Листобо́й, реже листодёр — холодный и порывистый осенний ветер, чаще всего северной трети направлений (с Ледовитого океана), предвещающий или опережающий наступление зимы. Характерен для умеренных и высоких широт. Под порывами листобоя лес оголяется и становится прозрачным, деревья теряют листву.
В некоторых северных местностях «листобой» — становится синонимом последнего осеннего месяца «октября», реже — ноября. Срывая с деревьев листву, этот ветер часто приносит и первые снегопады.
— Юрий Коваль, «Листобой» (глава «Листобой»), 1972
С порывами ветра в комнату летели листья берёзы, растущей под окном. К утру берёза эта была уже раскрыта настежь. Сквозь ветки её текли и текли холодные струи листобоя, чётко обозначенные в сером небе битым порхающим листом.
— Юрий Коваль, «Листобой» (глава «Листобой»), 1972
Испугавшись громкого голоса, надо мной в верхушках деревьев кто-то зашуршал, отпрянул, и не скоро я понял, что это шевелится там и шепчется листобой.
Листобой пригнал снеговую тучу. Не доходя деревни, улеглась она на верхушки ёлок, раскинула пятнистые лапы, свесила серую рысью морду. Потом загребла лапой ― из лесу посыпались на деревню листья, а с ними одинокие большие снежинки.
— Юрий Коваль, «Листобой» (глава «Кувшин с листобоем»), 1972
Ветер станет набирать силу, загустеет искровал, заполощется яркий, короткий листобой по широкой земле, и в полёте, в круженье угаснет северный листок...[5]
...не стало прежней сумеречности в ольховом леске, зеленой затенённости. Вот студеные ветры-листобои сбили листву. А потом враз накинулись зимние вьюги...[6]
Сквозит, сквозит холодок по гривам, листобой, листобой идёт. Упадёт иной листок стерженьком кверху и плывёт, как утица, а куда плывёт — и сам не ведает...[9]
Нехотя уступала натиску осени ольха. Вот не стало прежней сумеречности в ольховом леске, зеленой затененности. Вот студеные ветры-листобои сбили листву. А потом враз накинулись зимние вьюги…
Остановлены лыжи. Гляжу с пригорка на ольховый лес. Он серый, «жесткий», сухостойным кажется. Там и там стволы испятнаны снегом.[6]
Астафьев день положен для заклинания плодородия и земледелия. Бабы выносили на улицу золу и разбрасывали ее посредством ветра-листобоя. Ветер подгонялся заклинальными словами и осиновой веткой. Мужики же вытаскивали из под коровы навоз и раскидывали его по огороду. Ветер в этом действии не участвовал.[10]
По народному поверью, Астафьев день мог навредить своими ветрами. Чуть свет пробуждалась старшая в доме женщина. Она кидала в печь горящие уголья и произносила заговор: «К доброму хлебу, гори»!
После этого женщина выходила на крыльцо и, согласно поверьям, мог подняться ветер-листобой. Поэтому она поизносила заговор: «Ветер-листобой, ты лети за семь высоких лесов, за семь глубоких морей, не тронь моего следа, с лица – зори, подыми перо воронье, суховерть да верёвку-удавку...»[13]
— Ольга Крючкова, «Славянские обряды, заговоры и ворожба» (Астафий, 3 октября), 2012
Отшумел, отгулял буйный ветер-листодёр, опять потянулись тихие деньки, только лес уже не тот: как-то распахнулся он, стал просторнее и грустнее. Сквозит широкая гладь болота через прозрачную березовую кромку. Серым частоколом стоит оголенный осинник. Только на одной вершине светится несколько листиков. Один, два, три… двенадцать. Словно стайка лимонно-желтых бабочек присела на голые сучья и трепещет легкими крыльями. Скоро, очень скоро уже по-зимнему посинеет небо и закричат медными голосами невидимые за облаками лебеди.[3]
Дивуйтесь! Экая благодать дадена человеку!.. Вот отработала земля, отдыхать изготавливается, чтобы весной снова рожать прокорм людям, птицам, всякой живности. У земли всякая живая тварь — своё дитё, и все равны, ко всем она одинакова, всех бережёт от глада, мора, стужи... Сквозит, сквозит холодок по гривам, листобой, листобой идёт. Упадёт иной листок стерженьком кверху и плывёт, как утица, а куда плывёт — и сам не ведает...[9]
Ночью задул листобой ― холодный октябрьский ветер. Он пришёл с севера, из тундры, уже прихваченной льдом, с берегов Печоры. Листобой завывал в печной трубе, шевелил на крыше осиновую щепу, бил, трепал деревья, и слышно было, как покорно шелестели они, сбрасывая листья. Раскрытая форточка билась о раму, скрипела ржавыми петлями. С порывами ветра в комнату летели листья берёзы, растущей под окном. К утру берёза эта была уже раскрыта настежь. Сквозь ветки её текли и текли холодные струи листобоя, чётко обозначенные в сером небе битым порхающим листом.[4]
— Юрий Коваль, «Листобой» (глава «Листобой»), 1972
Найда обычно лежит на крыльце, приветливо постукивая хвостом каждому прохожему.
В октябре, когда грянет листобой и начнётся для гончих рабочая пора ― гон по чернотропу, ― Найда исчезает. Целый день пропадает она в лесу, и от дома слышен её глухой голос ― то ли гонит, то ли разбирает заячьи наброды.[4]
Ночью в лесу у костра на меня напал страх. <...>
В лесу было тихо. Только вдруг в тишине слышался тоненький треск и короткий шёпот. Кто-то шептался обо мне, и казалось, я даже разбираю одно слово: «ко-лы-шки…» <...>
Взяв топор, я обошёл вокруг костра. Тень двигалась по стволам деревьев, а за спиной кто-то шептался, шушукался.
− Эй! − закричал я. − Чего вы там шепчетесь! Идите к огню…
Испугавшись громкого голоса, надо мной в верхушках деревьев кто-то зашуршал, отпрянул, и не скоро я понял, что это шевелится там и шепчется листобой.[4]
Листобой пригнал снеговую тучу. Не доходя деревни, улеглась она на верхушки ёлок, раскинула пятнистые лапы, свесила серую рысью морду. Потом загребла лапой ― из лесу посыпались на деревню листья, а с ними одинокие большие снежинки. В полёте снежинки слепливались друг с другом и падали на землю, как узорные блины. Туча цеплялась за верхушки деревьев, а листобой подталкивал её, гнал, торопил. Нехотя подползла туча к деревне ― густыми волнами повалил снег. Сразу накрыл он огороды, крыши домов.[4]
К утру иногда затихнет, но к вечеру снова расходится и свистит, шастает по деревьям, швыряется листьями надоедливый листобой. Берёзки на опушке давно уже сдались ему; без листьев сразу стали они сиротливыми, растерянно стоят в пожухлой траве.
А осины совсем омертвели. Вытянув крючья веток, они ловят чужие листья, как будто никогда не имели своих.[4]
Сырой землёй, опятами, дымом с картофельных полей пахнет листобой.
На речном обрыве, где ветер особенно силён, я подставил под его струю красный глиняный кувшин, набрал побольше листобоя и закупорил кувшин деревянной пробкой, залил её воском.[4]
— Юрий Коваль, «Листобой» (глава «Кувшин с листобоем»), 1972
В предчувствии недалекой зимы справит скромная северная земля свой последний в году праздник, обмерев от собственной красоты на неделю-полторы. А потом как бы пробно шевельнет её лёгким ветром, выдует искру из громадного костра, покружит ее и загасит. Ветер станет набирать силу, загустеет искровал, заполощется яркий, короткий листобой по широкой земле, и в полёте, в круженье угаснет северный листок; на земле, не догорая, он сразу остужается, прилипает к моху, и становится тундра похожа на неглубоко вспаханную бурую пашню.[5]
Прямая молния угодила в сосну, спиралью обошла ствол, пропахала кору до древесины и нырнула в торф. От этой молнии за год высохла сосна, но долго ещё стояла над болотами, сухая, посеребренная. Осенний ветер ― листобой ― ухватил её за макушку, поднажал в горб да и вывернул с корнем.[4]
Но вся охота Бурнашова одной находкой и закончилась. Зря загорелась его душа. Прошел дождь-листобой, и березняки пооголились, проредились в одну ночь, листа нападало, хотя до сентября далеко. Это в июне каждый гриб призывает тебя, далеко виден, как свечка неизбывная, горит ярким розовым пламенем. А сейчас какой гриб если и есть, так спрятался, затаился, сам на себя не похож: грустный, почернелый, с размякшею шляпой.[8]
Скоро Покров. Обычно в предзимье всё в природе цепенеет, закаты багровы, лужи латунны, леса лиловы, небо к ночи искристо, звёзды наливные, плутовато подмигивают, и Большая медведица, как дворовая собачонка, дежурит над коньком моей крыши. Вот со дня на день полыхнёт ветер-листобой, разденет берёзы, сдерет с них последнюю сорочку — и здравствуй, обжорная зима! А нынче и не пахнет снегами, леса в золоте, у крыльца сколькой день вьется бабочка-траурница, колдовски поглядывая за мной чёрными глазами. Кыш, вещунья, уноси с собою дурные вести![11]
Бывает так: Июлем знойным Обронит ясень Спелый лист — И сразу станешь беспокойным, И день Уже не так лучист. <...>
Услышишь:
Чуткая осина
Бросает в дрожь
Лесной покой.
Крадётся
Сумрачной низиной
Угрюмый
Ветер-листобой.[2]
Мимо царств прошедшие народы листобоем двинутся в леса, вдоль перрона, на краю природы, проплывут, как окна, небеса.
Проплывут замедленные лица,
вскрикнет птица ― это лист падёт.
Только долго, долго будет длиться
под твоей рукой его полёт.[7]
— Иван Жданов, «Если птица – это тень полёта...», 1980-е
Я позабыл о том случайном, первом,
но смертные свидания с тобой вплетались
в сны, творенья, кровь и нервы,
когда над крышей плакал листобой,
и ветр осенний бился над трубой.
Я времени не помнил,
ведь в окне рождался,
возрастал и гибнул тополь
и пролетал, как дьявол на коне
и твердыми корнями в землю топал.[12]
Ветер-листобой
Не щадит берёз
Перед той избой,
Где мальчишкой рос. Ветер разметал Дни моих годов, И седым я стал, Ко всему готов. <...>
Ветер-листобой,
Все мои пути Золотой листвой
Ночью замети.[14]
— Василий Мишенёв, «Ветер-листобой» (из сборника «Колесо времени»), 2003
Нужно было нам обоим
пролететь ― уж вы поверьте ―
по аллеям с листобоем
в запечатанном конверте.[15]
— Михаил Айзенберг, «Девушки в холодных ботах...» (из сборника «В метре от нас»), 2004
