У этого термина существуют и другие значения, см. Дождь (значения).
У этого термина существуют и другие значения, см. Ноябрь (значения).
Ноя́брьский до́ждь — жидкие атмосферные осадки, выпадающие в третий месяц календарной осени, в ноябре. В средней полосе России и северной Европе ноябрь — это конец осени, её последний предзимний месяц. В регионах умеренного климата средняя температура ноября составляет около 0 °C. Это переходный месяц между осенью и зимой, для которого характерно значительное похолодание и окончательная перестройка окружающей среды и живой природы на холодный сезон. Примерно в середине месяца среднесуточная температура воздуха переходит к отрицательным значениям, что является началом климатической зимы. Осадки в ноябре все чаще выпадают в виде снега или дождя со снегом, а в конце месяца зачастую устанавливается постоянный снежный покров.
Как метафорический образ, ноябрьский дождь чаще всего — холодный, леденящий, предзимний, безрадостный, среди голых деревьев и замерзающей природы.
Ноябрьский дождь в афоризмах и кратких цитатах[править]
Ух, как зловеще шумел невидимый лес в те черные, непроглядные ночи, когда пошли ноябрьские дожди, когда стали они лить по ночам без перерыва, когда, как говорится, хоть кричи, не докричишься ни души...[1]
Ноябрьский дождь в мемуарах, публицистике и документальной прозе[править]
24 Июня. Весь день без просвета, как в ноябре, дождь. <...>
25 Июня. (Солнцеворот). Прошло перед этим несколько хмурых дней, как в Ноябре: дожди без просвета. Сегодня, наконец, разразилась страшная гроза с таким ливнем, что Кончура вышла из берегов и загремела, как горная река. Стало парно-влажно, как в Батуме, как в оранжерее. Ночью в 1 ч. на Моск. улице (возле Григорьева) наблюдал первый свет на западе, затея облаков над Лаврой была интересна, чудесный мотив для картины «весенний солнцеворот».[4]
Затем десять дней стояли на том же месте; часто снег, пасмурно, потом мороз ― видимо, решили зимовать в Никольском Шаре, который, казалось, хорошо защищен от льдов. 14 ноября, наконец, надвинулся страшный лёд. Шугой (мелким льдом) покрыло все море: «Всю ночь несло шугу. Отдали другой якорь. Не спали, распихивали шугу». Несмотря на ноябрь, то туман, то дождь. Становится темно. 17 ноября «солнце показалось в 11 ч. на час».[6]
В деревянный сундучок, так и не попавший в порт Гринок, мать укладывала лучшие рубашки Роберта, несколько пар запасных чулок, новые высокие ботфорты с блестящими голенищами. Ноябрьский дождь хлестал по крыше. Разговаривать не хотелось ― перед разлукой всегда кажется, что обо всем переговорено, а расстанешься ― и столько найдется невысказанных слов… Вдруг в дверь постучали.[7]
Ноябрьскиесумерки беспросветны. Мелкий снег с дождем. Мокрое крошево под ногами; старые ботинки медленно сыреют, сердце сладко замирает от ужаса, как будто бы он только что прыгнул с крутой высоты, и еще не знает: уйдет от погони или расшибется в лепешку. Оставим Солженицына возле забора марфо-мариинской шарашки; он будет гадать о своей судьбе, мы же с тобой пока погадаем об исторических судьбах пишущей машинки.[8]
В сентябре по вечерам в московских окнах появляется уют. Еще не тот уют, который бывает в ноябре, когда бесконечный дождь бесконечно превращается в снег и обратно, и не тот предновогодний уют-уют, когда сквозь метель и узорчатый тюль нам тепло подмигивают разноцветные лампочки елочных гирлянд, но обычный кухонный уют запотевшего от закипающего чайника оконного стекла, на котором можно рисовать пальцем палки, огуречики и кривые рожицы.[9]
Ноябрьский дождь в беллетристике и художественной литературе[править]
В конце ноября вместе с дождем повалил снег. Поля оделись серою пеленой. На грязных дорогах появились точно заплаты из белого сукна. Никодим, ездивший на станцию за газетами, воротился мокрый до последней нитки. Зато в газетах оказались интересные новости: в Москве ждали постановки новой оперы и приезда знаменитого трагика на гастроли.[10]
Мелкий ноябрьский дождь однообразно барабанил в окна. На больших часах в столовой медленно-хрипло пробило семь часов утра. Зина, поступившая в том же году в гимназию, в форменном коричневом платье, в белой пелеринке, сидела за чайным столом, пила молоко и тихо бурчала себе под нос, постоянно заглядывая в открытую, лежавшую перед ней книгу.[11]
Школа могла только открыться с пятнадцатого ноября, к тому же времени обещалась приехать Веруся. Но тот восторг, с которым Николай ожидал этих событий, решительно не в силах был устоять под напором последних гарденинских происшествий и столь назойливых, столь медлительных, тихих, бесконечных дождей. Нельзя было восторгаться, когда всюду господствовало уныние, когда люди в соответствие сумраку, висевшему над землей, ходили беспросветно-мрачные, с каким-то томительным и угрюмым выражением на лицах.[12]
— Александр Эртель, «Гарденины, их дворня, приверженцы и враги», 1889
Но оказалось, что он даже и представить себе не мог, до чего жутка лесная жизнь. Ух, как зловеще шумел невидимый лес в те черные, непроглядные ночи, когда пошли ноябрьские дожди, когда стали они лить по ночам без перерыва, когда, как говорится, хоть кричи, не докричишься ни души, когда в полях только ветер, черные пашни, пустые дороги да непробудным сном умершие деревни! В безграничном море тьмы чувствовал он себя и спал тревожно, при лучине, часто просыпаясь. Мечтал он, бывало: будет у меня в руках дубинка, буду в темные ночки похаживать по лесу ― и уж только попадись мне тогда вор, грабитель![1]
― Куда вы?
― Так, ― ответил Лунин.
― И я так, ― сказал Рассохин.
Они стояли рядом, не видя друг друга, и молчали. Ноябрьский дождь шипел, и шлепал, и шелестел вокруг.
― Ну, я пойду… ― сказал Рассохин и шагнул прочь. Однако опять остановился.[2]
Ее принял один из его помощников и сообщил, что отец умер неделю назад. Тина не могла идти в общежитие, не могла говорить. Без цели и без смысла она шла по улицам. Ноябрьский холодный дождь то хлестал, то сеялся мелкой моросью, то снова поливал землю косыми струями; городские улицы сменились переулками пригорода, потом началось поле, за полем снова дома. Тина шла и шла. Она очнулась в незнакомой деревушке.[13]
Погода была скверная, лил холодный ноябрьский дождь. Самолёт с трудом приземлился на центральном лагерном аэродроме, ― на небольшой высоте начиналось обледенение крыльев, над землёй стлался туман. На рассвете шёл снег, и кое-где на комьях глины лежали серые, не смытые дождём, осклизлые пятна снега. Поля фетровых шляп у инженеров поникли, пропитавшись ртутно тяжёлым дождём.[14]
Боясь такой истории, начальство посылало рабочих с фонарями осматривать насыпь и трубу. По четыре, по пять раз в ночь обходчики появлялись вблизи оврага, проходили, мелькая фонарями, переговариваясь, ― дождь хлестал, сквозь шум было плохо слышно, да, верно, никаких особых разговоров, а просто ругань, проклятья ноябрю, дождям, начальникам ― а трое лежали на дне оврага, в сырой черноте, замерев, не дыша. И тела их, как насыпь, пропитывались водой, становились жидкими, готовы были расползтись.[3]
Неожиданные смены ветров, перепады температур ощущал болезненно, даже до слабой дурноты и головокружения. В ноябре стало скверно, начались дожди, погода менялась на дню семь раз: то голубизна, солнце, то натянет с моря туман и сырость, а то дохнет прохватисто, до костей, севером, Петербургом. Надо уезжать, да что-то удерживало. Каждое утро, как всегда, вставал в четверть девятого, выходил в сад, вымокший за ночь, дышащий отчужденно и прощально, иногда на клумбах лежали клочья тумана, было холодно, море внизу белело.[3]
― К сожалению, фрау Герберт.
Он отвечал ей так же замедленно, вникая в звук немецкой речи, в растягиваемые ею точно на домашнем уроке фразы, и, отвечая, не без интереса глядел по сторонам на сумрачно-серый, ноябрьский, сыплющий мелким дождем город, насквозь сырой, набухший влагой, прижатый низко огрузшим над крышами пепельным небом, на рано зажженный свет за витринами магазинов, на непрерывное движение черных зонтиков по тротуарам, на их густое скопление на переходах под светофорами. Он смотрел на обмытую, еще не по-осеннему зеленую траву тщательно подстриженных газонов, по которым ходили нахохлившиеся чайки, и подсознание привычно пыталось задержать и ту морскую сырость, и сумеречность осенних улиц, и это скольжение мимо витрин одинаково влажных креповых зонтиков в туманце дождя, и механическое мигание на перекрестках светофоров, сразу сдерживающих и сразу выпускающих в ущелья улиц одержимые скопища машин.[15]
И все это: ледяная, лишенная запаха водка («Ваше здоровье, госпожа Герберт»), и хрустящие булочки, намазанные маслом, и ветчина на пряно-сладковатом черном хлебе, и ароматный турецкий кофе, и пахучие пластинки сыра ― показалось Никитину вкуснейшим; и он почти наслаждался какой-то бездумной физической своей лёгкостью, этим поздним завтраком, и этой тишиной пустого отельного ресторана, и беспрерывно моросящим ноябрьским дождем на гамбургской улице за окнами.[15]
За необыкновенно широким и чисто вымытым окном просторной кухни парижского особняка Марии Александровны было еще полутемно. Уличное освещение уже выключили, но ноябрьское утро еще не вошло в полную силу, а мелкий обложной дождь одинаково плотно скрывал от глаз и далеко отстоящую Эйфелеву башню и находившийся всего лишь в сотне метров от дома мост Александра III, украшенный массивными прямоугольными колоннами с золочеными крылатыми конями на них.[17]
Дуня позвонила еще в несколько мест, но результат был все тем же: ни Панкрашину, ни ее необыкновенного колье нигде не видели. Он поежился под моросящим ноябрьским дождем, порыв влажного пронзительного ветра взъерошил его непослушную густую шевелюру и немедленно пробрался через неплотно застегнутый воротник куртки на шею и сполз на грудь мерзкими мурашками. О том, чтобы тихо-мирно сесть на лавочку и начать обзванивать подруг убитой, даже речи идти не могло. Дзюба трусцой добежал до ближайшей троллейбусной остановки — крытого павильончика, в котором и присесть можно, и сверху не капает.[18]
Через два дня, в пятницу вечером, она уже ехала к Тишке, выбираясь из вновь оттаявшей ноябрьской Москвы, сквозь мелкий, ледяной дождь. Ползла в медленной пробке, под разбрасывающе расслабленные звуки радио Jazz, радуясь, что едет после работы не домой. Коля легко отпустил ее. Даже отказался отдавать Теплого маме, пробормотав “сами справимся, не впервой”. Да ведь и уезжала она меньше чем на сутки — в субботу днем снова будет дома. Капли на стекле ползли мутными плевочками, в воздухе стоял влажный холодный туман, из-за этого машины ехали еще медленней, и ей казалось: так и заледенеет она здесь, в прозрачном дымчатом коконе, никогда не доберется до царства больших и малых младенцев...[19]
И сквозь иней еще просияет прощально природа
Золотым октябрем, ржавым пурпуром листьев горя,
И, как долгие, долгие сонные сумерки года,
Будут биться, и плакать, и мерзнуть дожди ноября.[22]
.svg){kind=logo}
