Че́рнети, че́рнеть, иногда чернь (латин.Aythya) — общее название для рода некрупных водоплавающих птиц из семейства утиных. Эти птицы близки к ныркам (Netta); даже орнитологи в расширительном смысле иногда называют их нырка́ми. Чернети имеют средний размер (меньше кряквы), большую голову и короткую шею. На берег выходят редко, большую часть времени проводят на открытых плёсах. Плавая, держат хвост опущенным, посадка на воде низкая. Кормясь, то и дело ныряют, за что и получили своё второе имя. Латинское название рода Aythya имеет древнегреческие корни, не установленная морская птица под названием aithuia упоминается в трудах Аристотеля, Исихия Александрийского и других древних авторов.
На территории России гнездится пять видов чернетей.
Хохлатая чернеть обитает почти на всей территории страны, за исключением районов крайнего севера.
Чернь. Недаром дано этой породе уток собирательное имя: они появляются не очень рано весной, всегда огромными стаями...[2]
— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852
Обыкновенно садятся они на большие, чистые пруды или озера и густым черным покрывалом одевают светлую воду. Вода буквально кажется чёрною, а потому и в этом отношении верно дано им название чернь.[2]
— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852
Beличиною, складом носа и пером чернь очень похожа на утку нырка, то есть верхняя часть у них черного, а нижняя ― беловатого цвета.[2]
— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852
...селезень отличается большим отливом кофейного цвета, большею величиной и чёрным хохлом. Вообще эта утка пером некрасива, но крепкого сложения; нос и лапы у ней точно такого же цвета и устройства, как у нырка, а пахнет рыбой меньше его. Если удастся подплыть в меру из-за камыша к стае черни, то можно убить одним зарядом до десятка.[2]
— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852
На озере, шагах в тридцати от меня, плавало стадо штук в тридцать чернетей, беспрестанно нырявших. Я заслонен был от них кустиком ракитника, сквозь ветви которого и осмотрел уток.[3]
В другом месте я увидел нескольких чернетей. Чёрные, с синим отливом и с белыми пятнами на спине, они быстро плавали по лагуне и часто ныряли. Я убил двух птиц, но есть их было нельзя, потому что мясо сильно пахло рыбой.[5]
Хохлатый черныш зовётся часто просто чернышем или чернью.[7]
— Сергей Бутурлин, «Полный определитель птиц СССР» (том второй), 1934
Черныш — птица лесной полосы, любящая гнездиться в дуплах и потому в тундры заходят лишь отдельные парочки и то лишь в самую южную часть.[7]
— Сергей Бутурлин, «Полный определитель птиц СССР» (том второй), 1934
― Чернеди больше не нужно, Тимофей. Широконоски? Пожалуй. Ты мне чирков подавай!
Тимофей «подавал», и маленькие уточки, никогда не пахнущие рыбой, завершили чудовищную добычу. Чернедь валила тучами, но и благородных уток можно было настрелять хоть вагон.[8]
Хохлатая чернеть (Aythya fuligula L.) Самая обычная из нырковых уток Средней Сибири. Широко распространена всюду в таёжной зоне, обычна и на юге, где численность её примерно равна численности гоголя.[10]
— Энергия Рогачева, «Птицы Средней Сибири», 1988
Чернети, составляющие основную массу так называемой «чёрной утки», прилетают позднее речных уток, в Туруханском районе в конце мая.[10]
Aythya fuligula. Хохлатый черныш зовётся часто просто чернышем или чернью. Селезень в полном оперении: голова с хохлом, шея и грудь, вся верхняя сторона тела и нижние кроющие хвоста черные, на голове и шее с сине-фиолетовым блеском, на маховых с слабым зеленоватым, на плечах и кроющих крыла с мелкими беловатыми крапинками; брюхо от задней части груди до ног, бока, подмышечные и зеркало белые, зеркало сзади окаймлено черным.
Утка вместо черных участков селезня имеет темнобурые без блеска, на кроющих крыла нет или очень немного светлых мелких крапин, бока тела бурые, у основания клюва обыкновенно имеются более бледно окрашенные участки, в свежем оперении края перьев мантии и боков несколько рыжеваты. Изредка на всем брюхе попадаются отдельные бурые перья. У молодых бурый цвет несколько светлее. Селезень в летнем пере отличается от утки большей испещренностью мантии.
Глаз желтый, у молодых грязно-беловатый или бурый. Конец клюва обыкновенно весь черный, основная и средняя его часть темно-голубовато-серая, как и ноги.[7]
— Сергей Бутурлин, «Полный определитель птиц СССР» (том второй), 1934
Черныш — птица лесной полосы, любящая гнездиться в дуплах и потому в тундры заходят лишь отдельные парочки и то лишь в самую южную часть. От Исландии и Британских островов гнездится до Камчатки и, может быть, Командор, где попадается летом. К северу гнездится до 69,5° с. ш. в Норвегии и до 70° в Лапландии, очень обыкновенен у Обдорска под 66,5°, гнездится на Яне под 70° (Бунге) и на Колыме до 69°4′ с. ш.[7]
— Сергей Бутурлин, «Полный определитель птиц СССР» (том второй), 1934
Нырковая утка средних размеров (700-900 г.), плотного сложения. На голове хохол. Клюв и лапы серые, глаза желтые. У летящей птицы хорошо виден белый низ. Прекрасно ныряет, находится под водой 30-40 секунд. Взлетает тяжело. Полёт стремительный и шумный. Голос селезня — тихое, трудно передаваемое, вроде «глю-глю», у самки — грубое и хриплое кряканье. От морской чернети отличается черной спиной и хохлом, самка — отсутствием широкого белого кольца у основания клюва.[10]
— Энергия Рогачева, «Птицы Средней Сибири», 1988
Хохлатая чернеть ( Aythya fuligula L.) Самая обычная из нырковых уток Средней Сибири. Широко распространена всюду в таёжной зоне, обычна и на юге, где численность её примерно равна численности гоголя. Предпочитает долины крупных рек и озер. Вдали от них в Минусинской котловине редка. На Енисее обычна в средней и многочисленна в северной тайге. Здесь это одна из доминирующих уток. На крупных и глубоких лесных озерах в крайней северной тайге вблизи Ангутихи хохлатая чернеть — наиболее многочисленная утка.[10]
— Энергия Рогачева, «Птицы Средней Сибири», 1988
Чернети, составляющие основную массу так называемой «чёрной утки», прилетают позднее речных уток, в Туруханском районе в конце мая. В районе Норильских озер прилет идет с 4-5 по 10-13 июня. В районе Норильска кладка начинается 24-25 июня, в Туруханском районе — дней на 10 раньше. Молодые поднимаются на крыло поздно: на Норильских озерах массовый подъем 5-10 сентября, в Туруханском районе — в конце августа. В связи с этим при открытии осенней охоты вся молодёжь остается хлопунцами, которых истребляют неразборчивые охотники и собаки. Отлет очень поздний, в конце сентября-октябре в северной части края.[10]
С нырка начинаются утиные породы, которые почти лишены способности ходить по земле: лапы их так устроены, что ими ловко только плавать, то есть гресть, как веслами; они посажены очень близко к хвосту и торчат в заду. У нырка эта особенность еще не так резко выдается, и он составляет как будто переходную породу. Нос у него обыкновенного устройства, черноватый, не узенький и не бледно-рогового цвета, как у всех остальных пород рыбалок, кроме черни <чернети>.[2]
— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852
Чернь. Недаром дано этой породе уток собирательное имя: они появляются не очень рано весной, всегда огромными стаями; не только в одиночку или попарно, но даже маленькими стайками я никогда их не встречал. Обыкновенно садятся они на большие, чистые пруды или озера и густым черным покрывалом одевают светлую воду. Вода буквально кажется чёрною, а потому и в этом отношении верно дано им название чернь. Они бывают у нас только пролетом: весной и осенью; на больших водах держатся долго, особенно в хорошую, теплую осень.
Где выводят детей ― не знаю, только не в тех уездах Оренбургской губернии, где я живал, потому что с молодыми я никогда их не видывал. Недавно получил я известие от одного достоверного охотника, что он встречал выводки черни в Оренбургской губернии. Я могу объяснить свою ошибку только тем, что смешивал их с выводками белобрюшки или нырка: утки их очень сходны.
Beличиною, складом носа и пером чернь очень похожа на утку нырка, то есть верхняя часть у них черного, а нижняя ― беловатого цвета. Мне не удавалось много стрелять их; это хлопотно, потому что они всегда сидят на середине пруда и надобно к ним подъезжать на лодке, чего я никогда не делал, да и птица того не стоит. Я бивал их только тогда, когда они случайно на меня налетали. Различия в перьях между селезнем и уткой я не замечал, но другие охотники сказывали мне, что селезень отличается большим отливом кофейного цвета, большею величиной и черным хохлом. Вообще эта утка пером некрасива, но крепкого сложения; нос и лапы у ней точно такого же цвета и устройства, как у нырка, а пахнет рыбой меньше его. Если удастся подплыть в меру из-за камыша к стае черни, то можно убить одним зарядом до десятка.[2]
— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852
Новые породы птиц продолжали являться попрежнему и в первую половину апреля прилетел двадцать один вид в следующем порядке: утки (Anas marilla, Anas poecillorhyncha) <Niroca marilla ― морская чернеть, Niroca poecillorhyncha ― черная кряква> ― последние из тех пятнадцати пород, которые замечены мною на озере Ханка. Впрочем, эти два вида были очень немногочисленны, в особенности последний, которого родина далёкая Индия и который, таким образом, умножает собой число южных видов, появляющихся летом в бассейне озера Ханка, в Уссурийском и иногда Амурском крае...[11]
Я, зарядив ружьё, стоял ещё на берегу, поджидая, не налетит ли на меня куличок или утчонка. Вдруг вся стая черни стремительно поднялась, как будто испуганная чем-то, и улетела. Я взглянул и увидел, что одна утка бьётся на воде в предсмертных конвульсиях. Я послал собаку, и она вынесла мне уже умершую утку чернь, которая была вся в крови, вытекавшей из боковой раны прямо против сердца. Это достаточное доказательство, что птица может летать, будучи ранена смертельно. Но сколько тут удивительных обстоятельств! Утка была ранена на расстоянии по крайней мере девяноста или ста шагов, ранена рикошетом, взмывшею от воды 4-го нумера дробинкой (ибо я стрелял в чирков вдвое ближе), улетала вместе со стаей, как будто здоровая, и улетала довольно далеко; потом прилетела назад, села на прежнее место и умерла перед моими глазами.[2]
— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852
Сколько могу припомнить, попробую перечислить на местном жаргоне те породы, какие попадались под мои выстрелы. <...> 7) Чернеть черная, хохлатая. 8) Чернеть голубая ― утка не менее кряковой, с красноватой головой. 9) Крохаль ― двух пород, большой и маленький, ― несется больше в утесах. 10) Гоголь ― с большой головой, короткой шеей и носом.[4]
Озеро и вечером было совершенно тихое, но напуганные рассказом о вёрткости усольских лодок и внезапных бурях на озере, мы решили плыть, не упуская из виду темной линии берега. В тишине на воде была слышна вся жизнь большого озера, и если бы научиться узнавать значение всех этих звуков, то много бы можно было порассказать, и мы уже теперь много знали: там трещал чирок в быстром полете за самкой, там слышался рокот крякового селезня подплывающего, и потом он её топтал и душил, у черней было как-то почти по-вороньему, свиязи посвистывали, ― а то вдруг гомон всех невидимых стай ― непонятное. <...> Большие стаи белогрудых черней вздымались при нашем подплывании, сильно хлопая крыльями, и так же много было свиязей с их характерным посвистыванием...[6]
Евсей Стахеевич повел глазами по красному углу, по хазовому концу гостиной, где малиновские покровительницы сияли и блистали шёлком, бронзой, золотом, тяжеловесами и даже алмазами, и еще подумал про себя: «А женский пол наших обществ, цвет и душу собраний, надобно сравнивать только с птицами: женщины так же нарядны, так же казисты, так же нежны, легкоперы, вертлявы и голосисты. Например, вообразим, что это все уточки, и посмотрим, к какому виду этого богатого рода принадлежит каждая: председательша наша ― это кряковая утица, крикуша, дородная, хлебная утка; прокурорша ― это широконоска, цареградская, или так называемая саксонка; вот толстоголовая белоглазая чернеть, а вот чернеть красноголовая; вон докучливая лысуха, которая не стоит и заряда; вон крохаль хохлатый, вон и гоголь, рыженький зобок; вон остроносый нырок, или запросто поганка...[1]
В воздухе свежело. На озере, шагах в тридцати от меня, плавало стадо штук в тридцать чернетей, беспрестанно нырявших. Я заслонен был от них кустиком ракитника, сквозь ветви которого и осмотрел уток. Осторожно подняв ружьё, подполз я еще ближе к кусту, просунув сквозь ветви стволы, и, выждав тот момент, когда чернети скучились, выстрелил в средину стада; три остались на месте, остальные, поднявшись, залепетали по воде. Из второго ствола, в угонку, еще вырвал одну штуку. Ветерок погнал убитых уток к тому берегу. Я был вполне уверен, что их прибьет к нему прежде, нежели я успею обойти озеро; к обходу же не представлялась, по-видимому, никаких препятствий.[3]
Двинулся далее. Кустарник делался плотнее и, наконец, перешел в еловую чащу, составляющую опушку сплошного леса, в который с правой стороны от болота вдавалось острым углом чистое озерко. Продираясь сквозь ельник, я начал обходить это озерко. На средине его, вне выстрела, ныряли около десятка чернетей. Заметив меня, они сжались в кучу и, покеркивая, изогнув головки несколько в сторону, вдавившись как-то в воду по самую шею, бойко поплыли к противоположному берегу. Обойдя озерко, я снова вышел на обширную луговую пожню и, все держась берега, начал, как мае показалось, возвращаться с противоположной стороны назад, к тому месту, где оставил убитых уток, но вдруг я уперся в поперечную промоину, сажен, около семи ширины; она отрезала мне возможность обхода. Следовало бы воротиться назад, но продираться вновь сквозь лесную чащу, идти старым местом, не достигнув цели, мне не захотелось, и я вошёл по берегу промоины, в надежде отыскать брод.[3]
Прежде всего я заметил серых уток и узконосых чирков. Тех и других было очень много. Первые очень пугливы. Они не подпускали к себе человека и взлетали тотчас, как только слышали шум шагов. Вторые ― маленькие серые уточки с синими зеркальцами на крыльях, смирные и доверчивые, ― старались только немного отплыть в сторону. В другом месте я увидел нескольких чернетей. Чёрные, с синим отливом и с белыми пятнами на спине, они быстро плавали по лагуне и часто ныряли. Я убил двух птиц, но есть их было нельзя, потому что мясо сильно пахло рыбой. На противоположном берегу стайками ходило много куличков.[5]
Около манчуков кружились, плавали, неслись мимо, возвращались табуны уток. В смутном свете утра я видел лишь множество уток, а какой они породы ― да чёрт же их разберёт. Оказалось, однако, что их Тимофей разбирал отлично. Шилохвостей он называл тонкохвостыми, кряковых почему-то величал только в мужском роде: селезнями. Я проверял в бинокль и ругался: вот каменная дубина шестидесяти лет! Я палил, не разбирая, часто мимо, и все-таки очень скоро груда уток выросла посредине нашего челнока. Тогда я стал заказывать.
― Чернеди больше не нужно, Тимофей. Широконоски? Пожалуй. Ты мне чирков подавай!
Тимофей «подавал», и маленькие уточки, никогда не пахнущие рыбой, завершили чудовищную добычу. Чернедь валила тучами, но и благородных уток можно было настрелять хоть вагон. К чему? Я ограничился двумя мешками.
― Ну, как, ничего, летят у нас утчонки? ― посмеивались пригласившие меня охотники.[8]
Где-то далеко, засыпая, прогомонили журавли, и малейший звук на озере был слышен у нас на лодке: там посвистывали свиязи, у чернетей была война, и потом был общий гомон всех утиных пород, где-то совсем близко топтал и душил свою самку кряковой селезень. Там и тут, как обманчивые вехи, вскакивали на воде шеи гагар и нырков.[9]
↑ 12345Э. В. Рогачёва. Птицы Средней Сибири (фауна, зоогеография, проблемы охраны и рационального использования). — Москва, Ин-т эволюцион. морфологии и экологии животных им. А. Н. Северцова, 1990 г.
↑Н. М. Пржевальский. «Путешествие в Уссурийском крае». 1867-1869 гг. — М.: ОГИЗ, 1947 г.
,_%D0%A6%D0%B0%D1%80%D0%B8%D1%86%D1%8B%D0%BD%D0%BE.jpg)
,_%D0%9C%D1%8B%D1%82%D0%B8%D1%89%D0%B5%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5_%D0%BF%D0%BB%D0%B0%D0%B2%D0%BD%D0%B8.jpg)
