Дирижёрская па́лочка — небольшой предмет удлинённой формы, служащий дирижёру для управления оркестром. Используется в дирижировании с XIX века. Ранее этого времени для отбивания такта использовалась баттута. В среднем дирижёрская палочка имеет длину около 40 см. Однако её длина и вес могут варьироваться в зависимости от индивидуальных предпочтений дирижёра, формы его кисти, характера исполняемого произведения и размера музыкального коллектива. Многие дирижёры предпочитают обходиться без палочки.
Дирижёрская палочка, как правило, изготавливается из лёгких сортов древесины, углепластика или стекловолокна. Чаще всего она окрашена в белый цвет (для заметности), но может также иметь цвет натуральной древесины. Иногда палочка подсвечивается с помощью батарейки, спрятанной в ручке. Ручка делается из пробки или пенопласта; желательно, чтобы она была шероховатой, так как это усиливает контакт пальцев с поверхностью.
Дирижёрская палочка в афоризмах и коротких цитатах[править]
Государство без полномощного монарха то же, что оркестр без капельмейстера: как ни хороши будь все музыканты, но если нет среди них одного такого, который бы движеньем палочки всему подавал знак, никуда не пойдёт концерт. А, кажется, он сам ничего не делает, не играет ни на каком инструменте, только слегка помахивает палочкой да поглядывает на всех...[2]
Мы ничего не имеем против скрипки и контрабаса, но что касается дирижерской палочки, то мы состоим на ее счет при особом мнении. История западного движения показывает, что вопрос о ней играл особенно важную роль...
Когда он в «Ночи на Лысой горе» дирижёрской палочкой словно разрубал какую-то гору и с ужасом на лице отступал, — это было не смешно. А действительно страшно.[6]
...стоило нам захотеть, приводил с собой трёх девочек-сестёр. Он их выдрессировал, словно собак. Поставит их на стол, и они начинают в такт раздеваться. Для этого он носил с собой дирижёрскую палочку, и — следует отдать ему должное — дирижёр он был прекрасный!
...под конец остались на эстраде только машущий палочкой капельмейстер и барабанщик, который бил свою дробь. Затем капельмейстер с палочкой в руке спустился с лесенки и пошел домой (так мне сказали), а барабанщик остался...[9]
...Спиваков всегда дирижирует палочкой Бернстайна. Это обыкновенная палочка, с нее облезает белый лак, пробковую ручку Володя, вовсе не мастеровитый человек, много раз подклеивал сам. Ей уже больше двадцати лет.[11]
Дирижёрская палочка в публицистике и документальной прозе[править]
Света, побольше света! Нам нужен громадный концерт; нам нужно выработать себе опыт, чтобы правильно распределить в нем роли, чтобы одному дать сентиментальную скрипку, другому свирепый контрабас, третьему вручить дирижерскую палочку.
— Владимир Ленин, из письма в газету «Искра» (№ 53), 25 ноября 1903
Тов. Ленин думает, что свет нам нужен, между прочим, для того, чтобы мы могли распределить роли между своими руководителями, вручив одному из них сантиментальную скрипку, другому свирепый (?) контрабас, а третьему дирижерскую палочку. Мы ничего не имеем против скрипки и контрабаса, но что касается дирижерской палочки, то мы состоим на ее счет при особом мнении. История западного движения показывает, что вопрос о ней играл особенно важную роль именно в период сектантской «кружковщины» и утрачивал свое значение прямо пропорционально росту классового самосознания пролетариата. Так, в Германии он не становится на очередь уже со времен не всегда умелого «дирижёра» Швейцера.
В первую минуту можно было расхохотаться от тех гримас и ужимок, с которыми он вёл музыкальное произведение.
Боже, какой ужас на лице!
Он, с дирижёрского возвышения склонившийся над певицей, сию секунду от ужаса заткнёт дирижёрской палочкой широко раскрытое горло Андромахи, в отчаянии взывающей над телом Гектора:
— Иллион… Иллион… Иллион… <...>
Когда он в «Ночи на Лысой горе» дирижёрской палочкой словно разрубал какую-то гору и с ужасом на лице отступал, — это было не смешно.
А действительно страшно.
Потому, что в этом страшном аккорде оркестра, который он вызывал, словно надвое раскалывалась какая-то гора, и из расщелины, из недр земли, поднималось нечто, чего без ужаса нельзя видеть человеческому оку.[6]
Стремление инструменталиста расширить границы своей деятельности с помощью дирижёрской палочки ― вполне понятное и часто встречающееся явление. Ближайший пример ― Владимир Спиваков. В случае с Башметом это понятно вдвойне. Его альт ― это не скрипка и не рояль: звук тихий, репертуар ограниченный. Приходится вечно прибегать к помощи современных авторов, а это не всегда нравится широкой аудитории.[12]
— Екатерина Бирюкова, «Башмет стал симфоническим дирижером», 2002
Амбиции Плеханова уж точно не ограничивались возможностью числиться консультантом Ленина по части теории марксистской философии — и в любой момент он мог показать своему юному другу, что его опереточные комбинации не позволят вырвать дирижерскую палочку из тех рук, в которых она должна находиться по умолчанию.[13]
— Лев Данилкин, Ленин: «Пантократор солнечных пылинок», 2017
Дирижёрская палочка в мемуарах, письмах и дневниковых записях[править]
А что такое Соединённые Штаты? Мертвечина; человек в них выветрился до того, что и выеденного яйца не стоит. Государство без полномощного монарха то же, что оркестр без капельмейстера: как ни хороши будь все музыканты, но если нет среди них одного такого, который бы движеньем палочки всему подавал знак, никуда не пойдёт концерт. А, кажется, он сам ничего не делает, не играет ни на каком инструменте, только слегка помахивает палочкой да поглядывает на всех, и уже один взгляд его достаточен на то, чтобы умягчить, в том и другом месте, какой-нибудь шершавый звук, который испустил бы иной дурак-барабан или неуклюжий тулумбас. При нём и ма́стерская скрипка не смеет слишком разгуляться на счёт других: блюдет он общий строй, всего оживитель, верховодец верховного согласья![2]
Капельмейстер в желто-голубом мундире с седыми усами и осанкой героя русско-японской войны, с дочерью которого я играла в мячик на дорожках сада, был человек с фантазией, и в последний день дачного сезона придумал трюк, который моему детскому воображению показался гениальным: постепенно с эстрады киоска, во время бравурно-печального марша, уходили музыканты, унося свои инструменты. Так что под конец остались на эстраде только машущий палочкой капельмейстер и барабанщик, который бил свою дробь. Затем капельмейстер с палочкой в руке спустился с лесенки и пошел домой (так мне сказали), а барабанщик остался еще минуты на две и все барабанил в такт испарявшегося в воздухе марша. Потом, взвалив барабан на спину, ушел наконец и он.[9]
Впервые Спиваков играл с Бернстайном в начале восьмидесятых годов в Зальцбурге. В день рождения Моцарта он исполнял 2-й концерт для скрипки с оркестром. Муж рассказал мне потом, что никогда не чувствовал себя так свободно на сцене. Ни с одним дирижером. После концерта Володя попросил Бернстайна подарить ему что-нибудь на память.
Маэстро стоял с дирижерской палочкой и тотчас отдал её Володе:
— Может быть, пригодится.
С тех пор Спиваков всегда дирижирует палочкой Бернстайна. Это обыкновенная палочка, с нее облезает белый лак, пробковую ручку Володя, вовсе не мастеровитый человек, много раз подклеивал сам. Ей уже больше двадцати лет.[11]
Вот наконец сладили меж собой все инструменты; капельмейстер поднял кверху сглоданную бычачью кость, которая служила ему палочкою, махнул, и весь оркестр грянул увертюру из «Волшебной флейты». Надобно сказать правду: были местами нескладные и дикие выходки, а особливо кларнетист, который надувал свой инструмент носом, часто фальшивил, но, несмотря на это, увертюра была сыграна недурно.[1]
— Чудо! — сказала Наташа, — вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.[3]
— Стойте, чёрт вас возьми! Если эти козлы-тенора не перестанут рознить, то я уйду! Глядеть в ноты, рыжая! Вы, рыжая, третья с правой стороны! Я с вами говорю! Если не умеете петь, то за каким чёртом вы лезете на сцену со своим вороньим карканьем? Начинайте сначала!
Так кричал он и трещал по партитуре своей дирижерской палочкой. Этим косматым господам дирижёрам многое прощается. Да иначе и нельзя. Ведь если он посылает к чёрту, бранится и рвет на себе волосы, то этим самым он заступается за святое искусство, с которым никто не смеет шутить.[4]
В первом ряду задвигались смеющиеся плеши… Поднялся шум… А его лицо стало старо и морщинисто, как лицо Эзопа! Оно дышало ненавистью, проклятиями… Он топнул ногой и бросил под ноги свою дирижерскую палочку, которую он не променяет на фельдмаршальский жезл. Оркестр секунду понес чепуху и умолк…[4]
Удивление, восторг и беспредельная радость овладели его душой. Его рыжая, которую он выгнал, не пропала, а стала великаном. Это приятно для его дирижерского сердца. Одним светилом больше, и искусство в его лице захлебывается от радости!
— Это она! Она!
Палочка замерла в одном положении, и когда он, желая поправить дело, махнул ею, она выпала из его рук и застучала по полу… Первая скрипка с удивлением поглядела на него и нагнулась за палочкой. Виолончель подумала, что с дирижером дурно, замолкла и опять начала, но невпопад… Звуки завертелись, закружились в воздухе и, ища выхода из беспорядка, затянули возмутительную резь…[4]
— ...Помню ещё капитана Скодай. Тот, стоило нам захотеть, приводил с собой трёх девочек-сестёр. Он их выдрессировал, словно собак. Поставит их на стол, и они начинают в такт раздеваться. Для этого он носил с собой дирижёрскую палочку, и — следует отдать ему должное — дирижёр он был прекрасный! Чего только он с ними на кушетке не проделывал! А однажды велел поставить посреди комнаты ванну с теплой водой, и мы один за другим должны были с этими тремя девочками купаться, а он нас фотографировал.
Грузовик дал сигнал и выехал на улицу. Тут же из подъезда театра раздавались резкие звуки тромбонов. Публика с вялым изумлением останавливалась, останавливался и грузовик. В подъезде театра виден был бородатый человек в пальто, размахивающий дирижерской палочкой. Повинуясь ей, несколько сверкавших труб громкими звуками оглашали улицу.[7]
— Михаил Булгаков, «Записки покойника (Театральный роман)», 1937
...наконец, о темной и зловещей фигуре Юрия Крыжевича, что стоит за моей спиной. И, дойдя до него, газеты задали ряд вопросов. (О, как сразу же я почувствовал за их воем дирижерскую палочку моего старинного знакомца — редактора фашистского листка, заведующего отделом прессы прокуратуры!)[14]
— Мог бы спокойно работать в газете.
— Кабы мог, так и работал бы, — сказал я и тоже повернулся к витрине. На витрине в левом углу красовался Рубинштейн, вырезанный из фанеры. Отличный такой Рубинштейн, с гривой волос, с дирижёрской палочкой. А в правом углу — лупоглазый школьник, похожий на Микки-Мауса, с карандашами и тетрадками в руках. Это был магазин культтоваров и канцпринадлежностей.[8]
<Один> дирижёр <…> однажды зажарил печень флейтиста себе на ужин за одну неверно взятую ноту, <…> другой насадил на дирижёрскую палочку троих скрипачей…
— Стоп! — дирижёр стукнул палкой (не палочкой!) по пюпитру. — Послушайте, неуважаемые мои! Я не понимаю — где мы? В Гранд-Опера или в харчевне старого Хоттаба? Альты, что за собачий вой в девяносто втором такте?! Виолончели, ну вылезайте же из тухлой ямы! Сдерите коросту с лица! Стряхните шайтана с грифа! Вдохните, вдохните свежий воздух! Кларнеты, вы снова забыли про двугорбость. Я вам ничего не говорил?! Вы оба — двугорбый верблюд, величественно бредущий к водопою, а не побитая старая кляча, везущая на базар коровьи лепёшки! Я хочу услышать музыку ваших горбов! Вообще, оркестр сегодня похож на колоду, на которой мясники разделывают коровьи туши! За что вы так ненавидите музыку?! За такую игру с вас надо содрать кожу, сделать из неё барабаны и вечно играть на них “Ионизацию” Вареза! <…>
— Какая у него правильная дирижёрская палка! Он бьёт их? <…>
— Да…
Хитрая смерть ошиблась и оказалась не хитрой, ―
Умер Масснэ, но «умер» тут прозвучало, как «жив».
Палочку вверх, маэстро! Вы, господа, за пюпитры! ―
Мертвый живых озвучит, в творчество душу вложив![5]
↑ 12Толстой Л. Н. Собрание сочинений: В 22 т. — М.: Художественная литература. — Т. 5. «Война и мир».
↑ 1234Чехов А. П. Сочинения в 18 томах, Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. — М.: Наука, 1974 год — том 1. (Рассказы. Повести. Юморески), 1880-1882. — стр.438-446
↑ 12Игорь Северянин, «Громокипящий кубок. Ананасы в шампанском. Соловей. Классические розы.». — М.: «Наука», 2004 г.
↑ 12Дорошевич В. М. «Старая театральная Москва». — Пг.: Петроград, 1923 г. — С. 167
