Павел Яковлевич Зальцман

Материал из Викицитатника
Перейти к навигации Перейти к поиску
Павел Зальцман
Stamps of Kazakhstan, 2012-16.jpg
Wikipedia-logo-v2.svg Статья в Википедии

Па́вел Яковлевич За́льцман (1912-1985) — советский художник немецко-еврейского происхождения, график, писатель и поэт, представитель школы аналитического искусства, ученик Павла Филонова, заслуженный деятель искусств Казахской ССР (1962).

Писать стихотворения и дневники начал ещё в детстве, романы «Щенки» и «Средняя Азия в средние века» — в 1930-х годах в Ленинграде под влиянием обэриутов. Литературные сочинения Зальцмана опубликованы посмертно — сначала в Израиле, затем — в России.

Цитаты из стихотворений разных лет[править]

  •  

Я один. Пустота. Кипящее небо.
Я один. Пустота. Шипящие лужи.
Я один. Я один. Это грусть моя звенит.
Убегаю и стою. Так ныряющий стоит.
И дождь стоит ― струя в струю.
И звон стоит, и я стою.[1]

  — «Елисаветградский переулок», 1930
  •  

Оцарапав клочья туч
О горелый красный лес,
Дождь прошелся кувырком
По траве. И улетел.
Сосны вспыхнули как медь,
Трубы кончили греметь,
Солнце сопки золотит.
За блеском дождевых червей,
За черными стеблями трав,
Туман застлал далекий путь
До шёлковых синих снежных гор.[1]

  — «Оцарапав клочья туч...», 1932
  •  

Мы растопим венец на свечку,
Мы затопим мольбертом печку,
Мы зажжем запломбированный свет,
Мы сожжем сохраняемый буфет.
Я проклинаю обледенелый мир,
Я обожаю воровской пир.
Мы от всех запрячем
Ароматный пар,
Мы у дворника заначим
Хлеб и скипидар.[2]

  — «Застольная песня», 1941
  •  

Вот подкручены усы
У нашей грусти.
Бегут веселые часы.
Мы с ними вместе.
Нам не расстаться,
Мы не хотим.
И мы за ними.
Неотвратим,
Он забирает у нас часы,
Он обрывает у нас усы,
И он разбивает нам носы.
Тогда мы утром, под дождём,
Летим по крышам.
И мы скитаемся и ждем,
И тихо дышим.[2]

  — «Сон», 1941
  •  

Сам ты, Боже, наполняешь
Нечистотами свой храм-с,
Сам ты, Боже, убиваешь
Таких как Филонов и Хармс. <...>
Ты утишил бы наши печали
Справедливостью отца,
Но мы знаем ее с начала,
К сожалению, до конца.
И когда сойдутся тени
По трубе на Страшный суд,
Мы пошлем тебя к едрене фене,
Гороховый шут.[1]

  — «Псалом VII», 25 января 1943
  •  

…Вот одна из них лежит,
Поводя ногами.
Камень выбитый залит
Собачьими мозгами.
Хорошо. Лежи, говно,
Которое кусалось.
Мы идем. Нам все равно,
Что от тебя осталось.[2]

  — «Фашистская собака», 1943
  •  

Над мёртвым телом Ададая, ―
Растёт редиска молодая, ―
Тлетворный дух.
Несут кричащего младенца,
Завернутого в полотенце,
Шесть бережных старух.
В распред на улице Абая!
Цветет природа голубая.
Нет, жизнь еще свежа!
Земля еще покрыта садом,
Еще любовь, трепещущая задом,
Садится на ежа.[2]

  — «Весна», 1944
  •  

Стихи становятся короче.
Пробегав день,
Их можно лаять ― дело к ночи,
И лаять лень.
Стихи лепечут поквартально, ―
Строфа ― квартал.
Так, совершенно машинально,
Шел, ― бормотал.
Всё плевое, пустое дело
Ценою в грош;
Ну, прилетело, улетело, ―
И не найдешь. <...>
А что стихи ― стихи редиска,
Изжога, лук.
Стихи кропаются из риска,
Стихи ― испуг.[1]

  — «Стихи становятся короче...», 1952
  •  

Чего ты смотришь, Себастьян,
На злую кучу обезьян
Каким-то странным взглядом?
Зачем не сбросишь свой канат
И не покроешь, виноват,
Их трехэтажным матом!?[1]

  — «Антонелло да Мессина», 1961
  •  

Речка крутится, речка глыбится,
А мы в лодочку и на качель,
Не играй ты, ветер, дохлой рыбицей,
А гуди давай в свою виолончель.[1]

  — «Ещё о музыке», 1966
  •  

Были поэты
мило одеты,
Часто ходили в пенсне,
Все были рыжи,
носили бриджи,
Сажали спаржу к весне.
И у «Фанкони»
пили как кони,
Пили пижоны оршад.
Их для рекламы
любили дамы,
Дамы прелестно грешат.[1]

  — «Были поэты...», 1970

Цитаты из прозы разных лет[править]

  •  

Путь раскаленной пули из черного дула в закипающий дождь, через взлетевшие песчинки в срезанные стебельки, со свистом над норкой суслика, в дрогнувшую березу, раздробленную кору. Пуля вбита в твердый ствол, обтекающий сок мертвеет каменной коркой.
Одна забита, за ней летит сотня. Кузнечики сложили крылья. Сосновые шишки влипают в глину или бороздят песок. Трава, расходясь, свистит под прямыми дорожками. Суслик зигзагом катится в норку. Разбитый туман ложится и стекает в окопы, и дождь редеет. Солдаты напрасно ищут, скользя в глине. Разбуженная сова улетает в мокрую чащу.[3]

  — «Щенки», 1930-е

Цитаты о Павле Зальцмане[править]

  •  

Павел Яковлевич Зальцман был художником с относительно удачной судьбой — удачной с учетом эпохи, формалистического бэкграунда и анкетных данных. Сыну царского офицера немецких кровей и крещеной киевской еврейки ничего хорошего не обещали ни 1920—1930-е годы, ни военное время, ни период борьбы с безродным космополитизмом. Однако самым драматическим поворотом биографии Зальцмана стал переезд из Ленинграда в Алма-Ату, точнее, невозвращение из эвакуации, а в самые трудные для себя годы (конец 1940-х — начало 1950-х) он преподавал художественные предметы в алма-атинских учебных заведениях, что все же не было равносильно заключению или голоду. В остальное время он работал в кино, в последние тридцать лет жизни (1955—1985) — главным художником «Казахфильма», достаточно широко выставлялся и как станковист.[4]

  — Валерий Шубинский, «Павел Зальцман. Сигналы Страшного суда», 2011
  •  

Зальцман, по свидетельствам мемуаристов, был суховатым, сдержанным человеком, умно и «правильно» выстраивавшим и структурировавшим отношения с внешним миром. Его живопись, по фактуре сохранявшая связь с филоновской школой, по существу была рациональна, «реалистична» и внешне более или менее вписывалась в советские стилистические границы. Но огромная часть личного и общекультурного опыта при этом вытеснялась, что сделало необходимым создание альтер эго. В том же 1932 году, когда написано первое «обэриутское» стихотворение, Зальцман пишет «Тройной портрет», на котором изображает своего двоюродного брата, себя — уверенного в себе молодого художника, и себя же — юродивого, смятенного: друга-дурака.
Этот альтер эго, субъект речи — доверчивый и косноязычный, крайне неуместный в тридцатые годы полунемецкий мальчик, воспитанный на Арниме и Брентано. Когда какие-то отблески реальности отражаются в его сознании, сталкиваясь с обрывками старинных песен, рождаются, к примеру, «Ночные музыканты», бросающие вызов написанным десятилетием раньше «Бродячим музыкантам» Заболоцкого и — страшно сказать! — похоже, выигрывающие соревнование:
…Тот, у кого висел язык,
Исходит звоном,
А самый круглый из пустых
Стал барабаном.
Вот девушка глядит в окно,
Внимая стонам.
Она мертва. Ей все равно.
Она кивает всем им…[4]

  — Валерий Шубинский, «Павел Зальцман. Сигналы Страшного суда», 2011
  •  

В целом друг-дурак ушел из стихов, а потом и стихи кончились (Зальцман так и не смог до конца превратиться в хорошего (анти)советского поэта, за что ему отдельное спасибо). Может быть, ушел в какие-то другие сферы творчества: сопоставление спокойной живописи позднего Зальцмана с его странной и экспрессивной графикой этого же времени выявляет какой-то серьезный внутренний конфликт. Но это тема для искусствоведов.[4]

  — Валерий Шубинский, «Павел Зальцман. Сигналы Страшного суда», 2011

Источники[править]

  1. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 П. Я. Зальцман. «Сигналы страшного суда». — Москва, «Водолей Publishers», 2011 г.
  2. ↑ 1 2 3 4 Зальцман П. Я. «Мадам Ф.» — М.: Лира, 2003 г.
  3. ↑ Зальцман П. Я. Щенки. Проза 1930–50-х годов / Подготовка текстов — П. Казарновский, И. Кукуй («Щенки»), И. Кукуй (рассказы, «Memento»). — М.: Водолей, 2012. — 432 с.
  4. ↑ 1 2 3 В. И. Шубинский. «Павел Зальцман. Сигналы Страшного суда» (рецензия на книгу). — М.: 22 марта 2011 г.

Ссылки[править]

Источник — https://ru.wikiquote.org/w/index.php?title=Павел_Яковлевич_Зальцман&oldid=357256