У этого термина существуют и другие значения, см. Шило (значения).
Ши́ло — массивная металлическая игла с рукояткой. Чаще всего используется сапожниками и закройщиками для прокалывания плотных материалов, например, обувной кожи. Находит применение и у других мастеров (у столяров, плотников — шило столярное), а также в качестве канцелярской принадлежности, электромонтажного инструмента и так далее.
Шило может иметь деревянную, пластмассовую или металлическую рукоятку. В отличие от швейной иглы, наконечник шила не имеет отверстия. Известны случаи, когда длинное шило было применено в качестве колющего холодного оружия.
Он прислушался, открыл ящик в кипарисовом поставце, вынул острое шило для переплётных работ, перекрестился и, заслоняя рукою пламя лампады, тихонько вышел из кельи.[2]
...шов сапожника должен быть плотный, не пропускать пыли и воды, нитка должна полностью заполнять прокол, а шорник этим не связан и употребляет шило.[9]
Острый взгляд, острое слово, острый ус. Острый взгляд, острое слово, острый ус. И острое шило в известном месте, которое заставляет заниматься разными вещами одновременно.[11]
— Михаил Мишин, «Торжественный комплект» (Леониду Филатову), 1996
На этот раз <дверной> «глазок» был без помех. Зная, что с той стороны могут сунуть острое шило, я с расстояния и чуть сбоку глянул и увидел человека.[12]
Вари инбирь в чистой речной воде, пока мягковат будет, а уваривши, отрежь корешки прочь, наколи его шилом и вари чистый мёд, чтоб вскипел, а пену сбрасывай, и когда инбирь и мед простынет, то влей патоку на него, когда ж хочешь с сахаром делать, то вари сахар в воде, где инбирь варился.[17]
Эта утка поменьше кряковной и склад имеет совсем особенный: телом она несколько тонее и продолговатее, шея у ней гораздо длиннее и тоньше, а также и хвост, особенно у селезня. <...> Верхняя сторона крыльев темновато-пепельная, а нижняя светло-пепельная; такого же цвета верхние хвостовые перья; два из них потемнее и почти в четверть длиною: они складываются одно на другое, очень жестки, торчат, как спица или шило, от чего, без сомнения, эта утка получила свое имя. <...> Когда утки разобьются на пары, то шилохвости встречаются гораздо реже, чем другие утиные породы; гнезда их и выводки молодых также попадаются редко, отчего охотник и дорожит ими более, чем кряковными утками.[18]
— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852
Стояли ясные осенние солнечные дни, дороги просохли, и даже проклятый гаолян был уже убран китайцами.
Все собрались наступать, но:
Сборы российские долги.
Как шило ни клали в карман,
От Хунхэ и до матушки Волги
Все знали секретнейший план… Дня наступления ждали мы целую неделю, в течение которой начальники отрядов должны были все хорошенько обдумать. Наконец настал желанный час...[19]
— Алексей Игнатьев, «Пятьдесят лет в строю» (книга четвёртая), 1947-1953
И вообще, в облике Филатова есть нечто фехтовальное. Джентльмен, дуэлянт, демократ... Потому-то мы им и любуемся. И ключевое слово к нему это слово «острый». Острый взгляд, острое слово, острый ус. Острый взгляд, острое слово, острый ус. И острое шило в известном месте, которое заставляет заниматься разными вещами одновременно. Мы можем насчитать как минимум три источника, три составные части Филатова: театр, кино, словесность.[11]
— Михаил Мишин, «Торжественный комплект» (Леониду Филатову), 1996
Я влез под одеяло и решил подождать второго звонка… Он раздался минут через десять. Наглый, настойчивый. На этот раз «глазок» был без помех. Зная, что с той стороны могут сунуть острое шило, я с расстояния и чуть сбоку глянул и увидел человека. Нет, не военного. За ним, на площадке у лифта, ― ещё люди.[12]
Уже из самого расстояния, на которое дотянулись радиоактивные осадки, можно было сделать вывод, что мощность американского взрыва намного больше того, что могла дать Слойка. Фактически ― в сорок раз, или в тысячу раз больше хиросимской бомбы. Это, правда, лишь в полтора раза превышало мощность испытания «Майк» в ноябре 1952 года, но о той мощности не было достоверных данных. А в марте 1954-го шило в мешке не утаили. Мешок взяли слишком маленький. Или точнее ― американские теоретики сильно недооценили длину шила. Американские физики, создавшие атомную бомбу, говорили, что ее главный секрет состоял в том, что она возможна. Этот секрет открылся в Хиросиме.[15]
В это время, как нарочно, случилась в остроге одна маленькая историйка, которая, впрочем, вовсе не взволновала майора, как бы можно было ожидать, а, напротив, даже доставила ему удовольствие. Один арестант в драке пырнул другого шилом в грудь, почти под самое сердце. Арестант, совершивший преступление, назывался Ломов; получившего рану звали у нас Гаврилкой; он был из закоренелых бродяг. Не помню, было ли у него другое прозвание; звали его у нас всегда Гаврилкой. Ломов был из зажиточных т-х крестьян, К-ского уезда.[1]
— Вишь, одурел, видно, я со старости, — сам на себя посмеялся Авдеич. — Степаныч снег чистит, а я думаю, Христос ко мне идет. Совсем одурел, старый хрыч.
Однако стежков десяток сделал Авдеич, и опять тянет его в окно посмотреть. Посмотрел опять в окно, видит, Степаныч прислонил лопату к стене, и сам не то греется, не то отдыхает.
Человек старый, ломаный, видно, и снег-то сгребать силы нет. Подумал Авдеич: напоить его разве чайком, кстати и самовар уходить хочет. Воткнул Авдеич шило, встал, поставил на стол самовар, залил чай и постучал пальцем в стекло. Степаныч обернулся и подошел к окну. Авдеич поманил его и пошел отворить дверь.[20]
Всегда неутомимые пальцы дрожали; на губах не было обычной улыбки. Он прислушался, открыл ящик в кипарисовом поставце, вынул острое шило для переплётных работ, перекрестился и, заслоняя рукою пламя лампады, тихонько вышел из кельи. В проходе было тихо и душно; слышалось жужжание мухи, попавшей в паутину. Парфений спустился в церковь.[2]
Он как-то чуть наклонил бывшее в моих руках зеркало, сделал три-четыре жеста над моей головой, и передо мной вдруг развернулась бесконечная сияющая даль. Его взгляд прикоснулся к моему темени, как острое шило. Я содрогнулась. Он ещё более приблизил свое лицо к моему.[3]
― И тебе того же, кузнец-молодец на свой образец: думал сделать лемех, а он вышел плох, сожег да и окоротил и на топор поворотил…
― И на топор-то не хватило, повернул на шило: шило-то не вышло, а вышло ш-шик!..
― И то хорошо.
― Верно говоришь ты, примерно, что тебе покучишься, то и научишься![4]
Когда тусклые серо-розовые сумерки спустятся над слабым, голодным, устало смежившим свои померкшие, свои сверкающие прежде очи — Петербургом, когда одичавшее население расползается по угрюмым берлогам коротать еще одну из тысячи и одной голодной ночи, когда все стихнет, кроме комиссарских автомобилей, бодро шныряющих, проворно, как острое шило, вонзающихся в темные безглазые русла улиц, — тогда в одной из квартир Литейного проспекта собираются несколько серых бесшумных фигур и, пожав друг другу дрожащие руки, усаживаются вокруг стола пустого, освещенного гнусным воровским светом сального огарка.
— Как видите, господин обер-лейтенант, — ничуть не растерявшись, сказал Швейк, — каждый сожранный паштет всегда лезет наружу, как шило из мешка. Я хотел взять вину на себя, а он, болван, сам себя выдал.
Он сомневался, стоит ли идти в шпики, тем более что в армии настроение не лучше, чем дома. Один знакомый жандарм пошёл и «хватил шилом патоки». Короче говоря, он решил погадать и теперь надеялся лишь на то, что Наталья Тихоновна поможет выйти из этого затруднительного положения. Я сидела за столиком и переписывала, но одним ухом прислушивалась к гаданью: что мама скажет жандарму?[7]
Мелькнул телефон на следовательском столе… здоровенный бугай, бивший его в бока, под рёбра… капитан поднимает штору, тушит свет… шуршат, шуршат страницы дела, под их шуршание он стал засыпать… И вдруг раскалённое кривое шило вошло в его череп, и показалось, что мозг смердит палёным: Евгения Николаевна донесла на него! Мраморно![8]
― Он за что сидел-то?
― За кражу… ― И Люба беспомощно посмотрела на подругу.
― Шило на мыло, ― сказала та. ― Пьяницу на вора… Ну и судьбина тебе выпала! Живи одна, Любка. Может, потом путный какой подвернётся.[21]
Рядом с нами жил шорник Сташенок Афанасий Прокопьевич, белорус, изготовлял то, что положено шорнику: сбрую упряжную, верховую, хомуты, постромки, шлеи, вожжи, сёдла, даже отделывал экипажи кожей и обивкой. Шорник ― профессия родственная сапожной, разница только в игле: шов сапожника должен быть плотный, не пропускать пыли и воды, нитка должна полностью заполнять прокол, а шорник этим не связан и употребляет шило. Но материал у них один ― кожа, и потому у дедушки с этим шорником Сташенком была некая кооперация: что не нужно одному, отдавалось другому, тем более ― соседи.[9]
Ах холера тридцатого года! Говоришь, разбойник на кресте покаялся? Так этот и до креста покается! Да ещё как! Он на собраниях как шило навострился. Только слушай его!
― Так от чистого сердца нужно! Ты! ― крикнул Яша.
― Ах от чистого? А он не от самого что ни на есть расчистого![22]
— Юрий Домбровский, «Факультет ненужных вещей», часть пятая, 1978
Стойте, стойте, никакой лжи! Если старик виноват действительно, распускает язык ― ну что ж? Ничего не попишешь. Шило, как говорится, в мешке не утаишь. Так нам и напишите ― грешен! Всё равно найдётся такой советский человек, который известит органы об этом, сейчас всякий покажет всё что знает.[22]
— Юрий Домбровский, «Факультет ненужных вещей», часть третья, 1978
— Собралась в машине читать? Сумасшедшая фанатичка. До Москвы не потерпишь?
— Не могу. Шило в одном месте.
— Да, старушка, шило ― это серьезно. С шилом не поспоришь. На, держи свой фонарик, поехали домой.[10]
Было ясно, что Елена Николаевна нравилась капитану больше, чем Лидия Тимофеевна. «Ну что с этой Лидии взять? Чёрная, худая, мечется по всей школе как будто у неё шило в заднице». Опять смех. В шестнадцать лет многое кажется смешным. Шило в учительской заднице не исключение. Вообще-то, они были подруги. В смысле ― Елена Николаевна и Лидия Тимофеевна. На переменах сидели в столовой за одним столом, шушукались после обеда в учительской. Инстинкт самосохранения.[13]
― Зачем мне шило? ― удивился Памухин.
― Будешь метать его в голубей и жарить их на костре. Мы ведь не сможем снабжать тебя едой в достаточном количестве. Родители что-нибудь заподозрят, если мы будем таскать из дома много продуктов.
― Я не люблю мясо, ― сказал Памухин.
― У тебя нет выбора. Захочешь есть ― съешь даже школьную манку.
― А мне нравится манка, ― сказал Памухин.
― Можешь потренироваться. Тогда и голуби понравятся.
Памухин взял шило и вылез из шалаша. Мы с Вилкой тоже вылезли посмотреть, как он завалит голубя.
― Справа ходит жирный, ― зашипела Вилка.
― Да вижу я! ― отмахнулся Памухин. Он пригнулся, прищурился, размахнулся и как…
― Мама! ― заорал голубь.
― Это не голубь, ― сказала Вилка.[23]
— Дарья Варденбург, «Случаи медвежат», 2002
Прибывшая в конце концов следственная бригада, в частности судмедэксперт, факт смерти подтвердила. Последняя наступила мгновенно, вследствие колотой раны в область шеи. Если конкретно ― Скок был убит ударом шила в сонную артерию. Я видел орудие убийства ― убийца оставил его в теле жертвы. Практически это настоящий стилет. <...>
― Все-таки я неплохо знала Скока… Может быть, я что-то подскажу вам? Знаете, мне почему-то очень хочется, чтобы вы поймали убийцу. Не ожидала этого от себя, но почему-то я чувствую себя лично оскорбленной…
― Его убили ударом шила в сонную артерию, ― без выражения сказал Гуров. ― Очень точный и очень уверенный удар. Больше ни на Скоке, ни на его предполагаемом противнике нет ни одной царапины.[14]
— Алексей Макеев и Николай Леонов, «Гроссмейстер сыска», 2003
Тетка с ужасом наблюдала его похождения ― хотя большую часть он замалчивал, приучившись безбожно ей врать, так было гораздо спокойнее, ― и повторяла, что в заднице у него даже не шило, а набор хороших швейцарских ножей, причем в открытом виде. (Жука всегда неформально выражала свои мысли. И вообще, разговаривала ― словно в растоптанных тапочках ходила).[16]
Но из-за дерева – из-за угла ―
Ничтожная пуля его подсекла.
Даже меха не повредила
Дырочка тоненькая, как шило,
Но кровь, на месте застыв, остыла,
И стали дряблыми жилы.[5]
От отца мне остался приёмник ― я слушал эфир.
А от брата остались часы, я сменил ремешок
и носил, и пришла мне догадка, что я некрофил,
и припомнилось шило и вспоротый шилом мешок.
— Дмитрий Новиков, «От отца мне остался приёмник — я слушал эфир...», 1995
.svg){kind=logo}
