У этого термина существуют и другие значения, см. Фа (значения).
Фа мино́р или фа-мино́р (лат.F-moll) — минорная тональность с тоникой фа, четвёртая в ряду бемольных тональностей. Как и параллельный ля-бемоль мажор, имеет при ключе четыре бемоля — си, ми, ля и ре.
Во времена барокко и классицизма за фа минором закрепилась репутация самой скорбной тональности, имеющей религиозную и даже более того — «страстну́ю» коннотацию. Вследствие сложившейся церковной практики, фа минор не был частой употребительной тональностью, возникая только в исключительных случаях. Однако уже в романтической музыке употребление фа-минора постепенно теряет свою генетическую связь с распятием, а в XX веке становится просто одной из минорных тональностей.
— Михаил Савояров, «Тональность» (из сборника «Кризы и репризы»), 1919
― Я давно собираюсь просить вас, ― обратился он к оператору, ― исполнить для меня тринадцатую космическую фа минор синий. Вы много играли нам, но её ни разу.[2]
За стеной <...> кто-то играл на рояле, причем ту самую фугу фа минор Моцарта, тему из которой кокаин и меланхолия заставили меня вспомнить вчера вечером.[3]
Интерес к фа минору возрождается у романтиков — и уже в середине XIX века. Известнейшее сочинение, в котором эта тональность присутствует, — исключительная по замыслу и воплощению Большая траурная и триумфальная симфония Берлиоза...[4]:111
Единственной не просто выдающейся, а по-настоящему гениальной симфонией XIX века в тональности фа минор является Четвёртая симфония Чайковского, написанная в 1877 году (ор. 36). Очевидно, это первая русская симфония в этой тональности.[4]:111
Я <...> положил руки на клавиши и вытащил все рычаги фа минора, которые я вытаскивал тридцать пять лет назад. Когда я начал играть, то почувствовал, как она дышит.[5]
Кроме того, мы находим у него анализ всех средств выражения, которыми располагает музыка: психологию тональностей. <...> Фа-мажор имеет смешанный характер; фа-минор наиболее трогательный из всех тонов. <...> Гамма соль-минор наиболее страстная после фа-минор; ля-мажор блестяща; ля-минор — самая наивная из тональностей. Строй си-бемоль менее благороден, чем до-мажор, но более трогателен, чем фа-мажор.
Фа минор — тональность с четырьмя бемолями при ключе. Симфоний в ней написано не так уж много. Выдающиеся среди них можно по пальцам перечесть. Из всех минорных тональностей, употребительных во времена барокко и классики, фа-минорный аффект считался, пожалуй, самым скорбным. «Тёмным и жалобным» называет его Марк-Антуан Шарпантье в 1690 году. Спустя четверть века (1713) Иоганн Маттезон охарактеризует настроение фа минора как «чёрную, отчаянную меланхолию», способную «погружать в трепет». А в 1784 году Христиан Фридрих Даниэль Шубарт — немецкий поэт, впервые введший в оборот само понятие музыкальной эстетики, представитель «бури и натиска» (и автор стихов «Форель», позднее положенных на музыку Шубертом) – назовет фа минор тональностью «глубокой меланхолии» и даже «гробового томления».
Как мы видим, восприятие этой тональности мало изменилось в течение целого столетия. У композиторов барокко (в том числе у Баха) фа минор чаще всего связан с образами Страстей Господних. Возможно, именно поэтому, в силу особой исключительности этой тональности, классических симфоний в фа миноре написано очень мало. Впрочем, у романтиков XIX века их тоже совсем немного, а в XX веке — всё же несколько больше.
Самой ранней из известных нам симфоний в фа миноре, можно, по-видимому, считать единственное оркестровое сочинение Гайдна в этой тональности, созданное в 1768 году.[4]:111
Тональность фа минор была в то время настолько редка, что в ней мы не найдем симфоний ни у обоих сыновей Баха, ни у Моцарта, ни даже у Бетховена. Среди их современников, у которых встречается по одной симфонии в фа миноре, — мангеймец Франц Ксавер Рихтер, парижанин Игнац Плейель, венцы Йозеф Барта и Карло д’Ордонес (все их симфонии написаны в 1770-1780-е годы), а также чех Антонин Рейха, который написал свою единственную фа-минорную симфонию уже в парижский период — то есть, в первой трети XIX века.
Интерес к фа минору возрождается у романтиков — и уже в середине XIX века. Известнейшее сочинение, в котором эта тональность присутствует, — исключительная по замыслу и воплощению Большая траурная и триумфальная симфония Берлиоза (Grande symphonie funèbre et triomphale, ор. 15), композитора, который всегда был склонен к литературности и театральности в музыке и тем самым перевернул многие привычные представления о том, что такое симфония.[4]:111
Единственной не просто выдающейся, а по-настоящему гениальной симфонией XIX века в тональности фа минор является Четвёртая симфония Чайковского, написанная в 1877 году (ор. 36). Очевидно, это первая русская симфония в этой тональности. Если три первые симфонии Чайковского развивают прежде всего лирическую тему, то здесь впервые утверждается откровенный драматизм. Известно, что свою Четвертую композитор создал после тяжелейшего нервного срыва, вызванного неудачной женитьбой и последовавшим за этим бегством из Москвы — сначала в Петербург, а затем за границу.[4]:111
Чтобы поиграть на фисгармонии, мне надо было выкраивать время в середине дня, пока гости плавали на Дьюи Бич. Песня началась с моей правой руки, она гипнотически текла из самого эфира. Это и была Dream On.
Я начал в фа миноре со вставками до и до-диез мажора. Из-за этого получилась такая тревожная атмосфера, как у Эдгара Аллана По. Я достаточно много написал в Санапи, и тогда понял, что вырисовывается что-то интересное. А слова я сочинил в «Логан Хилтоне», когда мы работали над нашим первым альбомом.[5]
В гостиной стоит старая фисгармония, прямо как та, на которой я написал Dream On. Я начал играть и чувствовал себя так, будто парю. Фисгармония была такой знакомой. Я словно переместился назад в Троу-Рико на несколько лет назад, когда я вытаскивал аккорды из воздуха. Оказалось, что это была фисгармония Este, сделанная в Вермонте в 1863 году, — абсолютно такая же, какая у нас была в Троу-Рико.
— Где вы её нашли? — спросил я.
— У бухты есть старый антикварный магазинчик напротив продуктового, и эта фисгармония стояла прямо на крыльце, — объяснила Шерри.
Значит, они купили фисгармонию в восьмидесятых, как раз в то время мой папа продал Троу-Рико. Вот это я понимаю, интуиция! Муза завела меня в дом, в котором я ни разу не был, и вот он, мой старый друг, моя фисгармония Dream On. Разве это возможно? Я сел за неё, положил руки на клавиши и вытащил все рычаги фа минора, которые я вытаскивал тридцать пять лет назад. Когда я начал играть, то почувствовал, как она дышит. Прямо там мы занимались музыкальной любовью.[5]
― Дис хотел сказать о ритмах механизма наследственности, живой организм при развитии из материнской клетки надстраивается аккордами из молекул. Первичная парная спираль развертывается в плане, аналогичном развитию музыкальной симфонии. Иными словами, программа, по которой идет постройка организма из живых клеток, ― музыкальна!
― Так?.. ― преувеличенно удивился Дар Ветер. ― Но тогда и всю эволюцию живой и неживой материи вы сведете к какой-то гигантской симфонии?
― План и ритмика этой симфонии определены основными физическими законами. Надо лишь понять, как построена программа и откуда берется информация этого музыкально-кибернетического (54) механизма, ― с непобедимой уверенностью юности подтвердил Тор Ан.
― Это чьё же?
― Моего отца, Зига Зора. Он недавно обнародовал космическую тринадцатую симфонию фа минор в цветовой тональности 4,750 мю.
― Обязательно послушаю её! Я люблю синий цвет…[2]
― Я давно собираюсь просить вас, ― обратился он к оператору, ― исполнить для меня тринадцатую космическую фа минор синий. Вы много играли нам, но её ни разу.
― Вы подразумеваете космическую Зига Зора? ― переспросила женщина и на утвердительный жест Дар Ветра рассмеялась. ― Мало людей на планете, которые могли бы исполнить эту вещь… <...>
Волны Индийского океана мерно грохотали над обрывом. В их шуме Масу слышалась ритмичная поступь басов в симфонии Зига Зора об устремляющейся в космос жизни. И мощная нота, основная нота земной природы ― синее фа, ― пела над морем, заставляя человека откликаться всей душой, сливаясь с породившей его природой.[2]
Я повернулся к роялю и стал тихо наигрывать из Моцарта, свою любимую фугу фа минор, всегда заставлявшую меня жалеть, что у меня нет тех четырех рук, которые грезились великому сумасброду.[3]
Доносившаяся до меня мелодия сначала как бы поднималась вверх по лестнице, а потом, после короткого топтания на месте, отчаянно кидалась в лестничный пролёт ― и тогда заметны становились короткие мгновения тишины между звуками. Но пальцы пианиста ловили мелодию, опять ставили на ступени, и все повторялось, только пролетом ниже. <...>
И еще мне представилось, что все мы ― всего лишь звуки, летящие из-под пальцев неведомого пианиста, просто короткие терции, плавные сексты и диссонирующие септимы в грандиозной симфонии, которую никому из нас не дано услышать целиком. <...>
Я вдруг понял, что музыка мне не снилась ― она отчетливо доносилась из-за стены. Я стал соображать, как я здесь оказался, и вдруг меня словно ударило электричеством ― в одну секунду я припомнил вчерашнее и понял, что нахожусь на квартире Фон Эрнена. Я вскочил с кровати, метнулся к двери и замер. За стеной, в той комнате, где остался Фон Эрнен, кто-то играл на рояле, причем ту самую фугу фа минор Моцарта, тему из которой кокаин и меланхолия заставили меня вспомнить вчера вечером. У меня в прямом смысле потемнело в глазах ― мне представился кадавр, деревянно бьющий по клавишам пальцами, высунутыми из-под наброшенного на него пальто; я понял, что вчерашний кошмар еще не кончился.[3]
Сквидвард : — Сегодня кларнетист Сквидвард исполнит свою обработку «ноктюрна фа-минор».
Патрик : — Да! Фа-минор! Ура!!! Сквидвард начинает играть. — Патрик тут же засыпает
