Павел Яковлевич Зальцман

	Павел Зальцман
	Статья в Википедии

Па́вел Яковлевич За́льцман (1912-1985) — советский художник немецко-еврейского происхождения, график, писатель и поэт, представитель школы аналитического искусства, ученик Павла Филонова, заслуженный деятель искусств Казахской ССР (1962).

Писать стихотворения и дневники начал ещё в детстве, романы «Щенки» и «Средняя Азия в средние века» — в 1930-х годах в Ленинграде под влиянием обэриутов. Литературные сочинения Зальцмана опубликованы посмертно — сначала в Израиле, затем — в России.

Цитаты из стихотворений разных лет

	Я один. Пустота. Кипящее небо. Я один. Пустота. Шипящие лужи. Я один. Я один. Это грусть моя звенит. Убегаю и стою. Так ныряющий стоит. И дождь стоит ― струя в струю. И звон стоит, и я стою.^[1]
	— «Елисаветградский переулок», 1930

Оцарапав клочья туч
О горелый красный лес,
Дождь прошелся кувырком
По траве. И улетел.
Сосны вспыхнули как медь,
Трубы кончили греметь,
Солнце сопки золотит.
За блеском дождевых червей,
За черными стеблями трав,
Туман застлал далекий путь
До шёлковых синих снежных гор.^[1]

— «Оцарапав клочья туч...», 1932

Мы растопим венец на свечку,
Мы затопим мольбертом печку,
Мы зажжем запломбированный свет,
Мы сожжем сохраняемый буфет.
Я проклинаю обледенелый мир,
Я обожаю воровской пир.
Мы от всех запрячем
Ароматный пар,
Мы у дворника заначим
Хлеб и скипидар.^[2]

— «Застольная песня», 1941

Вот подкручены усы
У нашей грусти.
Бегут веселые часы.
Мы с ними вместе.
Нам не расстаться,
Мы не хотим.
И мы за ними.
Неотвратим,
Он забирает у нас часы,
Он обрывает у нас усы,
И он разбивает нам носы.
Тогда мы утром, под дождём,
Летим по крышам.
И мы скитаемся и ждем,
И тихо дышим.^[2]

— «Сон», 1941

Сам ты, Боже, наполняешь
Нечистотами свой храм-с,
Сам ты, Боже, убиваешь
Таких как Филонов и Хармс. <...>
Ты утишил бы наши печали
Справедливостью отца,
Но мы знаем ее с начала,
К сожалению, до конца.
И когда сойдутся тени
По трубе на Страшный суд,
Мы пошлем тебя к едрене фене,
Гороховый шут.^[1]

— «Псалом VII», 25 января 1943

	…Вот одна из них лежит, Поводя ногами. Камень выбитый залит Собачьими мозгами. Хорошо. Лежи, говно, Которое кусалось. Мы идем. Нам все равно, Что от тебя осталось.^[2]
	— «Фашистская собака», 1943

Над мёртвым телом Ададая, ―
Растёт редиска молодая, ―
Тлетворный дух.
Несут кричащего младенца,
Завернутого в полотенце,
Шесть бережных старух.
В распред на улице Абая!
Цветет природа голубая.
Нет, жизнь еще свежа!
Земля еще покрыта садом,
Еще любовь, трепещущая задом,
Садится на ежа.^[2]

— «Весна», 1944

Стихи становятся короче.
Пробегав день,
Их можно лаять ― дело к ночи,
И лаять лень.
Стихи лепечут поквартально, ―
Строфа ― квартал.
Так, совершенно машинально,
Шел, ― бормотал.
Всё плевое, пустое дело
Ценою в грош;
Ну, прилетело, улетело, ―
И не найдешь. <...>
А что стихи ― стихи редиска,
Изжога, лук.
Стихи кропаются из риска,
Стихи ― испуг.^[1]

— «Стихи становятся короче...», 1952

	Чего ты смотришь, Себастьян, На злую кучу обезьян Каким-то странным взглядом? Зачем не сбросишь свой канат И не покроешь, виноват, Их трехэтажным матом!?^[1]
	— «Антонелло да Мессина», 1961

	Речка крутится, речка глыбится, А мы в лодочку и на качель, Не играй ты, ветер, дохлой рыбицей, А гуди давай в свою виолончель.^[1]
	— «Ещё о музыке», 1966

	Были поэты мило одеты, Часто ходили в пенсне, Все были рыжи, носили бриджи, Сажали спаржу к весне. И у «Фанкони» пили как кони, Пили пижоны оршад. Их для рекламы любили дамы, Дамы прелестно грешат.^[1]
	— «Были поэты...», 1970

Цитаты из прозы разных лет

Путь раскаленной пули из черного дула в закипающий дождь, через взлетевшие песчинки в срезанные стебельки, со свистом над норкой суслика, в дрогнувшую березу, раздробленную кору. Пуля вбита в твердый ствол, обтекающий сок мертвеет каменной коркой.
Одна забита, за ней летит сотня. Кузнечики сложили крылья. Сосновые шишки влипают в глину или бороздят песок. Трава, расходясь, свистит под прямыми дорожками. Суслик зигзагом катится в норку. Разбитый туман ложится и стекает в окопы, и дождь редеет. Солдаты напрасно ищут, скользя в глине. Разбуженная сова улетает в мокрую чащу.^[3]

— «Щенки», 1930-е

Цитаты о Павле Зальцмане

Павел Яковлевич Зальцман был художником с относительно удачной судьбой — удачной с учетом эпохи, формалистического бэкграунда и анкетных данных. Сыну царского офицера немецких кровей и крещеной киевской еврейки ничего хорошего не обещали ни 1920—1930-е годы, ни военное время, ни период борьбы с безродным космополитизмом. Однако самым драматическим поворотом биографии Зальцмана стал переезд из Ленинграда в Алма-Ату, точнее, невозвращение из эвакуации, а в самые трудные для себя годы (конец 1940-х — начало 1950-х) он преподавал художественные предметы в алма-атинских учебных заведениях, что все же не было равносильно заключению или голоду. В остальное время он работал в кино, в последние тридцать лет жизни (1955—1985) — главным художником «Казахфильма», достаточно широко выставлялся и как станковист.^[4]

— Валерий Шубинский, «Павел Зальцман. Сигналы Страшного суда», 2011

Зальцман, по свидетельствам мемуаристов, был суховатым, сдержанным человеком, умно и «правильно» выстраивавшим и структурировавшим отношения с внешним миром. Его живопись, по фактуре сохранявшая связь с филоновской школой, по существу была рациональна, «реалистична» и внешне более или менее вписывалась в советские стилистические границы. Но огромная часть личного и общекультурного опыта при этом вытеснялась, что сделало необходимым создание альтер эго. В том же 1932 году, когда написано первое «обэриутское» стихотворение, Зальцман пишет «Тройной портрет», на котором изображает своего двоюродного брата, себя — уверенного в себе молодого художника, и себя же — юродивого, смятенного: друга-дурака.
Этот альтер эго, субъект речи — доверчивый и косноязычный, крайне неуместный в тридцатые годы полунемецкий мальчик, воспитанный на Арниме и Брентано. Когда какие-то отблески реальности отражаются в его сознании, сталкиваясь с обрывками старинных песен, рождаются, к примеру, «Ночные музыканты», бросающие вызов написанным десятилетием раньше «Бродячим музыкантам» Заболоцкого и — страшно сказать! — похоже, выигрывающие соревнование:
…Тот, у кого висел язык,
Исходит звоном,
А самый круглый из пустых
Стал барабаном.
Вот девушка глядит в окно,
Внимая стонам.
Она мертва. Ей все равно.
Она кивает всем им…^[4]

— Валерий Шубинский, «Павел Зальцман. Сигналы Страшного суда», 2011

В целом друг-дурак ушел из стихов, а потом и стихи кончились (Зальцман так и не смог до конца превратиться в хорошего (анти)советского поэта, за что ему отдельное спасибо). Может быть, ушел в какие-то другие сферы творчества: сопоставление спокойной живописи позднего Зальцмана с его странной и экспрессивной графикой этого же времени выявляет какой-то серьезный внутренний конфликт. Но это тема для искусствоведов.^[4]

— Валерий Шубинский, «Павел Зальцман. Сигналы Страшного суда», 2011

Источники

↑ ¹ ² ³ ⁴ ⁵ ⁶ ⁷ П. Я. Зальцман. «Сигналы страшного суда». — Москва, «Водолей Publishers», 2011 г.
↑ ¹ ² ³ ⁴ Зальцман П. Я. «Мадам Ф.» — М.: Лира, 2003 г.
↑ Зальцман П. Я. Щенки. Проза 1930–50-х годов / Подготовка текстов — П. Казарновский, И. Кукуй («Щенки»), И. Кукуй (рассказы, «Memento»). — М.: Водолей, 2012. — 432 с.
↑ ¹ ² ³ В. И. Шубинский. «Павел Зальцман. Сигналы Страшного суда» (рецензия на книгу). — М.: 22 марта 2011 г.

Ссылки

[Зальц-1] ¹ ² ³ ⁴ ⁵ ⁶ ⁷ П. Я. Зальцман. «Сигналы страшного суда». — Москва, «Водолей Publishers», 2011 г.

[Зальцман-2] ¹ ² ³ ⁴ Зальцман П. Я. «Мадам Ф.» — М.: Лира, 2003 г.

[Зал-3] Зальцман П. Я. Щенки. Проза 1930–50-х годов / Подготовка текстов — П. Казарновский, И. Кукуй («Щенки»), И. Кукуй (рассказы, «Memento»). — М.: Водолей, 2012. — 432 с.

[шуб-4] ¹ ² ³ В. И. Шубинский. «Павел Зальцман. Сигналы Страшного суда» (рецензия на книгу). — М.: 22 марта 2011 г.

[1]

[2]

[3]

[4]

Павел Зальцман

Статья в Википедии