У этого термина существуют и другие значения, см. Вьюга (значения).
Вью́га (буран, метель, снежная буря) — плохая зимняя погода, сильный приземный ветер, переносящий массы падающего и (или) выпавшего ранее снега. В отличие от метели, вьюга не является официальным метеорологическим термином, но скорее — литературным или эмоциональным понятием, выражающим отношение к плохой погоде. Более точно можно было бы определить вьюгу как сильную низовую метель с отдельными завихрениями и круговыми движениями ветра, иногда — не сопровождающуюся выпадением снега.
Кроме собственно метели, в обыденной речи и художественной литературе можно встретить следующие понятия, близкие к вьюге: снежная буря, метелица, заметель, буран (сильная общая метель в степи при низкой температуре), веялица, ворогуша (метель с ураганом), заверть, заволока (сильная метель), кича, крутень, куга, курга (поземок, метель), кутерга, лепень (мокрый снег с дождём), пурга, сипуга (порывистый ветер с колючим снегом), хвилюга, чистяк (низовая метель), чичер (резкий ветер с мокрым снегом). Позёмку иногда называют: волокуша, заметь, позёмица, поземь, понизовка, поносуха, сипуга, сипуха, тащиха, тягуша...
На горе между домами последними в городе просвечивает Скифия, страшная, бескрайняя… Выезжал, закурилось, и все исчезло милое, дорогое, нежное среди вьюги…[5]
Вьюга это знает, ― и настоящая воля ей там, <...> в полях, пáдающих за окоём, на слепых дорогах, в широких вымоинах, в паутине оврагов, в равнинных полотнищах, раскинутых белиться белью снегов на тысячи верст.[7]
Больше часа густой снег бил тяжело и косо, как ливень, а потом поднялась и зашумела вьюга. К рассвету она преобразила все подмосковные земли: плотно застелила снегом поля, замела овраги, завалила леса, все деревья с наветренной стороны ― от комля до вершин ― облепила снегом...[8]
...даже если валом накатывал буран или, как вспугнутая лебединая стая, сквозь войско проносилась вьюга, это всё равно не пугало, потому что рядом оставались люди, кони...[11]
А на дворе вьюга, метель, такая погода, про которую говорят: «хоть три дня не еcть, да c печки не лезть». Ветер воет, cлышен наводящий тоску отрывистый лай Лыски: «гау», «гау», через полминуты опять «гау», «гау», и так до бесконечности. Волки, значит, близко бродят.[1]
Очевидно одно, что кто-то борется с той злой силой, которая умерщвляет жизнь природы, напускает леденящие лютые морозы. Ведьмы-вьюги заслепляют глаза, злые метели засыпают все пути и тропы — ни входу, ни выходу, ни света в очах. При это невидимо происходит и борьба света со тьмой, добра со злом, с преобладанием последних над первыми. Царствовал, хозяйничая над землей в это время этот самый Корочун —подземный бог, повелевающий морозами.[13]
...в какой-то из вьюжных дней ― вернее ночей, ибо полярная ночь уже наступила ― Стрелок, ставший начальником вертолётной площадки в Бугрино, выпивает лишнего, и тут вдруг рация оживает, во тьме слышится хрип, хруст, пеленги, и ему на голову сваливается борт, везущий какое-то начальство. И он выходит с лампою во тьму, чтоб служить маяком пилоту; но то ли ветер слишком суров, то ли выпитый спирт слишком крепок ― его носит по дощатому настилу от края к краю; он пытается удержаться на ногах, усердно сигналит лампой, но ― гром и молния! ― бушующий грохот винта опрокидывает его, он падает…[14]
— Василий Голованов, «Остров, или оправдание бессмысленных путешествий», 2002
Фамилия Кутергин происходит от редчайшего дохристианского имени Кутерга, образованного от слова кутерга, которым в некоторых севернорусских говорах называли непогоду, метель. Такое имя могли дать ребенку, родившемуся в суровую погоду. Согласно древним поверьям, ребёнок, родившийся в метель и вьюгу, был сродни этим стихиям, они ему покровительствовали, и он не должен был от них погибнуть.[15]
Если смотреть прямо ― видишь крыши, точно лодки, опрокинутые вверх дном в зеленых волнах садов. Стёртые вьюгами долгих зим, омытые бесконечными дождямиосени, слинявшие дома нашей улицы напудрены пылью...[16]
Пустое! дурь наша, а ты говоришь: судьба, поезжай сто человек спасать, и твое дело с ними связано, это будет судьба, а ежели я в такую метель кинусь ― это моя дурь, и пропадать буду, услышат, никто не поможет, скажет: зачем его в такую метель понесло! На горе между домами последними в городе просвечивает Скифия, страшная, бескрайняя… Выезжал, закурилось, и все исчезло милое, дорогое, нежное среди вьюги… О, зачем я выехал в эту Скифию![5]
…таким образом, оставив далеко и глубоко внизу февральскую вьюгу, которая лепила мокрым снегом в переднее стекло автомобиля, где с трудом двигались туда и сюда стрелки стеклоочистителя, сгребая мокрый снег, а встречные и попутные машины скользили юзом по окружному шоссе, мы снова отправились в погоню за вечной весной… В конце концов, зачем мне эта вечная весна?
Под черными ярами правого берега было тихо, на левом, луговом, ― вьюжило; по льду замерзшей широкой реки дуло, словно в трубе, несло старый крупитчатый снег. По стеклам машины скребло, шуршало. На воле лицо сразу начинало гореть, и глазам было больно от снежного чичера. И, конечно, людей на льду не было. Лишь возле Калача сидели несколько рыбаков, прячась в жесткие брезентовые плащи с куколем да целлофановые мешки.[18]
День был самый дурной, какому только можно быть в конце декабря. Ветер дул с разных сторон, снежная пыль клубилась, поднималась, спускалась, — словом, была страшная вьюга или метель. Г-жа Простакова уверяла, что только бабушка ее, бывшая семнадцати лет во время похода Петра Великого, видела подобную и что если бог нашлет третию такую же метель на землю русскую, то чуть ли не быть падению мира.[19]
— Василий Нарежный, «Российский Жилблаз, или Похождения князя Гаврилы Симоновича Чистякова», 1814
Вздрогнул лес, вздрогнули берега и, громогласно ответив на зов, погрузились в сон. Что-то страшное вошло в ночь и затеснило грудь. Замелькали огоньки пристани. Снегом заносит. Рвётся в белые окна метель и стучится. А вчера ещё жил василёк, жали рожь. В одну ночь! Стынет седая река, плещутся судорожно волны. Слушаешь вьюгу, молчишь, жмёшься от холода. Нет уж дороги. Снег. Погребают, поют над тобою. Кличут метели, поют: ― Выходи-выходи! Будем петь, полетим на свободе! У вас нет тепла! У вас света нет! Здесь огонь! Жизнь горит! И пылая, белоснежные, мы вьемся без сна. Выходи-выходи! Будем петь и сгорим на белом огне. Все, кто летает, все собирайтесь, мы умчимся далеко, далеко-далеко. Никто не увидит. Никто не узнает. Снегом засыплем, ветром завеем, поцелуем задушим. Песню тебе пропоем!
— Гу… гу… — загремела в перелеске вьюга, потом свистнула сбоку, сыпнула… Меня начало качать, качало, качало… пока я не оказался в Сандуновских банях в Москве. <...> Тут же я извлек из щели шубы часы, увидел — пять. Ехали мы, стало быть, не час, а два с половиной. <...>
Весь мир свился в клубок, и его трепало во все стороны.
Проскочила мысль — а не вернуться ли? Но я ее отогнал, завалился поглубже в сено на дно саней, как в лодку, съежился, глаза закрыл. <...>
Люди сейчас спят, печки натоплены, а я опять и вымыться не мог. Несёт меня вьюга, как листок. <...>
Лошади пошли бодрее. Вьюга точно сжималась, стала ослабевать, как мне показалось. Но вверху и по сторонам ничего не было, кроме мути. Я уж не надеялся приехать именно в больницу. Мне хотелось приехать куда-нибудь. Ведь ведет же дорога к жилью.[20]
С площади бегучие, хлесткие волны влетывают в узкие устья улиц и переулков ― и весь Темьян белеет в мятущейся зыби, разведенной суровым декабрьским прибоем клокочущей вьюги. Темьян не справляется с вьюгой, но он давно уж забил во вьюжное море крепкие сваи домов, строений и заборов и смотрит в ночь и вьюгу маячками фонарей и освещенных окон или, когда надоест смотреть в белую вольницу, заграждается от нее плотными ставнями и припертыми воротами. Вьюга это знает, ― и настоящая воля ей там, за Темьяном: в полях, пáдающих за окоём, на слепых дорогах, в широких вымоинах, в паутине оврагов, в равнинных полотнищах, раскинутых белиться белью снегов на тысячи верст. Там кончаются устья, проливы и заливы вьюжного моря, изрезывающие город Темьян, там одно сплошное, неделимое белое море, плещущее переливами вьюг, одержимое прибоями метелей. И когда оттуда начинал доноситься первый призыв прибоя, надо было звонарям бить в Плакун, и колокольня делалась маяком звона для бушующего вьюжного моря, шумевшего вокруг Темьяна. Какой-бы ни был с вечера звон: постный или праздничный ― ночной звон был всегда одинаков: он, как луч маячного фонаря, быстробежно сверлил тьму и остро вонзался в глушащую вьюгу: его звуковые лучи указывали путникам путь в город.[7]
На дворе ходила мокрая вьюга, от ветра чуть дрожали темные окна, в печных вьюшках проносился свист. От непогоды за окнами особенно недвижным казался круг желтоватого света под лампой, угол шкафа, громадный, уходящий во тьму, поблескивающая изразцовая печь, ножки комода. Все вещи жилья, огромные, добрые, несдвигаемые, точно были замершими кусками вечности.[21]
Среди ночи неожиданно начался снегопад. Больше часа густой снег бил тяжело и косо, как ливень, а потом поднялась и зашумела вьюга. К рассвету она преобразила все подмосковные земли: плотно застелила снегом поля, замела овраги, завалила леса, все деревья с наветренной стороны ― от комля до вершин ― облепила снегом, как пластырем. Быстро и прочно установилась необычайно ранняя зима.[8]
Прямо перед ними темнели зубцы стены Кремля, проступали сквозь летящий наискось снег силуэты башен, еще с двуглавыми орлами наверху. Над Кремлем трепетало по ветру полотнище красного флага, ярко подсвеченного снизу. Напротив Кремля фонари у длинного здания Торговых рядов бросали на площадь пучки света. Иногда проходили автомашины, вырывая фарами из белесой полумглы полосы проносящихся, кружащихся снежинок. В этой вьюге, в этом призрачном свете московской зимней ночи просторная площадь, покатая с обоих концов, вдоль стены Кремля казалась выпуклой, сфероидальной, как бы сегментом огромного шара.[22]
— Александр Бек, «Талант (Жизнь Бережкова)», до 1956
По брови заросли снегом леса. У окоёма, как дым, беззвучно растворялись в искристом мерцании дальние лазоревые шиханы. Вокруг была только красота ― пусть дикая, вечная, безразличная к человеку, но не таившая угрозы. И даже если валом накатывал буран или, как вспугнутая лебединая стая, сквозь войско проносилась вьюга, это всё равно не пугало, потому что рядом оставались люди, кони, олени… Однако ночами ― хоть ярко-лунными, когда под косматыми вогульскими созвездиями на берегу пылали костры, хоть метельными, когда раздувало шатёр и в опустившейся тьме по небу, по деревьям, по реке неслись снежные колёса, ― вдруг мороком обволакивало князя, словно сзади кто-то стоял и ждал; давно стоял, близко. И во тьме князь ясно видел, что забрёл он не в зачарованные земли, а прямо в горло Пети-Ура, ледяного вогульского ада. И здесь, крутясь смерчем, шагал по лесам бог ветра Шуа, метлою смахивая всё со своего пути.[11]
Вот примчалися… и вмиг
Из очей пропали:
Кони, сани и жених
Будто не бывали.
Одинокая впотьмах
Брошена от друга
В страшных девица местах;
Вкруг метель и вьюга.
Возвратиться ― следу нет…[23]
Следы побоища поспешно Снегами вьюга занесла.
Исчезла кровь, земля бела;
Но вьюга плачет неутешно
И по снегу несет печаль,
Как будто ей убитых жаль.[24]
Мёртвое поле, дорога степная!
Вьюга тебя заметает ночная,
Спят твои сёла под песни метели,
Дремлют в снегу одинокие ели…
Мнится мне ночью: не степи кругом —
Бродит Мороз на погосте глухом…[2]
— Сергей Городецкий, «Ты устала? Я ласкаю...» (из цикла «Теремок»), 1904
Ты пришел — неотцветный цвет, ты облекся кружевом снежных риз: глаза твои — метель, просквозившая небом.
Тебя родила метель: дай нам метель, дай, дай, дай нам метель белую, метель ревучую, метель — летучую метель, свистучую, ибо ты из вьюги вышел.
Вьюге помолимся!
Здравствуй, здравствуй, белая пчела, из метельного улея летящая к нам о счастье жужжать, сладкий мёд от сот, от сердец собирать.
Ты, счастье, белый, медовый, восковой!
Гласом пчелиным нам обедню прожужжи!
Ты нас помилуй![3]
— Андрей Белый, «Кубок метелей» (Третья метельная ектения), 1907
Задумчиво сбиваю тростью
Сосцы морозных матерей Печаль. Кошачий визг саней
В ночи играет вьюги злостью.[27]
— Николай Бурлюк, «Чрез мост обмезнувший и гулкий...», 1914
Под вьюги вой скота мычанье
Волнует оснеженный дух
И при скоте седой пастух
Хранит ли вечное сиянье.[27]
— Николай Бурлюк, «Прижавшись к вырезке уклона...», 1914
Меня не обманет ни одна книга, Все будет чудесней, чем говорят!..
Ах, как безнадежно туманит вьюга
Утомительно знакомый Летний сад…[4]
Покой, уют. Озябший гость в столовой Пьёт чай и трёт ладонью о ладонь.
― Да-с, знаете, и то сказать ― на юге
И осень поздняя не больно весела.
― Не весела. А что у вас в Калуге?
Чай, вьюга все дороги замела?[28]
Как пред концом, в упаде сил С тоски взывающий к метелице, Чтоб вихрь души не угасил, К поре, как тьмою все застелется,
Как схваченный за обшлага Хохочущею вьюгой нарочный,
Ловящей кисти башлыка,
Здоровающеюся в наручнях...[6]
— Борис Пастернак, «Кремль в буран конца 1918 года» (из цикла «Болезнь»), 1919
И стены в зеркалах, глазам большая нега!
А нет лишь прелести осеннего ночлега:
Продрогшим странникам нет милого тепла;
То пиемонтская пронзительная мгла,
И вдруг, нежданная под небесами юга,
Лихая дочь зимы, знакомка наша, вьюга,
Которой пение и сладостно подчас
Нам, людям северным: баюкавшее нас,
Нас встретила в горах, летая, распевая,
И славно по горам гуляла удалая![30]
— Николай Языков, «Переезд через приморские Альпы», 1839
Возвращается ветер на круги:
В российской разгульной вьюге,
Колыхаясь, тонул возок,
Ноги кутала полость козья,
Шелестели, шуршали полозья,
И блестел слюдяной глазок,
А кругом только ветер вольный
Да полей невидимых ширь.[9]
— Мария Вега, «Первый следователь, усатый...» (из цикла «Кирилл Радищев»), 1969
— Давид Самойлов, «Чёт или нечет...» (из цикла «Пярнуские элегии»), 1976
А потом… Скоротали дожди затяжные и зимнюю вьюгу,
И любую погоду, завывающую из тьмы.
Почему же все более чужды друг другу
Год от году становимся мы?[32]
Неона бледные сполохи
Лишь углубляют черноту.
Беседу, светлую, как вьюга,
Легко вести, слова друг друга
Подхватывая на лету.[33]
— Александр Сопровский, «С мороза в кухню. — Как Москва?..» (из цикла «Два стихотворения»), 1984
Ну вьюга! Куда мы попали,
в какие заплыли снега?
У поручней молча стояли
на палубе мы, и шуга
и слева мерцала, и справа,
и с хрустом, как в ночь ледостава,
опору искала нога.
— Олег Чухонцев, «А в сумерках вдруг налетели...», 1985
Кому мораль, кому наука
иль философия кому-то,
допустим, в жизни не нужна.
Однако же ведь что-то нужно? ―
выглядываю: в поле вьюжно,
и невидимкою луна…[12]
— Николай Байтов, «И я такой же, еще хуже...» (из цикла «Нескончаемые сетования»), 2000
↑Василий Голованов, «Остров, или оправдание бессмысленных путешествий». — М.: Вагриус, 2002 г.
↑Суперанская А. В. «Из истории фамилий». — М.: «Наука и жизнь» № 10, 2007 г.
↑Максим Горький. Детство. В людях. Мои университеты. ― М.: Художественная литература, 1975 г.
↑К.И. Чуковский. Собрание сочинений. Том 13: Дневник 1936-1969. Предисл. В. Каверина, Коммент. Е. Чуковской.-2-е изд. — М., «Терра»-Книжный клуб, 2004 г.
↑Борис Екимов. «Пиночет». — Москва, «Вагриус», 2001 г.
↑В. Т. Нарежный, Собрание сочинений в 2 томах. Том 2. — М.: «Художественная литература», 1983 г.
↑Булгаков М. А. Собрание сочинений в пяти томах. Том первый. — Москва, Художественная литература, 1989 г.
↑И. С. Лукаш. Сочинения в двух книгах; кн. 2 «Бедная любовь Мусоргского». — Москва; НПК «Интелвак»; 2000 г.
↑А. Бек, Собрание сочинений в четырёх томах. Волоколамское шоссе. Военные рассказы и очерки. — М.: Художественная литература, 19874 г.
↑Жуковский В. А. Полное собрание сочинений и писем. М.: Языки славянской культуры, 2000 г.
↑А. Голенищев-Кутузов в сборнике: Поэты 1880-1890-х годов. Библиотека поэта. Второе издание. Ленинград, «Советский писатель», 1972 г.
↑А. Н. Плещеев. Полное собрание стихотворений. Библиотека поэта. Большая серия. — Ленинград: Советский писатель, 1964 г.
↑С. Городецкий. Стихотворения. Библиотека поэта. Большая серия. — Л.: Советский писатель, 1974 г.
↑ 12Д. Бурлюк, Н. Бурлюк. Стихотворения. Библиотека поэта (малая серия). — СПб.: Академический проект, 2002 г.
↑Катаев В.П. Избранные стихотворения. Москва, «Астрель», 2009 г.
↑Н. Клюев. «Сердце единорога». СПб.: РХГИ, 1999 г.
↑Языков Н.М. Полное собрание стихотворений. — Москва-Ленинград, 1964 г.
↑Давид Самойлов. Стихотворения. Новая библиотека поэта. Большая серия. — Санкт-Петербург, «Академический проект», 2006 г.
↑А.П. Межиров, «Артиллерия бьёт по своим» (избранное). — Москва, «Зебра», 2006 г.
