Борис Натанович Стругацкий

Борис Натанович Стругацкий

Статья в Википедии

Медиафайлы на Викискладе

Бори́с Ната́нович Струга́цкий (15 апреля 1933 — 19 ноября 2012) — советский и российский писатель, сценарист, переводчик, создавший в соавторстве с братом Аркадием Стругацким несколько десятков произведений, считающихся классикой современной научной и социальной фантастики. Младший сын Натана Стругацкого. Опубликовал 2 самостоятельных романа под псевдонимом С. Витицкий.

Цитаты

Геннадий Прашкевич многообразен, многознающ, многоталантлив, многоопытен — с кем можно сравнить его сегодня? Не с кем! И не надо сравнивать, пустое это занятие, — надо просто читать его и перечитывать.

Статьи и эссе

По-моему, у Варшавского не было врагов. Более того, у него не было даже самых обыкновенных недоброжелателей. Каждый, кто попадал в сферу его обаяния, как бы автоматически становился его другом или хотя бы добрым знакомым. Он был остроумен и доброжелателен одновременно — сочетание редкостное. Впрочем, характер его вообще был соткан из противоречий. Его мудрый <…> скептицизм по поводу прошлого, настоящего и будущего замечательно сочетался у него с удивительно радостным и солнечным мироощущением. Он был великим пессимистом и великим оптимистом одновременно. (Он любил слушать, рассказывать и придумывать анекдоты и частенько повторял знаменитое: «Хуже, говорите, быть не может? Экий вы, однако, пессимист. Уверяю вас: может быть и хуже, гораздо хуже!») <…> Каждый его рассказ, даже проходной, был миниатюрным мысленным экспериментом, пристальным и внимательным взглядом, проникающим в хитросплетения нашего интересного мира, неожиданным изыском мудрого и весёлого воображения. И всё же я рискну утверждать, что лучшей своей вещи Илья Иосифович так и не написал. Он готовился к ней, он мучился ею, он ждал её <…>. Он считал ненастоящими и недостаточно сильными свои последние рассказы, которыми зачитывались и стар и млад. Которые принесли ему всесоюзную да и европейскую славу!.. <…> Он искал новые пути, но не успел найти их. <…> После смерти Ильи Иосифовича я принял семинар молодых фантастов, который он возглавлял с начала семидесятых. Прошло пятнадцать лет. Пятнадцать лет я читаю рукописи молодых и прочёл их многие сотни. В литературу за эти годы пришли десятки новых имён, иногда очень талантливых. Как и все молодые, они начинают с подражания. <…> Очень редко кто-то из них пытается подражать Илье Иосифовичу — у этих не получается ничего! Видимо, это вообще невозможно. Видимо, для того чтобы писать, как Варшавский, надо быть Варшавским, а это уже за гранью вероятного. И нам, тем, кто уцелел от поколения 60-х, остаётся только утешаться мыслью, что мы оказались свидетелями уникального явления Природы, имя которому Илья Иосифович Варшавский.

— «Несколько слов об Илье Иосифовиче Варшавском», 1989

1. Н. Гоголь «Нос». 2. М. Твен «Янки при дворе короля Артура». 3. Г. Уэллс «Машина времени». 4. Г. Уэллс «Война миров». 5. К. Чапек «Война с саламандрами». 6. М. Булгаков «Мастер и Маргарита». 7. Д. Оруэлл «1984». 8. Р. Брэдбери «451 по Фаренгейту». 9. И. Ефремов «Туманность Андромеды». 10. С. Лем «Солярис». Вот десять произведений, оказавших, на мой взгляд, сильнейшее — прямое либо косвенное — влияние на мировую фантастику XX века вообще и на отечественную фантастику в особенности. Полагаю, что каждый из фантастов-профессионалов нового времени, во всяком случае, русских, испытал на себе мощное воздействие всех (или почти всех) этих шедевров, и что-то в нём после прочтения (и вследствие прочтения) переменилось, какие-то ценности оказались пересмотрены или, наоборот, утвердились ещё более основательно, нежели раньше. И то же самое, мне кажется, можно сказать и о любом из «профессиональных» читателей — никто из них не пропустил этих произведений мимо своего внимания, никто не остался к ним равнодушен, никто не забыл их и не забудет до самой глубокой старости. Эти произведения сформировали фантастику XX века в том виде, в каком существует она и поныне. Эти произведения либо послужили словно бы истоком новых тематических, эстетических или идейных направлений, либо являются высочайшими достижениями на этих направлениях. Так что не будет большой ошибкой утверждать, что эти произведения и есть САМА ФАНТАСТИКА XX века, и, если кто-нибудь (в очередной раз) спросит: «А что, собственно, такое — фантастика?», — можно просто продиктовать ему этот список и сказать: «Вот это она и есть». Разумеется, ДЕСЯТКА — это всё-таки маловато. Тесно. Негде развернуться. Будь это ДЮЖИНА, я с удовольствием добавил бы к списку своего любимого Воннегута («Колыбель для кошки» в переводе Райт-Ковалёвой) и «Превращение» Франца Кафки. А в ЧЁРТОВУ ДЮЖИНУ я обязательно включил бы Свифта с его «Гулливером» <…>. И всё равно — список по-прежнему остался бы неполным. Таково свойство любого списка <…>. Вероятно, поэтому все эти списки не имеют никакого содержательного смысла.

— «„Золотая десятка“ фантастики XX века», 1995

Современная фантастика, фантастика XX века, обручена с юмором от рождения своего. Что естественно. Ведь современная фантастика — это, прежде всего, непривычный взгляд на привычный мир. Юмор, в сущности, это то же самое. Кроме того, нетрудно видеть, что юмор в современной фантастике есть как бы и реакция жанра на мрачность перспективы. <…> Юмор — это последнее, что остаётся человеку, прежде чем он безнадёжно и окончательно превратится в страдающее животное. Юмор и сострадание — в конечном итоге только они и делают человека человеком. Юмор и сострадание. Ирония и жалость. <…> Сострадание в великом произведении всегда сильнее юмора, сострадание в великом произведении — сильнее всего, и заслоняет собою, и подавляет, и делает малозаметным и малозначительным всё прочее. Но иногда смеяться — и означает сострадать. Именно так возникает сатира. Современная фантастика изначально стремилась разрушать запреты, она смеялась и плакала там и тогда, где и когда полагала необходимым. За это её у нас не любили особенно. <…> Мне всегда представлялась дьявольски заманчивой идея: написать «Одесские рассказы» в жанре фантастики. Борис Штерн в значительной степени реализовал эту идею <…>. Его роман «Эфиоп» — может быть, лучший из романов последнего десятилетия. — написано примерно в 1992

— предисловие к сборнику «Приключения инспектора Бел Амора», 2002

Московское издательство «Молодая гвардия», зарегистрировав бренд «Жизнь замечательных людей» как торговую марку, пытается оспорить само право на существование книги «Роман Арбитман». В своём иске <…> именуют пародийное оформление «контрафактным» (как если бы волгоградцы выпускали реальную, а не шуточную биографическую книгу) и на этом основании требует у «ПринТерры» покаяния, миллионного штрафа и — обращаю на это особое внимание! — уничтожения всего тиража книги. На моей памяти это первый инцидент в постсоветской истории книгоиздания, когда сторона, не имеющая юридических прав на художественное произведение, желает ликвидировать это произведение по суду из-за рисунка на переплёте… <…> В мировой практике известно немало случаев, когда граждане, не обладающие чувством юмора и обиженные на «кривое зеркало» карикатуры, пытались засудить художников. Здесь ситуация выглядит ещё более абсурдной: истцы самым серьёзным образом высчитывают процент тождества карикатуры с оригиналом и на основании частичного сходства тащат ответчика на цугундер. Локальная бредятина воспринимается, естественно, как симптом общественной болезни. Некоторые комментаторы в интернете, наученные горьким опытом, задаются вопросом: «Нет ли в инициативе «Молодой гвардии» помимо корысти, рейдерского нахрапа и житейского идиотизма ещё и политического расчёта?» Всё-таки объектом пародии оказывается жизнеописание первого лица государства. Ни для кого не секрет, что за «спором хозяйствующих субъектов» в современной России нередко просматривались более чем очевидные интересы вертикали власти. Я, однако, не склонен считать причиной «молодогвардейского» демарша скрытый политический заказ. Уж больно повод несерьёзен. Палить из крупного калибра по книжке, о существовании которой не так давно знали лишь несколько сотен читателей, — значит делать рекламу и автору, и издателям; уж эти азы пиара понимает любой кремлёвский политтехнолог. Как мне представляется, дело в другом. И политическая фантастика, и сатира, и пародия на официоз — жанры по природе своей не вполне благонадёжные. А издательские чиновники на высоких должностях ещё с советских времён славятся умением улавливать даже невысказанные начальственные мысли, облекать их в реальные поступки и ждать дивидендов.

— «Судят не писателя, а жанр политической фантастики»

	В книгах Льва Гурского про президентов-ниндзя или атомную бомбу, спрятанную Сталиным в Мавзолее, наблюдался некий фантастический флёр сродни лёгкому безумию…
	— предисловие к сборнику «Попались», 2012

К вопросу о материализации миров

Предисловие к антологии «Время учеников» 1996 года.

Должен сразу же признаться: сначала мне отнюдь не понравилась идея этой книги. Она противоречила всем моим представлениям о законченности литературного произведения. Если повесть закончена, она закончена совсем и навсегда. Ни убавить, ни прибавить. Ни переписать, ни тем более дописать. Как куриное яйцо. Нельзя «продолжить» или «развить» куриное яйцо, в лучшем случае его можно только повторить. Но какой смысл повторять даже самое великое из литературных произведений? Да, скажете вы, однако куриное яйцо можно, например, сварить или поджарить. Да, отвечу вам я, однако яичница или «яйко в шклянце» уже не есть собственно яйцо. <…> Теперь, когда этот сборник лежит передо мною, уже готовый и прочитанный, я нисколько не жалею о своей уступчивости. Эксперимент удался. Миры, выдуманные Стругацкими, получили продолжение, лишний раз этим доказав, между прочим, своё право на независимое от своих авторов существование.

В последнем романе братьев Стругацких, в значительной степени придуманном, но ни в какой степени не написанном; в романе, который даже имени-то собственного лишён; <…> в романе, который никогда теперь не будет написан, потому что братьев Стругацких больше нет, а С. Витицкому в одиночку писать его не хочется, — так вот в этом романе авторов-разработчиков соблазняли главным образом две выдумки. Во-первых, им нравился (казался оригинальным и нетривиальным) мир Островной Империи, построенный с безжалостной рациональностью Демиурга, отчаявшегося искоренить зло. В три круга, грубо говоря, укладывался этот мир. Внешний круг был клоакой, стоком, адом этого мира — все подонки общества стекались туда, вся пьянь, рвань, дрянь, все садисты и прирождённые убийцы, насильники, агрессивные хамы, извращенцы, зверьё, нравственные уроды — гной, шлаки, фекалии социума. Тут было ИХ царствие, тут не знали наказаний, тут жили по законам силы, подлости и ненависти. Этим кругом Империя ощетинивалась против всей прочей ойкумены, держала оборону и наносила удары. Средний круг населялся людьми обыкновенными, ни в чём не чрезмерными, такими, как мы с вами, — чуть похуже, чуть получше, ещё не ангелами, но уже и не бесами. А в центре царил Мир Справедливости. «Полдень, XXII век». Тёплый, приветливый, безопасный мир духа, творчества и свободы, населённый исключительно людьми талантливыми, славными, дружелюбными, свято следующими всем заповедям самой высокой нравственности. Каждый рождённый в Империи неизбежно оказывался в «своём» круге, общество деликатно (а если надо — и грубо) вытесняло его туда, где ему было место, — в соответствии с талантами его, темпераментом и нравственной потенцией. Это вытеснение происходило и автоматически, и с помощью соответствующего социального механизма (чего-то вроде полиции нравов). Это был мир, где торжествовал принцип «каждому — своё» в самом широком его толковании. Ад, Чистилище и Рай. Классика. А во-вторых, авторам нравилась придуманная ими концовка. Там у них Максим Каммерер, пройдя сквозь все круги и добравшись до центра, ошарашенно наблюдает эту райскую жизнь, ничем не уступающую земной, и, общаясь с высокопоставленным и высоколобым аборигеном, и узнавая у него все детали устройства Империи, и пытаясь примирить непримиримое, осмыслить неосмысливаемое, состыковать нестыкуемое, слышит вдруг вежливый вопрос: «А что, у вас разве мир устроен иначе?» И он начинает говорить, объяснять, втолковывать: о высокой Теории Воспитания, об Учителях, о тщательной кропотливой работе над каждой дитячьей душой… Абориген слушает, улыбается, кивает, а потом замечает как бы вскользь: «Изящно. Очень красивая теория. Но, к сожалению, абсолютно не реализуемая на практике». И пока Максим смотрит на него, потеряв дар речи, абориген произносит фразу, ради которой братья Стругацкие до последнего хотели этот роман всё-таки написать. — Мир не может быть построен так, как вы мне сейчас рассказали, — говорит абориген. — Такой мир может быть только придуман. Боюсь, друг мой, вы живёте в мире, который кто-то придумал — до вас и без вас, — а вы не догадываетесь об этом… По замыслу авторов эта фраза должна была поставить последнюю точку в жизнеописании Максима Каммерера. Она должна была заключить весь цикл о Мире Полудня. Некий итог целого мировоззрения. Эпитафия ему. Или — приговор? — см. также «Комментарии к пройденному», 1999

Интервью

• См. отдельную статью

Письма

• См. отдельную статью

По воспоминаниям современников

Когда Борис Натанович рассказал о том, что потребность советских читателей фантастики удовлетворяется не более чем на 10 %, в зале пронёсся рёв мистического ужаса, после него наступила минутная тишина, немедленно напомнившая мне печальную минуту молчания… — о выступлении на Worldcon 1987 31 августа в «Брайтон-центре» с обязательной для почётных гостей речью и ответами на вопросы

О Стругацком

	Худой, желчный, точь-в-точь инквизитор. Изощрённый в подлости, даже звёздное небо в окуляре телескопа населявший мордобоем галактических масштабов, ненавистью ко всему, что нетленно, гармонично, красиво, вековечно.
	— Юрий Медведев, «Протей», 1988

	… то, что писал С. Витицкий было не слабее лучших произведений великих братьев. <…> тот налёт «мизантропии», который очень уловим у «зрелых» Стругацких, скорее всего, был свидетельством всё увеличивающейся роли младшего брата в этом загадочном творческом тандеме.
	— Борис Межуев, «Тайна „Мира Полдня“», 2012

Борис Натанович не проявлял интереса к тому, чтобы кого-то обтёсывать, хотя бы до состояния Буратино. «Полено», мирно ждущее, что его культурной полировкой кто-то займётся на семинаре, обречено было бы ждать этого вечно. Идея была в другом: создать такие условия, чтобы «полено» само захотело очеловечиться и предприняло для этого усилия. Желание такое семинар стимулировал, а усилия — поддерживал <…>. Борис Натанович <…> был сильнейшим катализатором творческого рывка.

— Сергей Бережной, «Солнечный ветер», декабрь 2012

Литература архивных документов

Составители: С. Бондаренко, В. Курильский:

• Неизвестные Стругацкие. Письма. Рабочие дневники. 1942-1962 гг. — М.: АСТ, Донецк: Сталкер, Киев: НКП, 2008. — 672 с.
• То же. 1963-1966 гг. — М.: АСТ, Киев: НКП, 2009. — 656 с.
• Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники. 1967-1971. — Волгоград: ПринТерра-Дизайн, 2013. — 736 с.
• То же. 1972-1977. — 2012. — 760 с.
• То же. 1978-1984. — 2012. — 636 с.
• То же. 1985-1991. — 2014. — 740 с.