Детективы по Азимову

«Детективы по Азимову» или «Азимовские тайны» (англ. Asimov's Mysteries) — авторский сборник малой прозы Айзека Азимова. Впервые опубликован в 1968 году, в него вошли 14 научно-фантастических рассказов с детективным сюжетом. Четыре из них составляют цикл об Уэнделле Эрте (два вошли в сборник «Девять завтра» 1959 года).

Цитаты

	Величайший был ум после Эйнштейна, но срабатывал всегда медленно. Присс и сам признавал это. Возможно, дело было в том, что Присс обладал таким гигантским умом, который просто не мог быстро работать. Бывало, Присс что-нибудь скажет в медлительной рассеянности, затем подумает, затем добавит что-то ещё. Даже к самым тривиальным вопросам его огромный ум подступался нерешительно, касался одной стороны проблемы, потом — другой. «Встанет ли завтра солнце? — представлял я ход его размышлений. — А что мы подразумеваем под словом „встанет“? Можно ли с уверенностью сказать, что „завтра“ наступит? Не является ли в этой связи „солнце“ понятием двусмысленным?» — вариация мысли, например, из рассказа «Раб корректуры» (1957); перевод: В. Тельников, 1969
	He had the greatest mind since Einstein, but it didn't work quickly. He admitted his slowness often. Maybe it was because he had so great a mind that it didn't work quickly. He would say something in slow abstraction, then he would think, and then he would say something more. Even over trivial matters, his giant mind would hover uncertainly, adding a touch here and then another there. "Would the Sun rise tomorrow, I can imagine him wondering. What do we mean by 'rise'? Can we be certain that tomorrow will come? Is the term 'Sun' completely unambiguous in this connection?
	— «Бильярдный шар» (The Billiard Ball), 1967

	Яйцеобразная форма, закруглённая вверху, сплюснутая внизу, с двумя наборами отростков. Внизу радиально размещённые «ноги». Их шесть, и они заканчиваются острыми кремнистыми краями, укрепленными металлическими включениями. Эти острые края разрезают камень, превращая его в съедобные порции. На плоской нижней поверхности, скрытой от взгляда, если силиконий не перевёрнут, находится единственное отверстие в его организм. — silicony — каламбур, звучащий аналогично silly cony, «глупый кролик» — ради этого дальше в рассказе описаны его «уши»; перевод: анонимный, не позже 1997
	It had a general ovoid shape, rounded above, flattened below, with two sets of appendages. Below were the 'legs,' set radially. They totaled six and ended in sharp flinty edges, reinforced by metal deposits. Those edges could cut through rock, breaking it into edible portions. On the creature's flat undersurface, hidden from view unless the silicony were overturned, was the one opening into its interior.
	— «Говорящий камень» (The Talking Stone), 1955

	— Клянусь, шахтёр на астероиде готов подружиться даже с куском сыра, если тот будет ему отвечать.
	'I swear, a miner on the asteroid run would make a pet out of a piece of cheese if he could get it to talk back to him.'
	— там же

	Ланселот обладал удивительной способностью оставаться неизвестным. Это был прямо какой-то талант — ни у кого не вызывать к себе никакого интереса. Все его открытия уже были кем-то открыты до него. А если ему и удавалось открыть что-то новое, то всегда кто-нибудь другой в это время создавал нечто более замечательное, и о Ланселоте никто не вспоминал. На конгрессах его доклады никто не слушал, потому что именно в эту минуту в соседней аудитории кто-то делал более важное сообщение. — перевод: Г. Файбусович, 1973
	Lancelot had a talent in that respect-a talent for being passed over, for going unnoticed. His discoveries are invari ably anticipated, or blurred by the presence of a greater made simultaneously. At scientific conventions his papers are poorly attended because another paper of greater importance is being given in another section.
	— «Некролог» (Obituary), 1959

	Колокольчик висел на аккуратно впаянной в него тонкой проволочке. Изъян заметить было нетрудно: примерно на середине колокольчик опоясывала вмятинка, так что он напоминал два косо слепленных шарика. И всё-таки его любовно отполировали до неяркого серебристо-серого блеска; на бархатистой поверхности виднелись те крошечные оспинки, которые не удавалось воспроизвести ни в одной лаборатории, пытавшейся синтезировать искусственные колокольчики. Доктор Эрт продолжал: — Я немало экспериментировал, пока подобрал к нему подходящее било. Колокольчики с изъяном капризны. Но кость подходит. Вот, — он поднял что-то вроде короткой широкой ложки, сделанной из серовато-белого материала, — это я сам вырезал из берцовой кости быка… Слушайте. <…> он стал ощупывать поверхность колокольчика, стараясь найти место, где при ударе возникал самый нежный звук. Затем он повернул колокольчик, осторожно его придержав. Потом отпустил и слегка ударил по нему широким концом костяной ложки. Казалось, где-то вдали запели миллионы арф. Пение нарастало, затихало и возвращалось снова. Оно возникало словно нигде. Оно звучало в душе у слушателя, небывало сладостное, и грустное, и трепетное. Оно медленно замерло, но ученый и его гость ещё долго молчали. <…> — Геологи утверждают, что колокольчики — это всего-навсего затвердевшие под большим давлением полые кусочки пемзы, в которых свободно перекатываются маленькие камешки. Так они утверждают. Но, если этим всё и исчерпывается, почему же мы не в состоянии изготовлять их искусственно? И ведь по сравнению с колокольчиком без изъяна этот звучит как губная гармоника. — перевод: Н. Я. Гвоздарёва, 1966
	The Bell hung suspended from a slender wire, soldered delicately onto it. That it was flawed was obvious. It had a constriction line running halfway about it that made it seem like two small globes, firmly but imperfectly squashed together. Despite that, it had been lovingly polished to a dull luster, softly gray, velvety smooth, and faintly pock-marked in a way that laboratories, in their futile efforts to prepare synthetic Bells, had found impossible to duplicate. Dr. Urth said, 'I experimented a good deal before I found a decent stroker. A flawed Bell is temperamental. But bone works. I have one here'-and he held up something that looked like a short thick spoon made of a gray-white substance-'which I had made out of the femur of an ox. Listen.' <…> his fingers maneuvered the Bell, feeling for one best spot. He adjusted it, steadying it daintily. Then, letting the Bell swing free, he brought down the thick end of the bone spoon and stroked the Bell softly. It was as though a million harps had sounded a mile away. It swelled and faded and returned. It came from no particular direction. It sounded inside the head, incredibly sweet and pathetic and tremulous all at once. It died away lingeringly and both men were silent for a full minute. <…> 'Geologists say the Bells are only pressure-hardened pumice, enclosing a vacuum in which small beads of rock rattle freely. That's what they say. But if that's all it is, why can't we reproduce one? Now a flawless Bell would make this one sound like a child's harmonica.'
	— «Поющий колокольчик» (The Singing Bell), 1955

	Девушка <…> обмякла на стуле, рука у неё повисла, а на полу под ней, как точка под вопросительным знаком, лежала разбитая чашка. — перевод: В. Постников, 1992
	There was one girl slumped in her chair <…>, one arm dangling straight down, with a broken teacup on the floor beneath like a period under an exclamation point.
	— «Что значит имя?» (What’s in a Name?, «Смерть милашки», Death of a Honey-Blonde), 1956

О сборнике и произведениях

	В моём рассказе «Бильярдный шар» обычный бильярдный шар попадает в область пространства, в которой мгновенно приобретает скорость света. Это совершенно невозможно, но даже если исходить из моего понимания научной недостоверности, есть нечто ещё более невозможное. Бильярдный шар обладает конечным объемом. Часть его, первой входящая в указанное пространство, мгновенно достигает скорости света и отрывается от остальной массы шара. Иными словами, бильярдный шар должен неизбежно распасться на атомы или даже ещё более мелкие частицы, однако в рассказе он сохраняет свою целостность. Меня мучает совесть, но, несмотря на эти мучения, я сделал то, что должен был сделать.
	In my story "The Billiard Ball" I have a billiard ball enter a region of space in which it instantly assumes the speed of light. This is undoubtedly impossible, but even in terms of my bending of science, there is something more impossible. The billiard ball has a finite volume. Part of it enters the region first and that part instantly assumes the speed of light and breaks away from the rest. In short, the billiard ball must be reduced to atoms, or objects even less substantial, yet in the story it retains its integrity. My conscience hurt me, but I just let it hurt and did what I had to do.
	— Айзек Азимов, предисловие к сборнику «Сны роботов», 1986

	Всё рассказы довольно надуманные и не особенно занимательные. <…> этот произвольный сборник из тринадцати рассказов — эта чатоква — содержит несколько прекрасных отдельных развлечений для ума <…>. Но в целом, это слабая книга, потому что это книга о сообразительности, и сообразительности не из обширного набора Айзека.
	These are all rather contrived and not particularly entertaining tales. <…> this arbitrary collection of thirteen stories — this chautaqua — contains some fine individual divertissements <…>. But on balance, this is a poor book because it is a book about clevernesses, and clevernesses are not Isaac’s long suit.
	— Альгис Будрис, 1968

	Образцом Истинного Научно-Фантастического Рассказа являлись «Брошенные на Весте» Айзека Азимова, опубликованные в «Аналоге» в 1939 году. Позднее Азимов напишет и более знаменитые и удачные рассказы — по правде говоря, почти всё, что он написал позже, нравится мне больше, — но «Брошенные» были чистой научной фантастикой, где всё основывалось на том факте, что вода в вакууме кипит при более низкой температуре. <…> Откровенно говоря, мне казалось, что Азимов сказал всё возможное по данному вопросу, ничего не оставив остальным, за исключением… Бэта Дарстона. <…> Но когда мы внимательно-внимательно вчитываемся в «Брошенных на Весте», выясняется, что в нём ничего не говорится о температуре кипения воды. Речь там об отчаявшемся человеке, который пытается выжить.
	The ultimate template for the True Science Fiction Story was Isaac Asimov’s first sale, ‘Marooned Off Vesta,’ published in Amazing in 1939. Asimov would later write more famous stories, and better stories — well, to tell the truth, pretty much everything he wrote after that was a better story — but ‘Marooned Off Vesta’ was sure-enough pure-quill science fiction, in which everything hinges on the fact that water boils at a lower temperature in vacuum. <…> If truth be told, it seemed to me that Asimov had said just about all there was to say on that particular subject, leaving nothing for the rest of us except, well... Bat Durston. <…> And when you look really really hard at ‘Marooned Off Vesta,’ it turns out that it’s not about the boiling point of water after all. It’s about some desperate men trying to survive.
	— Джордж Мартин, «Конфликт сердца», 2003