперские мотивы в русской лирике периода Первой мировой войны. — М.: Вестник Московского государственного гуманитарного университета им. М.А. Шолохова. Филологические науки. № 2. 2011 г.
  7. Татьяна Яковлева. Частный взгляд на народность культуры. ― М.: «Менестрель», №2, 2013 г.
  8. 1 2 Сергей Дмитренко. Граф Алексей Константинович Толстой как человек и поэт (в книге: А. К. Толстой. Стихотворения и поэмы). — Litres, 2015 г.
  9. Гаген-Торн Н. И. Memoria. ― М.: Возвращение, 1994 г.
  10. Владимир Солоухин. Смех за левым плечом: Книга прозы. — М., 1989 г.
  11. Асар Эппель. «Шампиньон моей жизни». — М.: Вагриус, 2000 г.
  12. Пантелеев А.И. Собрание сочинений в четырёх томах, Том 1. Ленинград, «Детская литература», 1983 г.
  13. Есин С. Н. Стоящая в дверях. — М., «Наш современник», №4, 1992 г.
  14. Полянская И. С. «Прохождение тени». — М.: Вагриус, 1999 г.
  15. А. Г. Найман, Любовный интерес. ― М.: Вагриус, 2000 г.
  16. Бахыт Кенжеев. Из Книги счастья. — М.: «Новый Мир», №11, 2007 г.
  17. М. Н. Савояров, Ю. Ханон. «Избранное Из бранного» (лучшее из худшего). — СПб.: Центр Средней Музыки, 2017 г. — «Кол у кола» (1926) из сборника «Оды и Пароды»
  18. Моршен Н.. Пуще неволи. Стихи. — М.: Советский спорт, 2000. г.
  19. Кэрролл, Л. Алиса в Стране Чудес. Переск. и предисл. Бориса Заходера. Алиса в Зазеркалье. Пер. и предисл. Вл. Орла: Сказки. — Свердловск: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1987 г.

См. также

[править]