Буря в стакане

Стакан воды

Бу́ря в стака́не воды́ или сокращённо бу́ря в стака́не — устойчивое выражение, крылатая фраза, означающая большое волнение или переполох, поднятый по незначительному поводу, буквально: много шума из ничего. Близкие по смыслу выражение: «делать из мухи слона» или «сунуть палку в муравейник».

Автором выражения считается французский философ и политик Монтескьё. Он употребил эти слова (фр. C'est une tempête dans un verre d'eau) в применении к политическим событиям в карликовой республике Сан-Марино. Однако Монтескьё только переформулировал известное ранее выражение. В античных сочинениях встречаются близкие обороты:

• У греческого писателя Афинея в сочинении «Ученые застольные беседы» флейтист Дорион говорит музыканту Тимофею: «я в кипящем горшке слышал бурю гораздо сильнее твоей».
• Греческая поговорка «гроза из корыта» обозначала шум, поднятый по пустячному поводу.
• Римская поговорка «производить бурю в разливательной ложке» употреблялась Цицероном («О законах»).

В коротких цитатах

	Буря в Маркизовой луже — это тебе не буря в стакане воды.
	— И. Грекова. «Фазан», 1984

В документальной прозе, критике, мемуарах и публицистике

Чацкий Грибоедова представляет собою то же противоречие идеи с формою: он хочет исправить общество от его глупостей, и чем же? своими собственными глупостями, рассуждая с глупцами и невеждами о «высоком и прекрасном», читая проповеди и диспутации на балах и всякого ругая, как вырвавшийся из сумасшедшего дома. И его противоречие смешно, потому что оно ― буря в стакане воды, тогда как противоречие Алеко ― страшная буря на океане. Герои трагедии ― герои человечества, его могущественнейшие проявления; герои комедии ― люди обыкновенные, хотя бы даже и умные и благородные. <...> Какое же это чувство, какая любовь, какая ревность? буря в стакане воды!.. И на чем основана его любовь к Софье? Любовь есть взаимное, гармоническое разумение двух родственных душ, в сферах общей жизни, в сферах истинного, благого, прекрасного. На чем же могли они сойтись и понять друг друга? Но мы и не видим этого требования или этой духовной потребности, составляющей сущность глубокого человека, ни в одном слове Чацкого. <...> Он ссылается на воспоминания детства, на детские игры; но кто же в детстве не влюблялся и не называл своею невестою девочки, с которою вместе учился и резвился, и неужели детская привязанность к девочке должна непременно быть чувством возмужалого человека? Буря в стакане воды ― больше ничего!.. И вот он приступает к объяснению.

— Виссарион Белинский, «Горе от ума». Комедия в 4-х действиях, в стихах. Сочинение А. С. Грибоедова», 1839

	Имея время прочитывать всё, что выходит у нас нового, я с горестью замечаю, что дух нетерпимости и преувеличения не вполне ещё изгнан из нашей словесности. Многие статьи, многие бури, случающиеся в стакане воды, показывают мне, что мои юные приятели олицетворяли собою одну из дурных сторон наших журнальных деятелей: именно жалкое авторское самолюбие.
	— Александр Дружинин, Письма иногороднего подписчика о русской журналистике, 1849

Насчет моих стихов скажу вам только, что выражение: за комаром с топором и пр. ― есть русская поговорка, мною подслышанная. Я употребил ее в том же смысле, в каком мы говорим: буря в стакане воды и проч. Я хотел сказать, что мы с огромным запасом сил воюем с комаром, т. е., желая бурь и борьбы, возводим пустяки на степень важных событий и готовы разразиться над ними со всею важностью, тяжестью и серьезностью удара! ― Вы, милый отесинька, кажется, поняли это в другом смысле. Если за комаром погнаться с рампеткой или с булавкой, так его уловишь и уязвишь, но в том-то и смешно, что мы расточаем на эту борьбу силы, берем тяжелый топор, орудие могучей силы, и отправляемся воевать ― с комаром. Грусть в том, что отважной силы вовсе не нужно!

— Иван Аксаков, Письма к родным, 1852

― Я совершенно покоен духом. Я не герой, потому что это всё в отношении к целому вопросу буря в стакане воды, и не жертва (сохрани Бог!) Я только честный человек или, по крайней мере, хочу быть таким, хочу оставаться неуклонно верным своим правилам, а потому, что бы ни случилось, в выигрыше ― я. И думаю, если б опять сызнова возобновилась эта история, я опять поступил бы именно так, хотя ехать с поручением в Вятку у меня нет никакого желания: куда угодно, только не на север и не на восток, а на юг или даже запад…

— Иван Аксаков, Письма к родным, 1856

Последствия такого положения вещей должны быть следующие: во-первых, читающая публика может наконец утратить всякое терпение и обратиться к тем затхлым мелодиям печатного русского слова, в которых она встретит, по малой мере, хоть беззастенчивость; во-вторых, та же публика (в том случае, если она будет продолжать оказывать терпение и кротость), приученная к загадкам и междустрочному чтению, рискует в своих толкованиях впасть в такой произвол, который, в свою очередь, поведет к распадению. Итак, с одной стороны отупение, с другой междоусобие, напоминающее бурю в стакане воды, междоусобие, не захватывающее ни одной жизненной струны, пошлое, мелочное… вряд ли подобный результат может казаться желательным кому бы то ни было. Представьте себе публику, которая окончательно убедилась, что царь Фараон в непродолжительном времени выйдет из Чермного моря и полонит вселенную; или представьте другую публику, которая без устали толкует о том, какое значение следует придавать такому-то словечку, употребленному в таком-то журнале или газете… ведь это почти что сумасшедший дом! А это будет, будет несомненно, если в самом непродолжительном времени литературно-журнальный ад не поспешит устроиться на иных основаниях.

— Михаил Салтыков-Щедрин, «Журнальный ад», 1864

Таким образом, покуда князь Иван Семеныч выполняет свое провиденциальное назначение, я остаюсь в стороне; я только слежу за ним и слегка критикую его. Этою критикою я, так сказать, напоминаю о себе; я не даю забыть, что существует и другая система, которая состоит не столько в очищении воздуха, сколько в умеренном пользовании его благорастворениями. И действительно, не проходит нескольких месяцев, как страсти уже утихли, волнения отчасти усмирены, отчасти подавлены, и существование князя Ивана Семеныча само собой утрачивает всякий raison d’etre. Напрасно старается он устроивать бури в стакане воды: его время прошло, он не нужен, он надоел, он даже не забавен. Тогда опять прихожу я и опять приношу с собой свою систему… И таким образом, мы чередуемся: сперва я, потом князь Иван Семеныч, потом опять я, опять князь Иван Семеныч, и так далее…

— Михаил Салтыков-Щедрин, «Благонамеренные речи», 1876

Одному смирись, а другому гордись. Буря в стаканчике. До сих пор я только препирался с вами, г-н Градовский, теперь же хочу вас и упрекнуть за намеренное искажение моей мысли, главного пункта в моей речи. <...> Видите ли, г-н Градовский: серьезность этого момента вдруг многих испугала в нашем либеральном стаканчике, тем более, что это было так неожиданно. «Как? До сих пор мы так приятно и себе полезно хихикали и всё оплевывали, а тут вдруг… да это ведь бунт? Полицию!» Выскочило несколько перепуганных разных господ: «Как же с нами-то теперь? Ведь и мы тоже писали… куда же нас теперь денут? Затереть, затереть это всё поскорее и чтоб не осталось и следа, разъяснить скорее на всю Россию, что это только такое благодушное настроение в хлебосольной Москве случилось, миленький моментик после ряда обедов, а более ничего, ну, а бунт укротить полицией!» И принялись: и трус-то я, и поэт-то я, и ничтожен-то я, и нулевое-то значение имеет моя речь, — одним словом, сгоряча поступили даже неосторожно: публика могла и не поверить.

— Фёдор Достоевский, Дневник писателя. 1880

Однажды, за приглашенным обедом у помещика Липгардта, в присутствии многих гостей и между прочими одного студента, Булгарин, подгуляв, начал подсмеиваться над профессорами и университетскими порядками. Студент передал потом этот разговор, конфузивший его за обедом, своим товарищам. Поднялась буря в стакане воды. Начались корпоративные совещания о том, как защитить поруганное публично Фаддеем достоинство университета и студенчества. Порешили преподнести Булгарину в Карлове кошачий концерт. С лишком 600 студентов с горшками, плошками, тазами и разною посудою потянулись процессиею из города в Карлово, выстроились перед домом и, прежде чем начать концерт, послали депутатов к Булгарину с объяснением всего дела и требованием, чтобы он во избежание неприятностей кошачьего концерта вышел к студентам и извинился в своем поступке.

— Николай Пирогов, Вопросы жизни. Дневник старого врача, 1881

К тому же на другой день по издании закона последовал циркуляр министра, которым тогда был Перовский; этот циркуляр и разделал закон; в нем было подтверждено с ударением, что права дворян на крепостных крестьян остаются неприкосновенными, что они не потерпят ущерба в этих правах, если в силу закона не пойдут на сделки с крестьянами. Помещики встревожились в ожидании указа; они уже давно привыкли смотреть на Киселева как на революционера; в Москве и губернских городах этот закон вызвал живые толки. Когда прочитали указ министра, все успокоились, все увидали, что это буря в стакане воды, что правительство так только, из приличия, издало этот указ, чтобы очистить бумагу. В самом деле, только два помещика воспользовались этим законом.

— Василий Ключевский, Русская история, Полный курс лекций, 1904

В беллетристике и художественной литературе

	Оставалось удаляться от биржей, стоять на уголках, ездить из улицы в улицу. Но распри, междоусобия, ссоры, бури в стакане воды и тут не давали Ванюше покоя. Его встречали на ночлеге насмешкою, провожали свистом. Никто, правда, не смел прикоснуться к Ванюше, который, кроме сильных рук, был ещё любимцем тётки, жены дяди Парфентья.
	— Николай Полевой, «Мешок с золотом», 1829

Быть может, мой читатель или моя читательница посетуют на меня, что я им описываю мелкие сцены мелкой жизни; быть может, найдут, что эти обыденные вещи слишком незначительны для того, чтобы на них останавливать внимание, и что я им показываю бурю в стакане воды. Да позволено будет мне оговориться. Любо мне было бы, дав волю фантазии, широкой кистью рисовать яркие картины. Привольно было бы моему перу чертить во весь рост правильные, резкие и высокие фигуры людей, созданных воображением, и в просторной раме развернуть их пылкие и глубокие страсти. Но что бы я ответил тогда себе, если б, строго взвешивая и ценя свой свершенный в тишине рабочего кабинета труд, при взгляде на полную картину, в которой ищешь мелких неверностей, чтобы поправить их последнею чертой, ― если бы в это время предо мной возник вопрос: чьи это образы? где живут эти люди? какому веку, какой стране, какому слою общества принадлежат они? где они взяли свои живописные костюмы? где они выучили эффектные роли? у кого переняли они эти античные позы? И тогда, читатель, поглядев на Божий свет, в котором, может быть, мы не раз встречались, я бы даже при уверенности, что моя картина займет тебя, поставил бы ее перед собой, с авторским самолюбием каждый день любовался ею, но посовестился бы показать ее и, смирив полет фантазии, принялся бы чертить небольших людей в небольших драмах, которые имеют неудобство походить на тебя, на меня или на наших знакомых

— Михаил Авдеев, «Тамарин», 1851

В довершение всего в Самарии, как и в Галилее, жило немало греков и других язычников, там открыто стояли языческие храмы, свободно ходила по рукам монета с изображением греческих богов и сравнительно недавно Ирод Великий, опираясь на эту терпимость самаритян к иностранцам, самое название их столицы, Сихем, переменил в греческое имя Себасты. Ревностные законники с опасением видели это засилие язычества поблизости от святого города: расстояние от Самарии до Иерусалима всего около 50 километров, то есть, другими словами, все эти распри и бури происходили ― в стакане воды… Но Иешуа уже освободился от власти злых традиций и, выйдя из Дамасских ворот Иерусалима, направился домой кратчайшим путем, через ненавистную и опасную Самарию.

— Иван Наживин, «Евангелие от Фомы», 1933

И, само собой разумеется, главное слово принадлежало Хаиму Ягудину. И вот Хаим Ягудин объявляет, что вся возня вокруг этой истории не стоит выеденного яйца, не стоит ломаного гроша ― буря в стакане воды. То есть сама по себе история вовсе не буря в стакане воды, но совсем не с той стороны, с какой её видят, толкуют и обсуждают невежды, именующие себя учёными мудрецами, а на самом деле ничего, кроме Торы, в своей жизни не видавшие и на толковании Торы свихнувшие себе мозги. «Что предосудительного в том, что мать Якоба немка и лютеранка?» ― вопрошал Хаим Ягудин. Абсолютно ничего предосудительного в этом нет и быть не может, это утверждает он, Хаим Ягудин, и тому, кто попробует ему возразить, он набьёт морду, и его за это не накажут, а, наоборот, наградят, потому что супруга ныне благополучно царствующего государя императора, её императорское величество Александра Фёдоровна, ― тоже немка, из Гессена, и мать государя императора, то есть супруга почившего в бозе государя императора Александра, ныне вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, родом из Дании, то есть фактически тоже немка, а Екатерина Вторая Великая была и вовсе чистокровной немкой.

— Анатолий Рыбаков, «Тяжёлый песок», 1977

Но нас почти не качало. Зато вибрация от двигателя была особенно сильной. Какой-то резонанс собственных колебаний корпуса и ритма дизеля. Ямкин уставился на стакан, в котором трепетал от вибрации янтарный чай. Черные чаинки всплывали и тонули, держась все время вертикально, как морские коньки. Жидкость трепетала и извивалась, как живая, как синусоиды на осциллографе. Сумасшедшая толчея малюсеньких волн. ― Буря в стакане, ― сказал Ямкин и переставил стакан, ища место на столе, где вибрации оставили бы его чай в покое. ― Вокруг штиль, а в стакане ― буря, ― сказал Ямкин. Я ждал, что он закончит чем-нибудь неожиданным. Но он сказал то, что не было для меня неожиданным. ― Я в смерти Саши виноват, ― сказал Ямкин.

— Виктор Конецкий, «Начало конца комедии», 1978

	Краткими залпами брызгал дождь. Такелаж резал до крови. Темнело. Буря в Маркизовой луже — это тебе не буря в стакане воды. Немножко зазеваешься — и оверкиль. Идти дальше опасно. Решили заночевать в Стрельне.
	— И. Грекова. «Фазан», 1984

В поэзии

	Как перья по ветру, кружит там, в арканах, Их, ветреных, ― ветреность дум: Лишь мелочность жизни, лишь бури в стаканах Заботят и тешат их ум!
	— Фёдор Глинка, «К портрету *** », 1843

Услышав крик и шум семейной, бурной сцены, Я голос тетеньки и Даши узнаю, Почтенной нянюшки, и в комнату мою Порой доносится сквозь тоненькие стены Ожесточенный спор. За съеденный калач, За сломанный стакан, горшочек манной каши ― Вся ярость тетеньки и озлобленье Даши, Весь этот ад, и крик неистовый, и плач. Так в кухне каждый день у них едва не драка. Но тетя на свою противницу глядит, Храня презрительный и величавый вид, А Даша ― вне себя, она ― краснее рака… Неутолимая, смертельная вражда: Как много хитростей им нужно и труда, Чтоб уколоть врага, чтоб чем-нибудь обидеть! Так только женщины умеют ненавидеть.

— Дмитрий Мережковский, «Бури в стакане воды» (из цикла «Семейная идиллия»), 20 ноября 1890

	Вы скажете: «буря в стакане Искусство – вот оно», Но от этой бури «Титаник» Настоящий идет на дно..
	— Михаил Кузмин, «Интермеццо» (из цикла «Лесок»), 1921

	Человек начинается… Нет. Подожди. Никакие слова ничему не помогут. За окном тяжело зашумели дожди. Ты, как птица к полету, готова в дорогу. А в лесу расплываются наши следы, Расплываются в памяти бледные страсти ― Эти бедные бури в стакане воды. И опять разрывается сердце на части.
	— Алексей Эйснер, «Надвигается осень. Желтеют кусты...», 1932

	И в поднятых пальцах моих ― не цветок, А промельк его и твое забытье, Не лист на стебле, а стрелы острие, А в левой ― искомканный белый платок. Любила ― в коленчатых травах сады, ― Как дико и молодо сердце моё! На что же мне буря в стакане воды, На что мне твой дом и твое забытьё?
	— Арсений Тарковский, «Кто небо моё разглядит из окна...», 1933

	Где тут беда?! Это полбеды, Знаю: утешишься скоро. Это, как буря в стакане воды, ― Наша ревнивая ссора. <...> Если расстанемся, то без вражды, Только глаза сощуря, Это же буря в стакане воды ― Наша любовная буря.
	— Анатолий Мариенгоф, «Где тут беда?! Это полбеды...», 1939

	Как в океане В зыби зеленой, Буря в стакане Влаги соленой! Как в океане, Глубже, суровей Буря в стакане Сердечной крови!
	— Михаил Зенкевич, «Тоже буря», 1967

	Что-то лето убещур. Ночь, как полдень, перегрета. Мошек, бабочек сумбур ― буря мглой в стакане света.
	— Михаил Айзенберг, «Что-то лето убещур...» (из цикла «Июнь-июль»), 2015

См. также

• Буря
• Стакан
• Выеденное яйцо
• Циклон
• Завеса дождя
• Дождь как из ведра
• После дождичка в четверг
• Дождина
• Плевать в потолок
• Сесть в лужу
• Не прикасайся ко мне
• Кот в мешке
• Звёздные войны: Буря в стакане