Алексе́й Константи́нович Лози́на-Лози́нский (Любич-Ярмолович-Лозина-Лозинский, 1886−1916) — русский поэт, писатель и переводчик Серебряного века, имел несколько псевдонимов, самый известный из которых — Любя́р. Поэт «вне групп» и без одной ноги, он запомнился «не столько стихами, сколько своим мрачно-эксцентричным обликом» и несколькими попытками самоубийства, в конце концов, завершившимися успехом.
Старший брат Алексея, протоиерей Владимир Лозина-Лозинский — в 1937 году был расстрелян, а в 2000 — канонизирован и причислен лику святых.
А в гроте, под скалой — наивная Мадонна,
Лампада зажжена, висит для бедных кружка;
И к ним, рассыпавшись, ползёт по камням склона
Ручное стадо коз и дикая пастушка.
В кафэ Hiddigeigei всегда ужасно много Маэстро маленьких всех толков, наций, рас… Там хвалят футуризм и Гёте судят строго, Играют в шахматы и пьют абсент, как квас.
Потом я стал скучать на этих шумных сходках… Искусство! Истина! Как эти фразы злят!
А наши, русские в своих косоворотках,
О революции всё время говорят...
О, слон! Ведь ты мудрец. И, как мудрец, не смеешь
Ни сторожа побить, ни выйти из тюрьмы…
За это, тяжкий слон, когда ты околеешь,
Тебя к святым слонам должны причислить мы.
Я на рассвете шёл по вереску лиловой,
Причудливой горой, казавшейся мне новой.
Утро было прозрачным и ласковым сном.
И на мгновение за серыми камнями
Я видел девочку с покорными глазами,
Торопливую, с бледным и узким лицом…[1]
— «Я шёл на рассвете по вереску лиловой…», 1916
Я ― вольный музыкант. За мной бежит в извивах
Тот самый хвойный лес, зазубренная нить,
Где должен серый волк народных сказок жить…
Да, есть значительность в осенних переливах.
А я? Я чужд всему Я полон снов красивых.
Вот вересковый холм. Взойти мне, может быть?[1]
— «Иду один, смеясь, в прозрачных перелесках...», 1916
С холма видна вся даль, лесистая бескрайность,
Где клинья жёлтые врезаются берёз,
Простор, простор, простор и всё необычайность…
Зачем живёт лишай? Зачем живёт мой пёс?[1]
— «Иду один, смеясь, в прозрачных перелесках...», 1916
На камне когда-то, когда-то
Я высек слова: я люблю.
Там мхи разрослися богато
И надпись закрыли мою. Но мох седовласый снимаю И вижу вновь: я люблю… В груди я тот камень таскаю, Где надпись я высек мою.
Ты сделал, что хотел. Победа!..
Когда вся жизнь ― беда.
Теперь ты отдохнёшь...
А я, счастливый обладатель ног
Останусь в этом мире. Без дорог.[2]
— Михаил Савояров, «Лешего» (Лёше Любяру) (из сборника «Оды и паро́ды»), 1919
«...Прощайте, господин Лозина-Лозинский... Прощайте, неудачный поэт Любяр!..» Тут мне делается неприятно. Я знаю, что Любяр — псевдоним поэта, который несколько раз неудачно кончал с собой и, наконец, недавно, покончил. Я читал его стихи, то бессмысленные, то ясные, даже слишком, с каким-то оттенком сумасшествия. Во всяком случае, талантливые стихи. Упоминание его имени мне неприятно. Зачем тревожить память мёртвого? Я говорю это вслух. …Трогай!.. Прозябшая лошадь уносит сани. Я смотрю на визитную карточку: «А. Любяр… Лозина-Лозинский… Такая-то улица…»[3]:72
...Месяца через два я получил повестку общества «Медный всадник» на заседание памяти поэта Любяра. На этот раз (через три недели после нашей встречи) самоубийца-неудачник своего добился.[3]:73
— Георгий Ивáнов, «Петербургские зимы», 1928
Вечер <у Ларисы Рейснер> был безобразный, что и говорить. Но шагая домой через Троицкий мост, я вспомнил усмешку моего недавнего ночного собеседника, и мне казалось, что, может быть, именно такими поминками был бы доволен этот несчастныйчеловек.[3]:76
↑ «Чтоб с вниманьем на ножки глядеть...» – это четверостишие полно для лозинского скрытого трагического смысла. Потеряв ногу в девятнадцать лет, он не мог не видеть в дамских «ножках» значительно больше, чем любой молодой поэт на его месте.
Статья в Википедии
Произведения в Викитеке
Медиафайлы на Викискладе
.svg){kind=logo}
