Перейти к содержанию

Миндальное молоко

Материал из Викицитатника
(перенаправлено с «Оршад»)
Бутылочка миндального молока

Миндáльное молокó — напиток из молотого с водой миндаля, по внешнему виду сходный с коровьим молоком, а также другими видами молока растительного происхождения (рисовым, овсяным, соевым). Миндальное молоко — ценный и полезный продукт, качественный заменитель молока животных (постное миндальное молоко — популярный продукт вегетарианской кухни), не содержит лактозы и холестерина, богатый источник кальция, как и миндальные семена.

В царской России молоко миндаля называли оршадом.

В стихах

[править]
  •  

... а себя встаращит на Парнас
И сделает с доходом,
Не русский пить уж будет квас, ―
Оршад и лимонад, как барин знатный родом.[1]

  Николай Николев, «Сатир-рифмач», 1797
  •  

Я взял Наташу. Понеслись
Мы с нею вихрем по паркету.
Часа три посвятив пикету,
Старушка мать явилась к нам.
Мазурки кончились, мы сели.
Разносят виноград гостям,
И яблоки, и карамели,
Оршад, и мёд, и лимонад,
И пунш охотникам до рома.
Почтеннейший хозяин дома
Всех угощать душевно рад.[2]

  Василий Пушкин, «Капитан Храбров», 1829
  •  

Есть сюрту одна мадам ―
Целый Франкфурт это знает ―
Критикует всё, ругает,
Устремилась мне вослед,
Мой смотрела туалет,
Блонды, букли осудила,
Просто же совсем забыла,
Что сама так хороша,
Что не стоит ни гроша.
Подают нам лимонаду
О сюкре, гато, оршаду
И холодный слабый чай.[3]

  Иван Мятлев, «Венеция» — Часть первая [Сенсации и замечания госпожи Курдюковой за границею, дан л'этранже, 9], 1840
  •  

Я спустилась сюр ла плас
И пошла пур прандр юн глас
И оршада два стакана
Под аркады у Флорьяна.
Знаменит кафе Флорьян!
Все народы де л’ Орьян,
Турки, греки, персияне,
Его гости и крестьяне
Платят просто редеванс.[3]

  Иван Мятлев, «Венеция» — Часть первая [Сенсации и замечания госпожи Курдюковой за границею, дан л'этранже, 19], 1840
  •  

Вновь с тобою рядом лёжа,
Я вдыхаю нежный запах
Тела, пахнущего морем
И миндальным молоком.
Вновь с тобою рядом лёжа,
С лёгким головокруженьем
Я заглядываю в очи,
Зеленей морской воды.
Влажные целую губы,
Тёплую целую кожу,
И глаза мои ослепли
В тёмном золоте волос.
Словно я лежу, обласкан
Рыжими лучами солнца
На морском песке, и ветер
Пахнет горьким миндалём.[4]

  Георгий Иванов, «Вновь с тобою рядом лежа...», 1914
  •  

На планёре, на байдарке,
На рапирах ― всё равно! ―
Ты возьмёшь свои подарки:
Воду, воздух и вино.
День проходит невозбранно,
И как голуби шуршат ―
Неба нежная мембрана,
Ритм поэмы и оршад.

  Георгий Шенгели, «En plein air», 1934
  •  

Были поэты
мило одеты,
Часто ходили в пенсне,
Все были рыжи,
носили бриджи,
Сажали спаржу к весне.
И у «Фанкони»
пили как кони,
Пили пижоны оршад.
Их для рекламы
любили дамы,
Дамы прелестно грешат.[5]

  Павел Зальцман, «Были поэты...», 1970

В прозе

[править]
  •  

Санин отвесил четверть фунта, отыскал бумажку, сделал из неё рожок, завернул лепёшки, просыпал их, завернул опять, опять просыпал, отдал их, наконец, получил деньги... Парень глядел на него с изумлением, переминая свою шапку на желудке, а в соседней комнате Джемма, зажав рот, помирала со смеху. Не успел этот покупатель удалиться, как явился другой, потом третий ...«А видно, рука у меня легкая!» — подумал Санин. Второй потребовал стакан оршаду, третий — полфунта конфект. Санин удовлетворил их, с азартом стуча ложечками, передвигая блюдечки и лихо запуская пальцы в ящики и банки. При расчёте оказалось, что оршад он продешевил, а за конфекты взял два крейсера лишних. Джемма не переставала смеяться втихомолку, да и сам Санин ощущал весёлость необычайную, какое-то особенно счастливое настроение духа. Казалось, век стоял бы он так за прилавком да торговал бы конфектами и оршадом, между тем как то милое существо смотрит на него из-за двери дружелюбно-насмешливыми глазами, а летнее солнце, пробиваясь сквозь мощную листву растущих перед окнами каштанов, наполняет всю комнату зеленоватым золотом полуденных лучей, полуденных теней, и сердце нежится сладкой истомой лени, беспечности и молодости — молодости первоначальной![6]

  Иван Тургенев, «Вешние воды», 1872
  •  

Так сколько я претерпел, покудова господь меня сподобил с Сенной-то из вертепа достигнуть до ресторана! Конечно, добрые люди помогли, научили всему.
— Да чему же тут учить?
— Помилуйте, как чему? Теперича на свадьбах официантом приглашают, всё надо знать — оршад, лимонад, весь порядок... Да тут страсть господня! Опять как подать, как обойтись... Облей-ка соусом-то гостя — ну, и вон! Как можно! Тут ни дня, ни ночи покою нет. Главное, спишь кое-как, совсем по нашей должности сна мало... Так тут, при такой жизни, где уж нам доходить до всего — дай господи только памятью не сбиться! Я этот самый прейскурант-то месяца три по ночам зудил, с огарком, покудова вошёл в память. Только бы, господь дал, не перепутать.[7]

  Глеб Успенский, «Кой про что», 1885
  •  

Полонезы, экосесы, мазурки, французские кадрили, русские кадрили, манимаски, ригодины или контреданцы, вальсы, англезы — сменялись одни другими.
Гремели шпоры улан и гусар в мазурках, отчётливо выделывающих па-де-зефир и антраша, разносили чай, часто подавали оршад, лимонад и фрукты.
Всё прыгало, вертелось, мешалось...
Почтенные московские дамы — маменьки — чинно сидели по стенам, следя завистливыми глазами за большим или меньшим успехом своих дочерей.[8]

  Николай Гейнце, «Аракчеев», 1898
  •  

С годами, конечно, парижские театры драмы приелись, но я и теперь иногда люблю попасть на утренний спектакль в «Ambigu», когда удешевлённые цены делают театральную залу ещё более демократичной. А тогда, в зиму 1865—1866 года, эта публика была гораздо характернее. Теперь и она стала более чинной и мещански чопорной.
Тогдашний партер, и ложи, и галереи в антрактах гудели от разговоров, смеха и возгласов. Продавцы сластей и газет выкрикивали свой товар. В воздухе носились струи запаха апельсин. Гарсоны театральных кафе, пронизывая общий гул, выкрикивали: «Оршад, лимонад, пиво!» Тогда соседи непременно заговаривали с вами первые; а теперь — никогда. Да и отделка зал, дорогие, сравнительно с прежними, цены — всё это сделало и «Бульвар преступлений» совсем другим. Тогда сверху то и дело слетали негодующие возгласы зрителей, возмущённых преступностью и коварством главного злодея: «Каналья! Убийца! Негодяй!» А когда, в заключительной сцене, невинность пьесы спасалась от ков этого злодея и герой произносил: «Спасена! Благодарю тебя, господь!» — весь театр плакал чуть не навзрыд.[9]

  Пётр Боборыкин, «Воспоминания», 1913
  •  

...как только кончился полонез и раздались первые звуки вальса, повалили в Помпеевскую галерею и Малахитовый зал. Там по обычаю, заведённому ещё со времен ассамблей Петра Великого и утончённому императрицей Екатериной, были приготовлены столы с питьём и сластями. По всем углам и вдоль окон Малахитового зала и в Помпеевской галерее были накрыты столы. На них стояли художественные серебряные канделябры и surtout de table (фр. Настольные украшения). Каждое было произведением искусства, каждое говорило о старине. Ковши с Петровскими распластанными орлами, целые сцены охот из серебра с деревьями, кабанами, оленями и собаками, с людьми в разных одеждах поддерживали хрустальные блюда и фарфоровые плато, на которых горами были наложены фрукты, печенья и пирожные. Под ними стояли чашки для чая и хрустальные стаканы для оршада, лимонада и клюквенного морса, то здесь, то там были в особых серебряных вазах во льду бутылки шампанского Удельного имения Абрау и подле них хрустальные бокалы.[10]

  Пётр Краснов, «От Двуглавого Орла к красному знамени», 1922
  •  

Отец Константин выносил весь ход революции легко, потому что такой был жизнерадостный человек. Семья работала ― шили башмаки и сапоги рыбакам, он сам перевозил через озеро. Но, бывало, пьют морковный чай с чёрным хлебом, присыпая густо солью вместо сахара. А о. Константин вдруг скажет: «Вот хорошо бы... чего-то хочется? да, вот что: хорошо бы сейчас миндального молочка!» Приехал в гости двоюродный брат, известный был доктор, толстый, на 9 пудов, теперь худой, как в мешке, и вот человек в 50 лет уже говорит такое: «А знаешь, Константин, я теперь пришёл к выводу окончательному: Бога-то нет, совсем нет и быть не может». Глаза у Константина стали круглыми. «Иначе, ― продолжал доктор, ― как же мог бы он допустить». С этого часу Константин задумался. И раз, проходя мимо пожарной дружины, поменялся: отдал рясу и взял куртку. Ему это предстало весело, как миндальное молоко, и, сняв сан, он пошёл в исполком, объявил, что Бога нет и вот бы теперь ему подкормиться (миндальное молочко). Параллельно этому в деревне история с Борисом: муж-чёрт. К попу: крестик надень. Уговорили, надели. Пошли благодарить Константина, а он не поп: в пожарной куртке.[11]

  Михаил Пришвин, «Дневники», 1925
  •  

Это что ж за драка? .. Ел колбасу и проглотил нечаянно колбасную верёвочку. Неужели у меня будет аппендицит?! Зина пахнет миндальным молоком, мама её ― тёплой булкой, папа ― старым портфелем, а кухарка... многоточие... Больше мыслей нету. Взы! Почему никто не догадается дать мне кусочек сахару?[12]

  Саша Чёрный, «Дневник Фокса Микки», 1927
  •  

Сердце с лёгкими в сохранности. Отец Ипат выразительно молился со всеми вместе: ― Очи всех на тя, господи, уповают, и ты даёшь им пищу во благовремении, отверзаеши щедрую руку свою, исполняеши всяко животное благоволение, ― размашисто благословил яства; все уселись за трапезу. Посреди стола, возле почётных гостей и Прохора, стоял большой графин с миндальным молоком. Красивенькая монашка Надя бросала шариками хлеба в Прохора Петровича. Но Прохор суров и мрачен. Косые красноватые лучи заката наполнили нетленным вином опустошённые до дна бутылки.[13]

  Вячеслав Шишков, «Угрюм-река», 1932
  •  

Жених и невеста! Четырнадцатилетняя гессенская принцесса возвращается, как в чаду, домой. Этот синеглазый мальчик, который с нею танцевал и приносил ей оршад, — цесаревич Николай, наследник русского престола. Жених и невеста! Он ухаживал за ней, он сказал: «Я вас никогда не забуду». Вдруг они станут на самом деле невестой и женихом, женой и мужем, земными богами в этом царстве снега, церквей, певучего православного пения, льстивой раззолоченной свиты и ста пятидесяти миллионов добрых, бородатых, верноподданных мужиков?[14]

  Георгий Иванов, «Книга о последнем царствовании», 1933
  •  

После бала я долго был пьян воспоминаньями о нём и о самом себе: о том нарядном, красивом, лёгком и ловком гимназисте в новом синем мундирчике и белых перчатках, который с таким радостно-молодецким холодком в душе мешался с нарядной и густой девичьей толпой, носился по коридору, по лестницам, то и дело пил оршад в буфете, скользил среди танцующих по паркету, посыпанному каким-то атласным порошком, в огромной белой зале, залитой жемчужным светом люстр и оглашаемой с хор торжествующе-звучными громами военной музыки, дышал всем тем душистым зноем, которым дурманят балы новичков, и был очарован каждой попадавшейся на глаза лёгкой туфелькой, каждой белой пелеринкой, каждой чёрной бархаткой на шее, каждым шёлковым бантом в косе, каждой юной грудью, высоко поднимавшейся от блаженного головокруженья после вальса...[15]

  Иван Бунин, «Жизнь Арсеньева. Юность», 1933
  •  

Так уже повелось, что на святках наш день был 4 января, — день моего рождения. Не потому, чтоб меня как-нибудь выделяли из братьев и сестёр, а просто, — только моё рождение приходилось на праздники. Но всё-таки я являлся как бы некоторым центром праздника, меня поздравляли, за ужином пили наливку за моё здоровье, после ужина товарищи иногда даже качали меня.
Уже за несколько дней началась подготовка к вечеру. Мы все чистили миндаль для оршада, в зале и гостиной полотеры натирали воском наши крашеные (не паркетные) полы. Мама приезжала из города с пакетами фруктов и сластей. У всех много было дел и забот.[16]

  Викентий Вересаев, «Воспоминания», 1935
  •  

В восемь часов слушает обедню из секретарской комнаты; сюда за службой входит диакон с кадилом; сюда приносят антидор и теплоту. После обедни приём и чай. Во втором часу владыка в ряске и скуфье переходит из кабинета в столовую, молится и благословляет яства. При гостях он кушает всё; наедине лишь уху да морковный соус; кофе подаётся с миндальным молоком. Отдых за чтением книг и газет: проницательный ум владыки всё обнимает, всё видит. И вот он опять у письменного стола. Вечерний чай в шесть часов.[17]

  Борис Садовской, «Пшеница и плевелы», 1941
  •  

Как не похож Пушкин на существо, которым мы привыкли представлять себе поэта! Он просто старый франт, притом прожорлив и неряшлив. Дважды, говоря о Шишкове и Державине, употреблял сильные выражения, вовсе неуместные при юном племяннике. Пушкин сильно возмущён высылкою содержательниц петербургских модных лавок. Они хоть и француженки, да нужны, по его мнению. «Помилуйте, — говорил он, — где будут одеваться наши красотки? Они скоро будут ходить в сарафанах. Притом каждый порядочный человек, который хотел увидеться с прелестницей, находил в этих лавках комнату, канапе, стакан оршаду, и всё это недорого, с удобством и вежливостью...»[18]

  Юрий Тынянов, «Пушкин», 1943
  •  

― Да. Сейчас. Лёнька со вчерашнего вечера ничего не ел. Ещё в церкви он боролся с греховными мыслями, предвкушая удовольствие, с каким он будет пить дома горячий кофе с «постным» миндальным молоком и уплетать яблочные, жаренные на постном же масле, оладьи. Завтрак ждал его на столе, кофейник аппетитно дымился, но Лёньке пришлось снова одеться и идти к церкви. Церковные ворота были закрыты, женщина с подснежниками возле них уже не стояла. Не было почему-то и нищих.[19]

  Алексей Пантелеев, «Лёнька Пантелеев», 1952

Примечания

[править]
  1. Поэты XVIII века. Библиотека поэта. Ленинград, «Советский писатель», 1972 г.
  2. Пушкин В.Л. «Стихи. Проза. Письма». Москва, «Советская Россия», 1989 г.
  3. 1 2 Мятлев И.П. Стихотворения. Библиотека поэта. Ленинград, «Советский писатель», 1969 г.
  4. Иванов Г.В. Стихотворения. Новая библиотека поэта. Санкт-Петербург, «Академический проект», 2005 г.
  5. Зальцман П.Я. Сигналы страшного суда. Москва, «Водолей Publishers», 2011 г.
  6. Тургенев И.С. Собрание сочинений. Москва, «Наука», 1954 г.
  7. Успенский Г.И. Собрание сочинений в девяти томах, Том 7. Москва, «ГИХЛ», 1957 г.
  8. Гейнце Н.Э. Собрание сочинений в семи томах, Том 4. Москва, «Терра», 1994 г.
  9. Боборыкин П.Д. За полвека. Воспоминания. Москва, «Захаров», 2003 г.
  10. Краснов П.Н. От Двуглавого Орла к красному знамени: В 2 книгах, Книга 1. Москва, «Айрис-пресс», 2005 г.
  11. Пришвин М.М. Дневники. 1923-1925. Москва, «Русская книга», 1999 г.
  12. Саша Чёрный. Солдатские сказки. Новосибирск, «Сибирская книга», 1994 г.
  13. Шишков В.Я. «Угрюм-река», в двух томах. Москва, «Художественная литература», 1987 г.
  14. Иванов Г.В. Собрание сочинений в трёх томах, Том 2. Москва, «Согласие», 1994 г.
  15. Бунин И.А. Жизнь Арсеньева: Роман. Рассказы. Москва, «Советская Россия», 1991 г.
  16. Вересаев В.В. «Воспоминания». Госполитиздат, 1946 г.
  17. Садовской Б.А. Пшеница и плевелы. (1936-1941) // «Новый Мир» № 11, 1993 г.
  18. Тынянов Ю.Н. Кюхля. Рассказы. Ленинград, «Художественная литература», 1974 г.
  19. Пантелеев А.И. Собрание сочинений в четырёх томах, Том 1. Ленинград, «Детская литература», 1983 г.

См. также

[править]