Колоко́льчик (латин.Campánula) — маленький колокол, как правило, металлический, ручной или подвешивающийся к какому-либо основанию. Так же, как большой колокол, колокольчик имеет куполообразную форму и имеет язык (язычок), ударяющийся изнутри о стенки. Чаще всего колокольчики выполняют функцию звонка или сигнала, соответствующего случаю или потребности. Соответственно, колокольчики бывают подвесные, ручные, столовые, дверные или школьные.
Колокольчики или бубенцы подвешивали на шею домашним животным, чтобы они напоминали о своём местонахождении. Во времена гужевого транспорта колокольчики под дугой составляли непременный атрибут тройки или почтового извозчика. По старинным языческим верованиям звон колокольчиков, как правило — коровьих, защищал не только от нечистой силы, но и от непогоды, хищного зверья, грызунов, змей и прочих гадов, изгонял болезни.
Спасите меня! возьмите меня! дайте мне тройку быстрых, как вихорь, коней! Садись, мой ямщик, звени, мой колокольчик, взвейтеся, кони, и несите меня с этого света!
Перед человеком открылась радость жизни потому, что он услышал шепот листьев и песню кузнечика, журчание весеннего ручейка и перепевы серебряных колокольчиков жаворонка в горячем летнем небе...
На меже среди лохматой некоей кустик цветущих колокольчиков. Они замерзли. Они замерзли. Подул ветер, и зазвенели колокольчики. Голубые венчики тоненько, чуть-чуть слышно, отзывались ветру. Значит, звенят! Один раз в году, в пору глухого предзимья.[9]
Смех женщин-сид звучит неотличимо от звона металлического колокольчика. В память о своем визите сиды оставляют связку колокольчиков, серебряную ветвь со звенящими золотыми цветами либо металлическое яблоко-бубенец...[11]
— Василий Голованов, «Остров, или оправдание бессмысленных путешествий», 2002
Фарфоровый или фаянсовыйумывальник, с чистым каждый день полотенцем и с жидким мылом, готовы для вашей услуги. Мыло это, впрочем добротное, пахнет очень нехорошо, так что бельё, вымытое недавно, всегда имеет запах. Снурки к колокольчику проведены из всех комнат. Голландцы для себя живут хорошо, но только для себя...[1]
Это весьма характерный шум сидов, ставший впоследствии символом фей и эльфов. Первый из организованных звуков ― это звон колокольчиков, бубенцов, который раздается за плечом смертного. Смех женщин-сид звучит неотличимо от звона металлического колокольчика. В память о своем визите сиды оставляют связку колокольчиков, серебряную ветвь со звенящими золотыми цветами либо металлическое яблоко-бубенец («Исчезновение Кондлы Прекрасного»).[11]
— Василий Голованов, «Остров, или оправдание бессмысленных путешествий», 2002
Колокольчик в мемуарах, письмах и дневниковой прозе
Дарвалдая. Я предлагаю принять за новый глагол. Смешнее представить себе нельзя чего-нибудь, как город Валдай, дарящий колокольчики. К тому же глагол этот известен всей России, трём поколениям, ибо все знают тройку удалую, она удержалась не только между культурными, но даже проникла и в стихийные слои России <…>. Но все, во всех слоях, пели дар Валдая не как дар Валдая, а как дарвалдая, то есть в виде глагола, изображающего что-то мотающееся и звенящее; можно говорить про всех мотающихся и звенящих или стучащих — он дарвалдает.
— Фёдор Достоевский, «Моя редакция» (из записной книжки), осень 1875
Замечательно, что для меня не существовало математики, юриспруденции, медицины и так далее, а был учитель математики, задающий задачи и пускающий ученикам пыль в глаза; был инженер; был чиновник, пишущий за номерами какие-то бумаги странным языком, играющий в карты, ездящий с колокольчиком и боящийся ревизора...[12]
И девушка побежала в лес, откуда послышался ее голосок: «Зорька! Зорька, Зорька, куда ты запропастилась, холера!» Потом зазвенел колокольчик, и Зорька, дородная, важная корова, вышла на поляну. Она шла гордо, как бы сознавая свое великое значение в жизни людей. Ведь сказал же остроумный исландский писатель Лакснесс, что корова по-прежнему остается более ценным агрегатом, чем, например, реактивный самолёт.[7]
С детства полюбились колокольчики: полевые, луговые, лесные, много их, и все нарядные, нежные, похожие на малюсенькие голубые колокола. Только не звенят они. Никогда. Летом на сильном ветру раскачиваются ― и не звенят. Молчаливые, красивые цветы. Крепкий утренник припудрил траву. На меже среди лохматой некоей кустик цветущих колокольчиков. Они замерзли. Они замерзли. Подул ветер, и зазвенели колокольчики. Голубые венчики тоненько, чуть-чуть слышно, отзывались ветру. Значит, звенят! Один раз в году, в пору глухого предзимья.[9]
Очень редко, в минуты крайней нужды и отчаяния (подарки на день рождения дочки), я подходил к этим сияющим «алтарям», покупал «токен», впихивал в щель. Крутились на барабанах картинки ― красные колокольчики, желтые лимоны, лиловые сливы, и всегда ― всегда! ― останавливались три одинаковых в ряд, и всегда ― всегда! ― в поддон гулким золотым дождем сыпались жетоны![13]
Люди, ждущие под дождём. Свидетели. Гавана, так и позабывшая о своих домашних туфлях с надписью на стельке Rose of Наrem, сухой шелест крошечных колокольчиков в такт шагам <...>, и дрожащие под мелким дождем слонята, очень маленькие слонята...[14]
Спасите меня! возьмите меня! дайте мне тройку быстрых, как вихорь, коней! Садись, мой ямщик, звени, мой колокольчик, взвейтеся, кони, и несите меня с этого света! Далее, далее, чтобы не видно было ничего, ничего. Вон небо клубится передо мною; звездочка сверкает вдали; лес несется с темными деревьями и месяцем; сизый туман стелется под ногами; струна звенит в тумане...
Вон он теперь по всей дороге заливает колокольчиком! Разнесёт по всему свету историю. Мало того что пойдёшь в посмешище — найдётся щелкопёр, бумагомарака, в комедию тебя вставит. Вот что обидно! Чина, звания не пощадит, и будут все скалить зубы и бить в ладоши.
Прекрасная гостиная, готическая, с резьбою Гамбса. Чехлы сняты. Разряженная хозяйка сидит на канапе и ждет гостей. Нынче не то что бал, да и не то что вечеринка, а так, запросто: горят одни лампы; свечей не зажигали; будет весь город. Толстый швейцар с дубиной стоит у подъезда. На лестнице ковер и горшки будто бы с цветами. Вот зазвенел колокольчик; съезжаются гости.[4]
Русь, куда ж несёшься ты? дай ответ. Не даёт ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства.
Мне видно было, как при лунном, застилаемом метелью свете невысокая фигура ямщика с кнутовищем в руке, которым он ощупывал снег впереди себя, двигалась взад и вперед в светлой мгле, снова подходила к саням, вскакивала бочком на передок, и слышались снова среди однообразного свистения ветра ловкое, звучное покрикиванье и звучание колокольчиков.
— Сегодня в шесть часов вечера, — сказал я домашним, — наш кактус начнёт распускаться. Если мы хотим наблюдать за его расцветом, кончающимся увяданием пополуночи, то надо его снести в столовую.
При конце обеда часы стали звонко выбивать шесть, и, словно вторя дрожанию колокольчика, золотистые концы наружных лепестков бутона начали тоже вздрагивать, привлекая наше внимание.[15]
Домики смотрели такими чистенькими, нарядными; перед каждым красовался цветник, обращённый к широкой, вымощенной камнями проезжей дороге. Дома шли вдоль всей дороги, но лишь по одной стороне, а то бы закрылся вид на зелёный луг, на котором паслись коровы с колокольчиками на шее, звучавшими как и на горных альпийских пастбищах.
Станция была как станция. Маленький деревянный домик с колокольчиком, с мезонином, из освещенного окна которого выглядывала из-за горшков герани и бальзаминов растрепанная начальница станции в розовом ситцевом платье.[5]
Ох..., что же это за божественный эффект! Если вы никогда не присутствовали при этой кошмарной суматохе, – нет, я теряю дар речи и не могу передать вам даже сотой доли того сумасшедшего собачьего концерта..., перестука и перезвона каждой чечевичины, фасолины или горошины о каждый фарфор, хрусталь и что-нибудь ничуть не менее интересное в самых потаённых глубинах магазина. Словно тысячи маленьких колокольчиков мгновенно обрушиваются в пропасть и взрывают тишину мёртвого города.[16]:175
Сижу я однажды в кабинете ее величества и компоную некий меморандум по преподанным мне ей конъюктурам. Сама государыня сидит вот этак тут же, напротив меня, со своей записной книжечкой, но безмолвствует, дабы не прерывать нити моих соображений. Внезапно, среди гробовой тишины, слышу ее глубокий, мягкий голос: «Слушай, Трошинский: до сих пор ведь не ведаю, есть ли у тебя какой достаток?» — «Достаток, ваше величество? Есть, — говорю, — в Малороссии родовое именьице, да, все одно, как бы его и не было». — «Что же, мало от него дохода?» — «Никакого, государыня, для меня, по крайней мере. Я все отдал родным». — «Родным! Так чем же ты сам-то живешь?» — «Щедротами вашего величества». Смолкла, наклонилась над записной книжечкой; взялся и я опять за перо. Вдруг слышу: звонит она в колокольчик. «Подать мне карту западных губерний!» Подали. Разложила она ее передо мной на столе: «Выбирай».
Таратаечка лаковая, передок расписной, дуга в елочках, серый конек — вдоль спины желобок, хвост двухаршинный, селезенка с пружиной... Сиди да держись, чтоб армяк из-под облучка не ушел... Кати, поерзывай да вожжи подергивай. Колокольчик под дугой, будто голубь пьяненький, так и зайдется. С амбицией папаша ездил, не то чтобы как...
Покатил он как-то в уездный город соль-сахар закупать. Пыль пылит, колесо шипит, колокольчик захлебывается. Только в городок вплыл, ан тут на первом повороте у исправникова дома и заколодило. Ставни настежь, новый исправник — бобровые подусники, глаза пупками — до половины в окно высунулся, гремит-кричит:
— Стой! Язви твою душу... Аль ты, мужицкое твое, гузно, не слышал, что я простого звания людям форменно воспретил по городу с колокольчиками раскатывать? Подвернуть ему струмент!.. На первый раз прощаю, на второй — самого в оглобли запрягу... Выскочил тут стражник, холуйская косточка, колокольчик за язычок к кольцу привертел — смолкла пташка. Обидно стало родителю, аж коня на задние ноги посадил.[17]
Папаша ему доподлинно про исправника да про колокольчик и доложил. Разбульонился тут генерал, не знает, в какую кнопку и звонить...
— Ах он, воевода дырявый! Да что ж он — о двух годах? Тебе, Губареву, да колокольчики воспрещать?.. Который сына такого произвел, пятой роты Галицкого полка, Петра Губарева? По всей империи из всех солдат первый. Обдумай сам, гордый старик, — как исправника порешишь, так и будет. Хочь с места его долой, хочь в женский монастырь на покаяние. Воля твоя.
Папаша, конечно, бороду надвое распустил, солидным голосом выражает:
— Мы, ваше превосходительство, не черкесы, какие. Без молитвы и комара не убьем. Пусть он, ерыкала, на своем месте сидит. Только желаю я бумагу от вас получить форменную насчет колокольчика. Чтобы права свои определить. А то он мне завтра, серого звания человеку, и чихать воспретит, как я мимо его дома проезжаю.
— Ладно, не воспретит. Как бы сам не расчихался. Кликнул генерал старшого писаря, настрочил папаше орленую бумагу: хочь по всей империи с бубенцами раскатывай, не то что по своему уезду.[17]
Приказал работнику в тую же минуту Серого запрягать. Сам в лабаз взошел, выбрал два бубенца-глухаря, которые побасистее, да к дуге их по бокам колокольчика и прикрутил. Для перебойного рокота, для густой политуры...
Покатил в уезд. Работник рядом на облучке кишки подобрал, удивляется: в игумны, что ли, хозяина произвели, экое дело он затеял. Однако молчит. Потому мой папаша поведения кроткого — чуть на него не потрафишь, такую тебе выволочку задаст, что и фельдфебеля родной матерью назовешь. Подъезжает он к городку, бубенцы скворчат, колокольчик подзыкивает. Серый наш так пухом и стелется. Влетел с перезвоном в улочку, перед исправничьим домом чуть попридержался.[17]
Что с ней было этой ночью? Ведь если отбросить все, чего на самом деле не было, и просто, совсем просто вспомнить о том, что с ней было этой ночью, тогда нужно покатиться по земле и завыть. Но ведь было же, было и другое – стихи, музыка, слова… Она засмеялась. Колокольчики. Похоже на смех Офелии.[8]
Колокольчик висел на аккуратно впаянной в него тонкой проволочке. Изъян заметить было нетрудно: примерно на середине колокольчик опоясывала вмятинка, так что он напоминал два косо слепленных шарика. И всё-таки его любовно отполировали до неяркого серебристо-серого блеска; на бархатистой поверхности виднелись те крошечные оспинки, которые не удавалось воспроизвести ни в одной лаборатории, пытавшейся синтезировать искусственные колокольчики.
Доктор Эрт продолжал:
— Я немало экспериментировал, пока подобрал к нему подходящее било. Колокольчики с изъяном капризны. Но кость подходит. Вот, — он поднял что-то вроде короткой широкой ложки, сделанной из серовато-белого материала, — это я сам вырезал из берцовой кости быка… Слушайте.
<…> он стал ощупывать поверхность колокольчика, стараясь найти место, где при ударе возникал самый нежный звук. Затем он повернул колокольчик, осторожно его придержав. Потом отпустил и слегка ударил по нему широким концом костяной ложки.
Казалось, где-то вдали запели миллионы арф. Пение нарастало, затихало и возвращалось снова. Оно возникало словно нигде. Оно звучало в душе у слушателя, небывало сладостное, и грустное, и трепетное.
Оно медленно замерло, но ученый и его гость ещё долго молчали.
Нажала кнопку, где-то наверху что-то звякнуло, тренькнуло, ― звук утреннего колокольчика в богатом доме, ― через минуту створки разъехались, и она слегка отпрянула, потому что в тесной кабине лифта, ― как дюймовочка в жужжащем цветке популярной игрушки времен ее детства, ― стоял священнослужитель в коричневой рясе и приветливым жестом приглашал ее внутрь.[10]
Там, нянча грузные портфели,
Докладчики с лицом таинственным сидели;
Но колокольчика серебряного звук
Всех поднял с кресел вдруг,
И камердинер по паркету
Мелькнул чрез залу к кабинету.
Вошел на цыпочках и, появясь опять,
На Правдина взглянул с лицем приятным
И голосом чуть внятным
Проговорил: «Вас приказал позвать».[3]
Ах, колокольчик, колокольчик! Когда и над моей дугой,
Над тройкой ухарской, лихой Ты зазвенишь? Когда дорога,
Широкой лентой раскатясь, С своими пестрыми столбами
И с живописностью кругом, Меня, мой колесистый дом,
Мою почтовую телегу, К краям далеким понесет?
Однозвучно гремит колокольчик,
И дорога пылится слегка,
И уныло по ровному полю
Разливается песнь ямщика.[19]
— И. Макаров,[20] «Однозвучно гремит колокольчик...», конец 1840-х
Я простился и помчался, Мыслью, сердцем был с тобой И звенел, и заливался Колокольчик почтовóй. <...>
Сердце больше не страдает;
Но с тех пор ему порой
Что-то всё напоминает
Колокольчик почтовóй.[21]
Ночью морозной снег серебрился, Ваня серьёзно в Маню влюбился.
Динь-динь-динь,
Динь-динь-динь,
Колокольчик звенит,
Это он, наш пижон,
К ней на тройке кати́т.
↑Русские песни. Сост. проф. Ив. Н. Розанов. — М., Гослитиздат, 1952 г.
↑Песни и романсы русских поэтов. Вступительная статья, подготовка текста и примечания В. Е. Гусева. Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание. — М.-Л., «Советский писатель», 1965 г.
↑И. Макаров — малоизвестный поэт 1840-х — начала 1850-х годов. Даты его рождения и смерти не установлены. На стихи Макарова А. Гурилев написал один из самых известных русских романсов.
↑А. Н. Аммосов в книге: Поэты 1860-х годов. Библиотека поэта. Третье издание. — Л.: Советский писатель, 1968 г.
↑На текст стихотворения «Колокольчик» дирижёр и композитор К. Н. Лядов (отец более известного композитора Анатолия Лядова) написал в 1871 году романс под тем же названием, популярный до сих пор.
