Касто́ровое масло, «касто́рка» или масло клещеви́ны (лат.Оleum Ricini, иногда рициновое масло или рицинол) — растительное масло, получаемое из растения клещевина обыкновенная, прозрачная или слегка желтоватая жидкость (tзамерзания = −16°C), густая и вязкая, представляющая собой смесь триглицеридов трёх органических кислот. Запах слабый, вкус своеобразный, неприятный. Касторовое масло не высыхает, не образует плёнку. Своё тривиальное английское название, заимствованное в русский язык (касторка), вероятно, получило потому, что использовалось как замена кастореуму (бобровой струе).
В прошлом касторовое масло было более всего известно как сильное слабительное средство. Второе применение — в качестве смазочного масла, в частности, на заре развития авиации касторовое масло широко использовалось как моторное масло для поршневых авиационных двигателей. В быту касторовое масло — одна из известных смазок, которое не высыхает с годами и не боится морозов, незаменимо для ухода за изделями из гладкой кожи.
Василий Михайлович с помощью очков читает в фармакологии Шпренгеля, перевод Иовского: «Клещевинное масло, oleum ricini, ― китайцы придают ему горький вкус». Засим кладет книгу, нюхает с вхрапыванием табак и объясняет нам, смиренным его слушателям: «Вот, видишь ли, китайцы придают клещевинному-то маслу горький вкус».[3]
— Николай Пирогов, Вопросы жизни. Дневник старого врача, 1881
Между кустами хлопчатой бумаги сеют кусты клещевины, зёрна которой в виде фасоли заключают в себе белоснежное вещество без запаха, известное под названием клещевинного масла (Oleum Ricini).
Священник начинал есть первый и убеждал его есть вместе с ним. Но Гоголь большей частью отказывался. «В воскресенье священник убедил его принять ложку клещевинного масла; он проглотил, но после этого перестал вовсе слушаться его...
Когда для авиации потребовались смазочные масла, стали выращивать касторник, то есть клещевину, ибо касторовое масло содержит много рицинолевой кислоты.[9]
сли бы просто спросить касторки, нам бы дали коробочку, и мы бы спокойно ушли. „Рициновое масло“ оказалось паролем. Такая кровавая чепуха могла быть только в те дни.[11]
Дедушка часто чем-то болел и постоянно принимал касторку в жёлтых желатиновых облатках, сладких и приятных на вкус. <...> я иногда до неё добирался и одну-две облатки заглатывал. Это, очевидно, вызывало в моём организме определённую реакцию, но я причину и следствие между собой не связывал...[12]
Без сомнения, стеариновые свечи и ― изредка ― керосин доступны только богачам, обыкновенным же осветительным материалом, для шахрудцев, служат масла: кунжутное, рициновое и мендоу; первые два ― добываются из разводимых здесь в незначительных размерах кунжута и Ricinus (клещевины) а также ― доставляются сюда из Астрабада, а третье ― получается из растущего в изобилии по окрестностям Шахруда растения мендоу.[14]
Он отдает кулёк сторожу, сам ранехонько утром отправляется на лекцию, садится, вынимает из кармана очки и табакерку, нюхает звучно, с храпом, табак и, надев очки, раскрывает книгу, ставит свечку прямо перед собою и начинает читать слово в слово и притом с ошибками. Василий Михайлович с помощью очков читает в фармакологии Шпренгеля, перевод Иовского: «Клещевинное масло, oleum ricini, ― китайцы придают ему горький вкус». Засим кладет книгу, нюхает с вхрапыванием табак и объясняет нам, смиренным его слушателям: «Вот, видишь ли, китайцы придают клещевинному-то маслу горький вкус». Мы между тем, смиренные слушатели, читаем в той же книге вместо «китайцев»: «кожицы придают ему горький вкус». У Василия Михайловича на лекции что ни день, то репетиция.[3]
— Николай Пирогов, Вопросы жизни. Дневник старого врача, 1881
Посевы льна дают обыкновенный урожай в сам-десять. Льняное масло употребляется армянами в пищу, также как и кунжутное. Лён родится во всех обсеменяемых полосах, кунжут же требует исключительно жаркой полосы, как и растущая в крае хлопчатая бумага. Между кустами хлопчатой бумаги сеют кусты клещевины, зёрна которой в виде фасоли заключают в себе белоснежное вещество без запаха, известное под названием клещевинного масла (Oleum Ricini).
По удостоверению врачей, «никаких важных болезненных симптомов с ним не было». Он только продолжал «поститься», или, вернее, морить себя голодом. Духовник, не о. Матфей, а другой, приходский священник, приходил ежедневно; при нём нарочно подавали кушать саго, чернослив. Священник начинал есть первый и убеждал его есть вместе с ним. Но Гоголь большей частью отказывался. «В воскресенье священник убедил его принять ложку клещевинного масла; он проглотил, но после этого перестал вовсе слушаться его и не принимал уже в последнее время никакой пищи».
― «Что ты! Вот дадим тебе лекарство, и завтра ты опять будешь молодцом».
Действительно, я не поскупился на касторку и ушел в полной надежде на хороший исход. Другие занятия отвлекли мои мысли от больного Филиппа, а на следующее утро мне доложили о приходе старухи, соседки Филиппа. «Что скажешь, Матрена?» ― спросил я старуху. «Да Филипп твоей милости приказал долго жить». ― «Как, умер, когда?» ― «Да вчера вечером. Ты знаешь, какое теперь время, рабочего народушку по избам-то никого. Только старый да малый дома, а то все в поле. Вот и я, старуха, осталась с ребятишками. Притворила двери в избу и на задворок и села в сенцах прясть. Вдруг почудилось мне, словно кто-то кличет. Глянула через порог на улицу и обмерла. Через порог торчит в сенцы человечья голова. „Матрена, а Матрена!“ Тут-то уж я по голосу узнала, что это Филипп из своей избы на руках приполз. „Что ты, Филипп, зачем?“ ― „Помирать, ― говорит, ― хочу“.[15]
Замечательно, что для меня не существовало математики, юриспруденции, медицины и так далее, а был учитель математики, задающий задачи и пускающий ученикам пыль в глаза; был инженер; был чиновник, пишущий за номерами какие-то бумаги странным языком, играющий в карты, ездящий с колокольчиком и боящийся ревизора; был медик, прописывающий рициновое масло и советующий остерегаться его собрата, другого медика, тоже прописывающего рициновое масло. Я начал подробнее представлять себе всевозможного рода деятельности, потом соединял их вместе, и тогда получалось нечто гармоническое.[16]
К началу Великой Отечественной войны сельское хозяйство окрепло, деревня стала получать в большем количестве трактора и другую технику, хотя и не в тех размерах, которые требовались для правильной организации сельскохозяйственного производства. Украина по-прежнему поставляла стране пшеницу и особенно мясо, молоко, сахар. Производила она также овощи и технические культуры ― лён и коноплю. Когда для авиации потребовались смазочные масла, стали выращивать касторник, то есть клещевину, ибо касторовое масло содержит много рицинолевой кислоты. Именно на Украине я впервые встретился со словом «рицин» и познакомился со способом выращивания рицинки, как называют украинцы клещевину.[9]
— У вас неверные методы лечения: внутрь надо касторку, а снаружи не мёду, а йоду!
— Я доктор и лучше знаю, чем вас мазать.
— Я сам доктор и лучше знаю, чем меня надо мазать. <...>
— Вы зачем надели халат?
— Это что за самоуправство? Кто вы такой?
— Я?! Я — профессор Касторкин!
Начал работать в колхозе. Тяжёлое это дело ― работать в колхозе. Мы ломали клещевину. Растёт эта клещевина рядами. Длинными, длинными... Из клещевины делают хорошо памятную с детства КАСТОРКУ, а уж из неё получается самая лучшая смазка для авиационных моторов. Я СТАРАЛСЯ ИЗО ВСЕХ СИЛ. Очень хотелось помочь нашим на фронте. НО ТРУДНО БЫЛО ПОМОЧЬ. Глянешь на ряд клещевины ― конца не видно. Каждой клещевине нужно поклониться, взять её где-то около корня и сломать. А она, сволочь, не ломается. А солнце печёт. Четыре рядка клещевины ― трудодень. У меня получался один рядок. Значит, четверть трудодня.[10]
Зашли в аптеку, я спросил рицинового масла, аптекарь, ни слова не говоря, тащит нас в заднюю комнату, распахивает дверь в коридоре и, толкая в спину, шепчет: „По лестнице вниз! Скорее, уже началось! “В подвале человек сорок, внимательно слушают осанистого господина, который сыплет какими-то цифрами, именами, говорит возбужденно и то и дело со злобой: „эти предатели“ „иуды русского народа“, „так называемое правительство“. Если бы просто спросить касторки, нам бы дали коробочку, и мы бы спокойно ушли. „Рициновое масло“ оказалось паролем. Такая кровавая чепуха могла быть только в те дни. Корнилов еще не выступил, но какие-то люди знали и ждали.[11]
Шнурки давно порвались, их заменила пеньковая бечева, окрашенная тушью. Свои «танки» Колюша еженедельно мазал касторкой, поскольку он знал, что она токсична для гнилостных бактерий. «Танки» не гнили и стали абсолютно водонепроницаемыми. Были остатки солдатской гимнастёрки, летние штаны из посконной холстины, имелось пять рубах. Летом он ходил босиком, к зиме надевал шерстяные лапти: рабочая обувь.[17]
Дедушка часто чем-то болел и постоянно принимал касторку в жёлтых желатиновых облатках, сладких и приятных на вкус. Картонная коробка с этими облатками обычно стояла на тумбочке перед дедушкиной кроватью, я иногда до нее добирался и одну-две облатки заглатывал. Это, очевидно, вызывало в моём организме определенную реакцию, но я причину и следствие между собой не связывал и к чему именно приводило употребление касторки не запомнил.[12]
Но Светка не могла угомониться ― говорила, что схватки точно были, что сейчас родит...
То ли Светка всем надоела, то ли действительно пришло время, но вечером медсестра принесла кружку с маслом.
― Что это? ― понюхала Светка содержимое.
― Касторка, ― ответила медсестра.
― И что с ней делать?
― Пить. ― Медсестра улыбалась.
― А почему не клизму?
― Врач сказала касторку.
Все девочки в палате должны были смотреть, как Светка пьёт касторку. И переживать за нее. Хотя есть Светке не велели, она заедала каждый глоток конфетой, колбасой, яблоком.
― Ну что, выпила? ― спросила заглянувшая медсестра.
― Ага, и закусила, ― ответила Светка.
Как она потом в туалете крыла матом медсестру, слышали все.[13]
Что скажешь ты глупцу врачу,
Который, глядя на мочу
Смертельно тяжкого больного,
В растерянности бестолковой
Хватает лекарский томище
И указаний, неуч, ищет?
Пока вникает он, смекает, — Больной и дух свой испускает!
Иные лезут в медицину,
Всего и зная лишь рицину
И то, что в книжке-травнике
И у старух на языке. — «О врачах-шарлатанаx» (Von narrechter artzny)
Когда в тебе горит огонь в крови
И хочешь ты, чтоб страсть твоя погасла,
Чтоб лютый жар остыл в твоей крови, —
Прими, мой друг, касторового масла.[1]:151
― К обедне наведаться б надо: Купало
подходит, а с Троицы лба не крестила.
Всё ― некогда. Маврушка-нетель пропала.
И до смерти с грыжей возня опостыла.
Сумбур в голове. От поганой касторки
кишки и печёнку на клочья порвало…[4]
Ты отведай клещевины, Брат мой, томный и невинный, Нынче урожай хорош: Может, сразу же помрёшь?
Или, мучаясь немного,
Ты себя познаешь строго,
глядя в небо через глаз...[5]
— Михаил Савояров, «Клещ невинный» (из сборника «Не в растения»), 1921
Во сне летал… А наяву У эллинга, смеясь, Пилот бидон кидал в траву И трос крепил и тряс. И рота стриженых солдат Держала крепко хвост, Пока пилот смотрел назад Во весь пилотский рост.
Касторкой в крылья фыркал «Гном»,
Касторку крыла пыль,
И сотрясал аэродром
Окружность в десять миль.[6]
Тут и залёг. Тут после лекций
Жарил на касторке чемоданные ремни,
И топливом пылали из бывшей коллекции
Враждебные теченья, например, Парменид.[7]
— Илья Сельвинский, «Ленин диктовал машинистке: «Итак...» (из книги «Улялаевщина»), 22 декабря 1924
Будет нарисовано золотом букв: «ДОКТОР КИРСАНОВ, приём до двух».
Плача и ноя,
придет больной,
держась за больное
место: «Ой!» Пощупаю вену, задам вопрос, скажу: «Несомненно, туберкулёз.
Но будьте стойки.
Вот вам приказ: стакан касторки
через каждый час!»[8]