Чаще всего под слякотью имеется в виду смесь снега и воды или мокрую грязь, лежащую на тротуаре под ногами. Сама по себе непогода, холодное ненастье, летящий к земле дождь со снегом или снег с дождём и вообще смешанные атмосферные осадки в виде капель и снежинок слякотью называют очень редко.
...переменился ветер, перемежающаяся чичерь обратилась в скучную, однообразную слякоть... настала тишина, обуяла лень, дремота, всё утихло, всё насупилось; молча, без мысли и желания, глядишь, как мелкий дождик сечет по кожаному фартуку...[2]
Помню я, хорошо помню ваши слова насчёт того, что мозг ― это сила, укрощающая космос... Зря вы всё это говорили! Ровно ничего не стоит эта трясучая, киселеобразная слякоть, кое-как разлитая по черепам.[4]
Мелкий дождьморосит не переставая; сыро, мокро, скользко; серый туман, как войлок, облегает небо; воздух тяжёл и удушлив; холодно, жутко, кругом грязь и слякоть, земля как болото, всё рыхло, всё лезет врозь. Осень.[8]
— Иван Аксаков, «Возврат к народной жизни...», 1861
Осень еще не начиналась, потому что стоит июль месяц, но, несмотря на то, здесь стоит ужасная погода. В этом месте и в прошлом году, и позапрошлые годы не хвалились хорошей погодой: до ильина дня стоит жар, в ильин день пройдет над горой сердитая гроза ― и потом дождик, который так и идет целые две недели; а ныне грозы не было, зато дождь начался с половины июля и, хотя он идет не постоянно, но все-таки идет, то через час, то через полчаса. Ничего бы и слякоть, так опять ветры дуют холодные, солнышко не показывается. Холод, ветер и дождь не только злят людей, но и тяжело действуют на растительность: от холода желтеют листья березы, желтеет трава, от ветра огаливаются деревья. Даже животные, щиплющие здесь траву, дрожат… И говорят люди, что погода в это время год от года становится все хуже и хуже.[9]
Доверившись стрижиному мельканию, люди начинают сушить сено, жать рожь, а тут вдруг затяжной дождь, слякоть, сырость, и все благодаря тому, что какой-нибудь стриж съел что-нибудь лишнее и тем нарушил соответствие своего маленького организма с состоянием атмосферы.[10]
Я вспоминал Музейный остров в Берлине и потрясающий барельеф, изображающий битву богов и гигантов. Как было дело в действительности? Гиганты собрались на Флегрейских болотах, вся компания: Порфирион и Эфиальт, Алкионей и Клитий, Нисирос, Полибот и Энкелад, и Гратион, и Ипполит, и Отос, и Агрий, и Феон, и сколько их там ещё было, ужасных? Они взбунтовались в слякоть, в непогоду, под низкой сворой бесконечных туч, что неслись над ними дурными знамениями.[12]
О Николае и удивительном, тотальном почитании его в Москве рассказ не закончен. Были упомянуты несколько причин особой любви Москвы: Николай есть спаситель (от слякоти) Дед Мороз; он же есть русский Кронос, повелитель времени. И еще: он первый выдумщик, прожектёр из прожектеров, великий чудак, притом такой, которому можно довериться, потому что (см. выше) он дружен со временем и добр.[13]
Приехал в НижнийЕльцин 9 января 1992 года. Очень интересно встретились. Мы с мэром Бедняковым пытались подготовить город к встрече, как-то приукрасить. Ничего не вышло: шел дождь, слякоть, грязь ― это девятого-то января. Ельцин на Мытном рынке попал в яму, просто провалился, с большим неудовольствием посмотрел на меня и на Беднякова, мы с Дмитрием Ивановичем были в полном трансе.[14]
Скоро Рождество и Новый год, и вот так иллюминируются улицы в Лондоне. Только вечная беда у них ― снегу мало, а то просто слякоть вместо снега, как вот как раз на этом снимке. Ну, они утешаются тем, что из ваты делают «снег» на ёлку! <...>
Ты спрашиваешь, выезжает ли зимой королева на санях. А где ж снегу взять? У нее, по-моему, и саней нет, и вообще я тут саней не видел. Не та зима, только слякоть снежная, быстро тающая.[15]
Но все это он слушал как нечто само собой разумеющееся и ничуть не интересное ему, не прерывая меня: мол, говори себе что хочешь и сколько хочешь, мне все равно, и так и так чай пить. Он даже и не смотрел на меня, а смотрел больше в окно ― на непогожую, слякотную улицу, на свои садовые кустики, на всю эту мокрядь и неприютность надворья, видеть какую даже приятно, когда сидишь за чайным столом, на привычном, излюбленном месте, в тепле, обеспеченном доброй, безотказной печкой.[16]
Сегодня мы едем в Москву. Даже странно, что где-то есть холод и слякоть. Здесь безветрие, солнце, синее небо. Вчера я ездил на высокую гору, откуда видел весь Эльбрус, весь Кавказский хребет ― и там, на высоте было так жарко, что я в белом костюме лежал на траве.[17]
— Николай Чуковский, «О том, что видел». Переписка Корнея и Николая Чуковских, 1936
Мы въехали в эту не ведающую своего будущего деревушку на стареньком «москвиче», купленном пополам с одним приятелем на деньги, заработанные мной за перевод «Баллады». Дело было осенью, и в воздухе висел отвратительный моросящий дождик, распыляющийся над самой землей холодной липкой слякотью. Пока мы топтались на так называемой главной улице, пытаясь определить, как пройти к Генкиному дому, Саша решил припарковать машину, ― он лихо свернул за угол и исчез. Минут десять мы его ждали, а потом жена Богатырева взроптала, что ей холодно и мокро, и мы, увязая по щиколотку в грязи, отправились искать Генкину хибару.[18]
Обыкновенно души сосредоточенные и огорченные с увлечением предаются мечтам о природе, об уединении, ― этого со мною, однако, не было. Деревня представлялась мне пустым, широким полем, с обрушившимися канавами, с желтой слякотью, под вечно серым небом, под неперестающим никогда дождичком. На одном конце поля необходимо торчал лес, похожий на кустарник, на другом разбросано было с десяток серых изб. Если я представлял себе Вериньку, воображение рисовало ее не иначе, как на этом грустном, желтоватом фоне, и в грудь мою пробиралось чувство нежное, но совершенно соответствующее описанному мною ландшафту.[1]
А знаете ли вы, что такое чичерь? Это всё, что хотите, то есть и сухая, едкая крупа, и крупный дождь с мелким снегом, и крупный снег с дождём пополам, и опять крупа — стучит и прыгает, и опять очередная... Так и думалось, что настанет зима, подмёрзнет, подтрусит снежку, и начнутся пороши. Однако ж не подмерзло, не запорошило; наутро переменился ветер, перемежающаяся чичерь обратилась в скучную, однообразную слякоть... настала тишина, обуяла лень, дремота, всё утихло, все насупилось; молча, без мысли и желания, глядишь, как мелкий дождик сечет по кожаному фартуку, слушаешь, как чавкают лошадиные копыта, а там уставятся глаза на обод колеса и тупо глядят, как клубится и плывет по нём мутная вода...[2]
Дни идут за днями, а Митенька всё болтает.
Все его оставили, все избегают. Баронесса ощущает нервные припадки при одном его имени; супруг её говорит: «Этот человек испортил мою Marie!» — и без церемонии называет Митеньку государственною слякотью; обыватели, завидевши его на улице, поспешно перебегают на другую сторону...
По дороге из Мурмоса в Ключевской завод шли, не торопясь, два путника, одетые разночинцами. Стояло так называемое «отзимье», то есть та весенняя слякоть, когда ни с того ни с сего валится мокрый снег. Так было и теперь. Дорога пролегала по самому берегу озера Черчеж, с которого всегда дул ветер, а весенний ветер с озера особенно донимал.
― Эк его взяло! ― ворчал высокий сгорбленный путник, корчившийся в дырявом дипломате.
― Это от Рябиновых гор нашибает ветром-то… И только мокроть!.. Прежде, бывало, едешь в фаэтоне, так тут хоть лопни дуй…[19]
Тогда-то вот Коленька понял, что все, что ни есть на свете живого, ― «отродье», что людей-то и нет, потому что они ― «порождения»; сам Аполлон Аполлонович, оказался и он «порождением»; то есть неприятною суммою из крови, кожи и мяса ― неприятною, потому что кожа ― потеет, мясо ― портится на тепле; от крови же разит запахом не первомайских фиалочек. Так его душевная теплота отождествлялась с необозримыми льдами, с Антарктикой, что ли; он же ― Пирри, Нансен, Амундсен ― круговращался там в льдах; или его теплота становилась кровавою слякотью (человек, как известно, есть слякоть, зашитая в кожу). Души-то, стало быть, не было. Он свою, родную плоть ― ненавидел; а к чужой ― вожделел.[3]
Пора было убираться восвояси, пока временные знакомые не обнаружили его одного на пустынной улице. Кроме того, мокрый снег перешел в дрянной зимний дождь, и усиливавшаяся капель с оборжавевшей крыши понукала Николку домой. Прямо по снежной слякоти мостовой возвращался он к дядьке на Благушу, и разбухшие валенки его смачно хлюпали в потемках.[22]
Помню я, хорошо помню ваши слова насчёт того, что мозг ― это сила, укрощающая космос, и что он ― самый благородный металл вселенной, и что даже черепная коробка питекантропа прекраснее Венеры Милосской, ― всё помню, дорогой учитель! Но только знаете что? Зря вы всё это говорили! Зря вы всё это говорили! Ровно ничего не стоит эта трясучая, киселеобразная слякоть, кое-как разлитая по черепам. Не тот прав, у кого мозга больше, а тот, у кого дубина тяжелее. И вот я пришёл к заключению, что сопротивляться бесполезно.[4]
Я промолчал. Мне вовсе не хотелось, чтобы зима приходила скорее, потому что у меня нет зимнего пальто. Кроме того, я понимал, что «слякоть» ― это проявление демократизма. Это значило: «Вот ты опаздываешь, халтуришь, а я с тобой как с человеком разговариваю». Я молчал. Вера Петровна блуждала ложкой в супе.[5]
Остановка на таком пекле ― гибель. Машина превращается в духовку. Мы корчились в ней, как грешники. С какой нежностью вспоминаются из этого ада ― слякоть, туман, насморк и прочая ленинградская благодать. Что произошло с нашим чахлым, гриппозным солнышком на этой половине земного шара? Никакое оно не солнышко ― это насос, который разъяренно выкачивает из тебя пот.[6]
Он поудобнее ухватил свое карающее орудие, прищурился, деловито огляделся, вдруг сбросив робость, и, в два счета оказавшись у заварухи, саданул первого попавшегося под руку контролёра прямиком по макушке. Нелегкая была у креста подставка… Жертва беззвучно рухнула. Двое прочих не сразу поняли, в чем дело. Скупую кровь благодарно впитывала снежная слякоть, то, во что превращается обычно безумный осенний снег.[23]
― Шик, ― одобрил Криворотов новый Аринин наряд: шаль в цыганских розах, наброшенную на плечи поверх черного до пят пальто шинельного кроя. Взявшись за руки, пошли в сторону пруда. Каток превратился в слякоть и бездействовал. По талому месиву неприкаянно бродил черный пуделек. Сильно пахло пресной водой. В голых кронах тяжело трепыхались вороны.
― На счастье, ― сказала Арина и стерла клочком бумаги птичий помёт с рукава Левиной куртки.[24]
Второй случай уж был куда более зазорным, поскольку совместно с Яхою тут уж выказал свою фантазию и Ган. В результате скучной дождливо-слякотной безклубной осенней ночью они решили устроить некое подобие Ночи Саней ― подёргать во всех учреждениях и у частных лиц все очищалки и стащить их всё туда же ― к порогу уважаемого «прикольного» учителя Рыдваньера. Усилий пришлось приложить немеряно![25]
Здесь солнце — духота! Прольёт ли дождь порой —
Он смоет с крышек пыль и мутными ручьями
Бежит в канавах мостовой; Туман висит над головой,
И грязь, и слякоть под ногами.[26]
После бабьего лета два месяца ― дождь и сеево, слякоть и месиво,
впору пить, и недолго повеситься,
и депрессию вымстить в агрессии,
и не хочешь, а вспомнишь Некрасова,
заразительнонудный задор его,
муза невская ― эвон ― наквасила,
вот и пей тут, и пой за Григорьева.
— Олег Чухонцев, «После бабьего лета два месяца...» (из сборника «Осьмерицы»), 2016
Любовь не вздохи на скамейке
И не прогулки при луне.
Всё будет: слякоть и пороша.
Ведь вместе надо жизнь прожить. Любовь с хорошей песней схожа,
А песню не легко сложить.[29]
Экспедиция уехала, и все затихло. Пусто становится в городах, когда уезжают близкие тебе люди. И летят вслед уходящим бессильные строчки: И февраль как апрель ― всё дожди, всюду слякоть и грязь. А ты в мыслях все рвешься куда-то по горло в снегу! Я вам нервов катушку отдам ― пригодится на связь, А сейчас закурю ― это все, что, пожалуй, смогу».
Этот снег не жилец... На ещё не прозябшее поле Он бескрыло упал с непроглядно-крутой высоты... Но очнулась душа, отошла от задумчивой боли, И запели ослед каблукам голубые клесты.
От хожалой тоски, от повадки томиться и плакать,
Как дитя от груди, отняла меня эта светлынь,
— Только чем отдарюсь? Чем избуду подснежную слякоть,
Чтобы снег-слезоток не ушёл под сухую полынь?..[7]:104
— Татьяна Брыксина, «Снежура» (из цикла «Колыбельная зимнему лесу»), 1988
↑А. А. Шепелёв. Кгыышфт Вшытундф-ТВ. — Саратов: «Волга», № 5-6, 2011 г.
↑М. А. Дмитриев. Московские элегии. Стихотворения. Мелочи из запаса моей памяти / сост., предисл. и примеч. Вл. Б. Муравьева. — М.: Моск. рабочий, 1985.— 317 с.— (Московский Парнас).
↑Саша Чёрный. Собрание сочинений в пяти томах. Москва, «Эллис-Лак», 2007 г.
.svg){kind=logo}
