Свия́зь, свия́зи, за характерный голос иногда зовётся свищом, свистуном или свиягой (лат.Mareca penelope) — одна из самых распространённых водоплавающих птиц северного полушария из семейства утиных. Коренастого телосложения, она размерами уступает крякве и шилохвости, но при этом заметно превосходит чирков. Населяет тихие лесные водоёмы от лесотундры до лесостепей, однако считается преимущественно северной таёжной птицей, где достигает наибольшей плотности гнездовий. Зимует в Восточной Африке, Южной Азии, Индокитае.
В любое время года держится плотными стаями, размер которых на зимовках может достигать нескольких тысяч особей. Группы птиц часто можно встретить пасущимися на берегу — на болотах, во влажных лугах и на посевах зерновых; такое поведение больше характерно для гусей, нежели чем для речных уток. Даже в разгар лета, когда большинство видов переключается на насекомых, свиязь всё равно отдаёт предпочтение растительным кормам. Важный объект охоты.
Свиязь. Это название охотничье, и откуда оно происходит ― сказать не умею.[1]
— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852
Утка, напротив, вся тёмная, кроме белого брюшка; с первого взгляда очень похожа на чернь, и никак нельзя подозревать, чтоб она имела такого красивого, до такой степени на неё непохожего селезня.[1]
— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852
Рано весной свиязь летит большими стаями. Их можно узнать в вышине по скорому полёту и особенному звуку, похожему на свист с каким-то шипеньем, отчего и называют их иногда шипунами.[1]
— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852
...свиязи, как и все почти утиные породы, и без хлебной пищи бывают осенью очень жирны, хотя никогда не могут равняться в этом отношении с кряквами.[1]
— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852
...по красивости селезней, мясистому, круглому и крепкому складу своему свиязь ценится охотниками выше других уток после кряковных, шилохвостей и серых.[1]
— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852
Вот мчится прямо на меня несколько десятков свиязей: я дал им сравняться, они взмыли над моею головою, порвались вправо и сплотились в клубок. Я шарахнул в самую гущу: три штуки покатились в середину лога.[2]
— Пётр Козлов, «Географический дневник Тибетской экспедиции 1923-1926 гг.», 1925
...на чистом месте мы застали маленьких утят головка к головке, отдельно от них плавала матка (свиязь), стараясь нас собой отманить, но когда мы поплыли на утят и они, вытянув назад ножки, бросились вперёд, она дала им сигнал, и они вмиг все исчезли под водой и затаились в резаке невидимо для нас, высунув носики на воздух возле зеленых ножей резака.[5]
— Борис Ручьёв, «Сказка о синем самолёте» (из цикла «Открытие мира»), 1934
Клюв у свиязи в вершинной трети чуть заметно сужается, чего нет у других пресноводных уток, но что иногда почти не выражено.
Выделяется свиязь и ровно окрашенным, сплошь белым, почти всегда без пестрин брюхом самок.[8]:122
— Сергей Бутурлин, «Полный определитель птиц СССР» (том второй), 1934
Свиязь гнездится от Исландии до Камчатки, доходя к северу в Скандинавии до 70° с. ш., до Мурмана, на Енисее до 71°, в дельте Лены еще несколько севернее. Вообще она редка даже в самой южной полосе тундры, положительно избегая средних и северных частей ее, а тем более островов Ледовитого моря.[8]:123
— Сергей Бутурлин, «Полный определитель птиц СССР» (том второй), 1934
Свиязь, свияга или свизь, тоже по голосу называется иногда свистуном. Селезень в полном наряде: голова и шея рыжевато-коричневые с мелкими темными с металлически-зеленым блеском пятнышками, которые наиболее густо расположены в широкой полосе вокруг и позади глаза[8]:122
— Сергей Бутурлин, «Полный определитель птиц СССР» (том второй), 1934
Американская свиязь. Mareca americana. Чрезвычайно близка к нашей и, вероятно, только подвид ее. Но американские орнитологи настаивают на постоянстве отличий.[8]:123
— Сергей Бутурлин, «Полный определитель птиц СССР» (том второй), 1934
Среди множества утиных пород есть свиязь. У селезня этой утки дыхательное горло устроено особенно. И, пролетая весной, селезень-свиязь издает исключительно ему свойственный звук, из двух колен веселый свист, слыша который, душа прыгает от радости. Невозможно поверить, что это кричит утка. Это нечто восхитительное. Это заливистая ликующая флейта самой весны, роскошно свистящая откуда-то из-под облаков.[9]
Круто завернула стайка свиязей, сверкнула белыми подкрыльями и села на отмель. И эти самцы одеты ярче спутниц. Клювы голубые, вишнево-рыжие головы в мельчайших черных крапинках, всё тело, как чеканным серебром, покрыто дымчатой рябью.[11]
Свиязи — всего 2 или 3 вида — ничуть не меньше отличаются от других пресноводных уток, чем широконоски, и совершенно непоследовательно, как поступает Хартерт, отделять широконоску за её большой клюв в особый род, а свиязь оставлять в одном роде с другими, хотя у нее одной из всех пресноводных уток клюв чрезвычайно короток: явственно короче плюсны, тогда как у остальных настоящих уток он длиннее, крайне редко равен плюсне. Несколько клиновидный хвост не может служить отличительным признаком, так как у свиязи расстояние между концами крайней и средней пар рулевых при сложенном хвосте обыкновенно колеблется от 1,2 до 3,6 см, содержась около 3–4,5 раз в общей длине хвоста, а, например, у шилохвости (не считая брачного наряда селезней) — от 2,5 до 4,5 см, содержась в длине хвоста около 2,5–3,5 раз, а у чирка-коростелька содержится около 4 раз. Клюв у свиязи в вершинной трети чуть заметно сужается, чего нет у других пресноводных уток, но что иногда почти не выражено.
Выделяется свиязь и ровно окрашенным, сплошь белым, почти всегда без пестрин брюхом самок.[8]:122
— Сергей Бутурлин, «Полный определитель птиц СССР» (том второй), 1934
Mareca penelope. Свиязь, свияга или свизь, тоже по голосу называется иногда свистуном. Селезень в полном наряде: голова и шея рыжевато-коричневые с мелкими темными с металлически-зеленым блеском пятнышками, которые наиболее густо расположены в широкой полосе вокруг и позади глаза; темя и лоб бледно-охристые, иногда почти сливочно-желтоватые, горло темное; верхняя сторона тела в, мелких черных и бледно-серых волнистых поперечных линиях; зоб с его боками и прилегающей частью груди малиново-серые, остальной низ белый с черным подхвостьем и с боками в серых и темных поперечных мелких струйках. Нижние кроющие крыла бледно-дымчатые или белые, испещренные дымчатым; подмышечные изменчивы не менее, чем у шилохвости: от белых, только слегка помеченных несколькими мельчайшими, мало заметными бледно-дымчатыми крапинами у вершины, до почти сплошь бледно-дымчатых с немногими белыми крапинами у оснований. Большая часть верхних кроющих крыла белые; зеркало ярко металлически-зелёное, спереди и сзади окаймленное черною полоской, изнутри ограничено белым с черным краем опахалом одного из внутренних маховых.
У не старых, хотя взрослых селезней охристого пятна наверху головы не бывает, и верхние кроющие крыла буроваты.[8]:122-123
— Сергей Бутурлин, «Полный определитель птиц СССР» (том второй), 1934
Утка: верхняя сторона бурая с нерезкими тускло-рыжеватыми, выцветающими до очень светлого краями перьев; края эти на плечевых, на шее, горле и боках головы более светлые и более широкие и потому сводящие бурый цвет к мелким крапинам; зоб с прилегающей частью груди и бока тускло-буровато-рыжие или оливково-бурые; подхвостье с бурыми темными центрами и беловатыми краями перьев. Брюхо белое (очень редко с неясными бурыми пятнышками). Крыло, как у селезня, но верхние его кроющие серовато-бурые, а на зеркальце металлически зеленый цвет гораздо менее развит и часто совершенно отсутствует, спереди и сзади и изнутри оно окаймлено беловатым. Молодёжь окрашена, как утка. Селезень среди лета окрашен ярче других уток: голова, шея, зоб и бока темно-рыжеватые, на голове и шее с более темными крапинками; верхняя сторона тела темнобурая с ржавчатыми широкими каемками, и обыкновенно с некоторыми остатками мелкоструйчатых зимних перьев. Крыло, как зимой и весной, но иногда (например, селезень, убитый от утки и выводка 22 июля 1894 г. в пойме Суры у с. Белого Ключа Бутурлиным) белые верхние кроющие крыла заменены чисто-серыми. Клюв темносерый или голубовато-серый с черным концом; ноги темносерые, иногда с буроватым или оливковым оттенком.[8]:123
— Сергей Бутурлин, «Полный определитель птиц СССР» (том второй), 1934
Свиязь гнездится от Исландии до Камчатки, доходя к северу в Скандинавии до 70° с. ш., до Мурмана, на Енисее до 71°, в дельте Лены еще несколько севернее. Вообще она редка даже в самой южной полосе тундры, положительно избегая средних и северных частей ее, а тем более островов Ледовитого моря. Поэтому указание Алфераки («очень обыкновенна» на Новой Земле), заимствованное у Мензбира, в свою очередь заимствовавшего у Зибома, — совершенно ошибочно. Изредка наблюдалась на Колгуеве, Вайгаче и Командорах, гнездование там не установлено и очень сомнительно. На Ямале (кроме самой южной части — р. Щучьей) не найдена.
К югу гнездится на Британских островах, изредка в Голландии, в северной Германии, в верховьях Днепра и во всем бассейне Волги почти до устьев, избегая большей части бассейнов Днепра и Дона и средних частей бассейна Урала. В Азии гнездится у Омска, в северной части, Кулунды, в Барабе, в Зайсанской котловине, Алтае, северо-западной Монголии, Урянхайском крае, Прибайкалье и юго-западном Забайкалье и даже Южноуссурийском крае (Ханка). Кроме того, изредка гнездится в Крыму и местами в Туркестане.
Зимует у берегов Британии и западной Европы, в области Средиземного моря, северной Африке, у нас в Крыму и Закавказье, в южной Азии, Китае и Японии.[8]:123
— Сергей Бутурлин, «Полный определитель птиц СССР» (том второй), 1934
Американская свиязь. Mareca americana. Чрезвычайно близка к нашей и, вероятно, только подвид ее. Но американские орнитологи настаивают на постоянстве отличий, и даже Хартерт, считающий лесного и тундрового гуменников или белого и голубого гуся, или алтайского и сибирского сорокопутов — за одно и то же, и считающий невозможным указать различия между утками нашей и американской свиязи, все же оставляет последнюю в качестве самостоятельного вида. При недостатке в наших музеях достаточных материалов по этой птице мы вынуждены следовать мнению американцев.
Селезень в полном наряде отличается от евразиатского вида лишь следующим:
Темя и лоб белы или сливочно-белы; остальная часть головы и прилегающие части шеи грязно-беловатого или сероватого основного цвета с темными крапинками вокруг и позади глаза, образующими гораздо яснее выраженную черную с зеленым блеском полосу; спина и плечи потемнее, в бледнобурых и темнобурых мелких поперечных волнистых линиях и с розовым или малиновым налетом; подмышечные нередко (не всегда!) чисто-белые или вообще с преобладанием белого.
Утка, кроме обыкновенно (не всегда) несколько большего развития белого цвета на подмышечных, имеет голову и шею более бледно-сероватого или беловатого, менее охристого или рыжеватого тона (что, однако, очень часто бывает и у европейских и азиатских птиц). В размерах, вопреки некоторым указаниям, разницы нет.
Гнездится в западных частях Северной Америки от Аляски до Калифорнии и зимует в ее южных частях и в Вест-Индии <острова Карибского бассейна>; у нас залетная самка была найдена Штейнегером 1 мая 1883 г. на острове Беринга.[8]:123-124
— Сергей Бутурлин, «Полный определитель птиц СССР» (том второй), 1934
Свиязь. Это название охотничье, и откуда оно происходит ― сказать не умею.
Народ называет эту утиную породу красноголовкой и белобрюшкой, потому что у селезня голова и половина шеи красновато-кирпичного цвета, а хлупь или брюшко у селезня и утки очень белы и лоснятся на солнце. Эта утка, будучи менее кряковной и шилохвости, даже покороче серой утки, имеет склад круглый и крепкий. Её быстрый полёт, частое и резкое маханье крыльями показывают сильное сложение. Селезень очень красив: он весь пестрый; на голове, над самыми его глазами, находится белое пятно; остальная часть головы и половина шеи красновато-коричневого цвета; потом следует поперечная полоса серой ряби, сейчас исчезающей и переходящей в светло-багряный цвет, которым покрыт весь зоб; брюшко белое, спина испещрена красивою поперечною рябью на крыльях, поперек от плечного сустава, лежит чисто-белое, широкое и длинное пятно, оканчивающееся черною бархатною оторочкой, под которою видна зелено-золотистая полоса, также отороченная черно-бархатною каймою; хвост короткий, шилообразный и довольно твердый; нос и ноги небольшие и черные. Правильные перья дикого, светло-кофейного цвета.
― Утка, напротив, вся тёмная, кроме белого брюшка; с первого взгляда очень похожа на чернь, и никак нельзя подозревать, чтоб она имела такого красивого, до такой степени на неё непохожего селезня.[1]
— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852
Рано весной свиязь летит большими стаями. Их можно узнать в вышине по скорому полёту и особенному звуку, похожему на свист с каким-то шипеньем, отчего и называют их иногда шипунами. Свист происходит от быстрого полёта, который сливается с их сиповатым покрякиваньем. Все три предыдущие породы уток летают осенью в хлебные поля отдельными стаями и станичками, но свиязей я никогда не замечал между ними.
То же должен я сказать о всех последующих утиных породах. К этому надобно присовокупить, что все они, не говорю уже о нырках, чаще пахнут рыбой. Можно предположить, что, не питаясь хлебным кормом и не будучи так сыты, как бывают кряковные, шилохвость и серые утки, они ловят мелкую рыбешку, которая именно к осени расплодится, подрастет и бесчисленными станицами, мелкая, как овёс, начнет плавать везде, по всяким водам. Впрочем, свиязи, как и все почти утиные породы, и без хлебной пищи бывают осенью очень жирны, хотя никогда не могут равняться в этом отношении с кряквами.[1]
— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852
Никаких других особенностей свиязь не имеет, кроме того, что, прилетая весной большими стаями, в продолжение всего года попадается охотникам гораздо реже, чем бы следовало. Вероятно, по причине таких редких встреч, а также по красивости селезней, мясистому, круглому и крепкому складу своему свиязь ценится охотниками выше других уток после кряковных, шилохвостей и серых. Я по крайней мере должен признаться, что всегда был очень доволен, когда мне случалось положить в ягдташ красно-голового селезня белобрюшки. Некоторые охотники утверждают, что свиязь и чирки летают в хлебные поля.[1]
— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852
Сколько могу припомнить, попробую перечислить на местном жаргоне те породы, какие попадались под мои выстрелы. <...> 5) Косатые утки, поменьше кряковых и даже серых, с косицами по шее и над крыльями. 6) Свизи, или свиязи (ямщики). 7) Чернеть чёрная, хохлатая.[3]
Несмотря на то что в общем бассейн еще лежит подо льдом, а водные полосы волнуются у берегов и выхода родников, весенняя жизнь бьет ключом. Прилетные птицы в виде лебедей, гусей, различных уток дают о себе знать не только видом, но и голосами, каждый по-своему. Описывая впечатление от скопления пернатых в одном месте, пишет о том, что из двери палатки видна не только гладь озера, но и прилежащие горы, в особенности красива и горделива гора Бага-богдо, но самое главное ― видно летающих над Орок-нором множество птиц, которые ласкают глаз и радуют сердце, от чего приходишь в большой весенний восторг. «Сейчас, под вечер, ― пишет Елизавета Владимировна, ― слышен крик лебедей-кликунов, нежное «трюк-трюк» шилохвостей и непрерывный крик свиязей. Турпаны летают все время со своим стоном. Аскания ― да и только, но лучше Аскании, ибо из двери палатки открывается беспредельная гладь озера, за которым вздымается белая Бага-богдо. Чудесно, просто чудесно!»[4]
— Пётр Козлов, «Географический дневник Тибетской экспедиции 1923-1926 гг.», 1925
Озеро и вечером было совершенно тихое, но напуганные рассказом о вёрткости усольских лодок и внезапных бурях на озере, мы решили плыть, не упуская из виду темной линии берега. В тишине на воде была слышна вся жизнь большого озера, и если бы научиться узнавать значение всех этих звуков, то много бы можно было порассказать, и мы уже теперь много знали: там трещал чирок в быстром полете за самкой, там слышался рокот крякового селезня подплывающего, и потом он ее топтал и душил, у черней было как-то почти по-вороньему, свиязи посвистывали, ― а то вдруг гомон всех невидимых стай ― непонятное.[13]
На фоне Хапуньской боровой возвышенности перед нами был низкий болотистый берег, поросший светло-зеленым ивняком, и тут, в этих болотах нам надо было угадать устье реки Вёксы, это было не так легко, но единственная старая высокая лозинка подсказала нам выход реки из озера, а главное, множество уток разных пород: более редкие теперь были самые обычные здесь ― кряквы, чирки, ― вероятно, потому, что они уже совершенно угнездились, хотя раза два мы слышали, как топтал где-то кряковый селезень утку; большие стаи белогрудых черней вздымались при нашем подплывании, сильно хлопая крыльями, и так же много было свиязей с их характерным посвистыванием; любопытно было следить за нырками, всплывающими там и тут из-под воды, исчезающими, чтобы неожиданно появиться иногда совсем в другой стороне.[13]
Совершенно измученный, я сказал, наконец: «Петя, давай послушаем ночь». И мы, ощупав руками выступающий поверх грязи корень елки, сели на него и стали слушать. В темноте невидимая, посвистывая, летела свиязь на озера. Тогда я почувствовал, как, отдав свою жизнь обществу птиц, деревьев, людей высокого сознания и их разбросанным в книгах мыслям, ― сколько оставил я за собой в грязи не просветленного ни единым движением духа человеческих жизней! Я не раскаиваюсь в этом, я должен был их оставить. Но что с ними будет?[14]
Плёс. Кувшинки еще не цветут, торчат острые зеленые резаки (мудорез), на чистом месте мы застали маленьких утят головка к головке, отдельно от них плавала матка (свиязь), стараясь нас собой отманить, но когда мы поплыли на утят и они, вытянув назад ножки, бросились вперёд, она дала им сигнал, и они вмиг все исчезли под водой и затаились в резаке невидимо для нас, высунув носики на воздух возле зеленых ножей резака. После того матка полетела очень странно: она и летела и в то же время шагала своими черными лапами, оставляя кружки на голубой воде. Так, добежав, долетев к месту исчезновения утят, она поднялась на воздух и стала описывать вокруг их круги.[5]
Сухие тощие камыши, сквозная мёртвая сита. Шалаши сложены из еловых лап, вверху плотная крыша, чтобы не стрелять влёт ― можно подстрелить самку. А как выглядят мои серенькие знакомцы! Жалкий свистунок расцвечен, как павлин: головка коричневая, грудь белая, зеленые перышки в крыльях сверкают и перламутятся. У свиязи красно-коричневая головка, у матёрок ― зеленая в прочернь голова, медная шея, светлые брюшко и грудь и яркая пестрядь на крыльях; лишь трескунок почти не изменился, только на голове белая полоска, видимо, трескунячьи дамы не любят пижонов.[10]
Шурканье крыльев, крякотня, свист раздавались со всех сторон. Выстрел мой наделал необычайный переполох обитателям здешних болот и озер: всюду залетали стада, то опускаясь далее вновь на воду, то забираясь высоко в воздух. Вот мчится прямо на меня несколько десятков свиязей: я дал им сравняться, они взмыли над моею головою, порвались вправо и сплотились в клубок. Я шарахнул в самую гущу: три штуки покатились в середину лога. В горячности я и не заметил, что наглупил: утки упали далеко от берега, достать их невозможно, значит, незачем было и стрелять по направлению к воде. Сломил я хворостину аршина в четыре, попытал глубину у берега: не хватает до дна; плыть нельзя: водяная растительность, плотным ковром засевшая около берегов, не позволила бы двинуться. А убитая дичь покачивается на воде: одна свиязь лежит кверху брюшком; ярко блестит на солнце ее белесоватая хлупь; три штуки вверх спинками, опустивши вниз головки. Жаль уток, хочется их добыть, но я не мог придумать средство ― как бы это сделать: хоть бы верёвка была, навязать бы палку, забросить далее за уток и таким способом приплавить их к берегу. Это случалось практиковать с успехом, но веревки не было. Ветерок стал дуть посильнее, зарябил поверхность лога и погнал мою дичь к противоположной стороне. Две утки, занесенные в резун, засели в нем безнадежно, другие две угодили в небольшую чистенькую прогалинку и довольно близко подбились к берегу; по крайней мере мне так показалось отсюда. Следовало обойти лог, чтобы достать уток с той стороны.[2]
Конь жадно потянулся к молодой траве, попутно обрывая выгоревшие метелки прошлогоднего пырея. Над курганом с тугим и дробным свистом пронеслась стайка свиязей. Они снизились над прудом. Макар бездумно следил за их полётом, видел, как свиязи камнями попадали в пруд, как вскипела распахнутая ими вода возле камышистого островка. От плотины тотчас же поднялась станица потревоженных казарок. Степь мертвела в безлюдье. Макар долго лежал у подножия кургана.[6]
— Михаил Шолохов, «Поднятая целина» (книга первая), 1932
Все сваливаются вниз, на землю, спать. Это как бы условный знак, общий сигнал к тому, что любовные серенады кончились… до следующей зари. Ни лебеди, ни глухарь, ни журавли, никто из множества существ, подающих свой голос весною, никто не подает его так интересно, как… утка. Э, нет, не кряква, нет, совсем не то. Эта, конечно, не пропустит случая разинуть свой плоский клюв и ляпнуть во все горло:
― Кря-кря… Смотрите, люди добрые, какая я простая, глупая баба! Кря-кря!
Нет, не о той утке речь. Среди множества утиных пород есть свиязь. У селезня этой утки дыхательное горло устроено особенно. И, пролетая весной, селезень-свиязь издает исключительно ему свойственный звук, из двух колен веселый свист, слыша который, душа прыгает от радости. Невозможно поверить, что это кричит утка. Это нечто восхитительное. Это заливистая ликующая флейта самой весны, роскошно свистящая откуда-то из-под облаков. Спешите слушать эту дивную флейту, весь этот концерт, горожане! Спешите, пока еще гулкой весенней дрожью зыблется непросохшая земля и новобрачные березы одеваются нежно-зеленым пухом.[9]
Кряковый селезень остановился с подругой на отдых на тихом плесе лесной речки. Склонив голову, он любуется собой. Зелёная шея с белым колечком, винно-коричневая грудь, седое, со струйчатыми темными линиями брюшко, фиолетовый блеск зеркальца на крыльях. Круто завернула стайка свиязей, сверкнула белыми подкрыльями и села на отмель. И эти самцы одеты ярче спутниц. Клювы голубые, вишнево-рыжие головы в мельчайших черных крапинках, все тело, как чеканным серебром, покрыто дымчатой рябью. Из канавы у самой деревни выпорхнула парочка чирков-свистунков. До чего щеголеват маленький кавалер! И впрямь живой цветок! Белые линии, словно каемки лепестков, оттеняют роскошь сине-зеленых полосок, протянувшихся от глаз к шее, через багряную головку. Тонок и узорчат рисунок голубых перышек спинки. Но что это? Неужели на полном припеке, на островке посреди залитого солнцем плеса уцелел кусок снега? Вихрем взвился снежный комочек и улетел, мелькая среди затопленных кустов. Это луток ― снежно-белый крохаль… Живые цветы ― и все пестрые, все разные…[11]
Родину не сравнивать с любимой, а в правах гражданского родства головой стоять неколебимо за казну ее и торжества.
В праздники ходить в рубашках алых,
свиязь бить и стерлядь брать в глуби,
мир познать, прощаясь на вокзалах,
женщин приглянувшихся любить.[7]
— Борис Ручьёв, «Сказка о синем самолёте» (из цикла «Открытие мира»), 1934
И прощались тогда, смеясь, Будто, вовсе не провожали... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И летел в облака свиязь... <...>
Помнят праведные караси
Время скаредного урожая...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И, прощаясь, свиязь осип
Над последним своим пожаром...[12]
— Валерий Крайцев, «Проводы свиязя», 2011
Часовщик тревог, много ли часов
На мой зимний срок отсчитал, не скупясь?
Ледяная вязь для ворон и сов,
А я на солнечный зов стал как есть — свиязь.[12]
