Туберо́за,[комм. 1] или Полиа́нтес клубнено́сный (лат.Polianthes tuberosa) — многолетнее растение семейства Спаржевые (лат.Asparagaceae). Природным ареалом туберозы, впрочем, как и всех растений из рода Полиантес (лат.Polianthes), принято считать Мексику.[комм. 2]
Растение высоко ценится своими душистыми цветами, из которых вырабатывают одно из самых дорогих эфирных масел. Экстракт туберозы широко применяется в парфюмерии для составления изысканных духов, цветочных и туалетных вод, различных ароматических масел, палочек, свечей, а также — косметических (освежающих, увлажняющих, питающих и омолаживающих) средств для ухода за кожей.
В полную силу аромат туберозы раскрывается тёплыми безветренными вечерами, распространяясь на десятки метров вокруг благоуханным облаком, в котором можно угадать ноты цветущей акации, левкоя, лилии, жасмина, гиацинта.
Он имел великое искусство сохранять в комнатах теплоту зимой и свежесть в летнеевремя: в этом состоял его эпикуреизм. Всё было приготовлено на кутёре: окна везде были открыты, но снаружи завешаны предлинными маркизами, которые беспрестанно поливались студёной колодезнойводой. Пол был мраморный, и в четырёх углах стояли кадочки со льдом. В то же время множество резеды и тубероз распространяли приятный запах по комнате. По приглашению хозяина мы развалились на диванах; и когда полуденное солнце со всею силою горело над нами, мы находились среди прохлады и благоухания, и я мог любоваться ясным, тёплым вечером долгой безукоризненной жизни. Нет, не забыть мне этого дня! Разные возрасты были веселы и хохотали как ребята.[1]
Мы сидели посреди сада, в котором были построены дома, и, вместо спёртого воздуха комнаты сеансов, находились в окружении огненного цвета гроздьев эритрины – кораллового дерева – вдыхая благоуханные ароматы деревьев и кустов, а также белых цветов бегонии, трепещущих от лёгкого ветерка. Короче говоря, мы были окружены светом, гармонией и запахами. Большие букеты цветов и кустарниковых, посвящённых туземным богам, были собраны и принесены в комнаты. У нас были прекрасные цветы базилики, цветка Вишну, без которого в Бенгалии не обходится ни одна религиозная церемония; были также веточки культового фикуса, дерева, посвящённого тому же светлому божеству; его листья смешивались с розовыми цветами священного лотоса, и индийские туберозы обильно украшали стены.
Дезесент не только слышит музыку водок, но и воспринимает носом цвет запахов. Наряду с вкусовым оргáном у него есть носовая картинная галерея, т. е. большое собрание бутылок со всевозможными эссенциями. Когда ему наскучили вкусовые симфонии, он принимается за носовую музыкальную пьесу. «Он сидел в кабинете у письменного стола... У него была лёгкая лихорадка, он мог приняться за работу... Своей прыскалкой он окружал себя запахом амброзии, лаванды и душистого горошка; таким образом он получал впечатление луга; в этот луг он вводил смесь запаха туберозы, флёрдоранжа и миндаля, и тотчас же появлялась искусственная сирень, а липы колыхались, распространяя по земле бледный свой аромат... В эту декорацию, нарисованную крупными штрихами, он вдувал лёгкий дождьчеловеческого и почти кошачьего запаха, напоминавшего запах юбок и возвещавшего напудренную и набеленную женщину; стефанотиса, айапана, оппонакса, саркантуса и прибавлял намёк серинги, чтобы придать этой искусственной жизни белил естественный цвет облитой потом улыбки (!) и веселья, разыгрывающегося при ослепительных лучах солнца». — перевод Ростислава Сементковского
Тысячи различных цветов наполняли воздухоранжереи своими ароматами: пёстрые с терпким запахом гвоздики; яркие японскиехризантемы; задумчивые нарциссы, опускающие перед ночью вниз свои тонкие белые лепестки; гиацинты и левкои — украшающие гробницы; серебристые колокольчики девственных ландышей; белые с одуряющим запахом панкрации; лиловые и красные шапки гортензий; скромные ароматные фиалки; восковые, нестерпимо благоуханные туберозы, ведущие свой род с острова Явы; душистый горошек; пеонии, напоминающие запахом розу...
― Ах, я обожаю цветы! Что может быть лучше? И вы как будто бы угадали мой вкус: ландыши, фиалки и сирень... Все такие нежные, тонкие ароматы... Бэтси, ты любишь цветы?
― О да, конечно, ― ответила Бэтси, тихо покачиваясь в большом вольтеровском кресле. ― Но только мне больше нравятся одуряющие, нежные запахи... Например, я люблю цветы магнолии, померанцевые цветы... Они пахнут так сильно, так сладко, что у меня является желание их есть. Но всё-таки любимый мой цветок ― тубероза. Он меня опьяняет, точно гашиш... Когда я слишком долго слышу его аромат, мной овладевают какие-то необъяснимые, чудные галлюцинации... Потом, конечно, наступает головная боль.[2]
Весь сад истекал мягкой смолой, глухими напевами и запахом мёда.
В аллеях — потоки жары, потоки солнца, потоки пьяных кочующих мух, низринутых с неба.
Благоухание некоторых цветов — гвоздики и туберозы — было местами в саду так сильно, что Сабина резко останавливалась от присутствия запаха, как бы втянутая в его напряжённый круг; она не смела двинуться; её поистине волновало стоять посредине этого царства, в этом хороводе благоуханий, как бы в самом сердце огромной рощи, ибо — в какую сторону ни повернуться — всюду всё благоухало. — перевод Марины Цветаевой
Всё ещё хотелось жалеть его, этого дряхлого, нищегостарика. Но в душе не жалость шевелилась, а какая-то светлая ответная радостность. И жалость вдруг поднялась, презрительная и насмешливая, когда мне вспомнились японские ширмы и пряные запахи никтериний и тубероз. Ходит там и тоскует мутная душа, как пластырями облепляет себя красотами жизни. Но серым пеплом осыпано всё вокруг. И только судорожными вспышками мгновений освещается мёртваяжизнь. И можно горами громоздить вокруг утончённейшие красоты мира, — это будет только вареньем к чаю для человека, осуждённого на казнь.
Здесь же вот — тёплый запах навоза, хрустение жующих лошадей, пыльная паутина и писк мышат.[3]
Губы её цветут страшною яркостью, как яростные губы упившегося жаркою кровью выходца из тёмной могилы, губы вампира.
Но вот Лилит преодолела страх, в первый раз остановивший её у этого порога. Быстрым, как никогда раньше, движением она распахнула высокую дверь и вошла. От её чёрного платья повеяло страшным ароматом туберозы, веянием благоуханного, холодного тления.[4]
Выходили в зал из передней какие-то ангелоподобные существа в голубых, белых, розовых платьях, серебристые, искристые; обвевали газами, веерами, шелками, разливая вокруг благодатную атмосферу фиалочек, ландышей, лилий и тубероз; слегка опылённые пудрой их мраморно-белые плечики через час, через два должны были разгореться румянцем и покрыться испариной; но теперь, перед танцами, личики, плечи и худые обнаженные руки казались ещё бледней и худей, чем в обычные дни; тем значительней прелесть этих существ как-то сдержанно искрами занималась в зрачках, пока существа, сущие ангелята, образовали и шелестящие и цветные рои веющей кисеи; свивались и развивались их белые веера, производя лёгкий ветер; топотали их туфельки.[5]
Ещё ночь, но скоро рассвет.
Воздух тёплый и влажный, напоённый сладким запахом магнолий, тубероз, резеды. Ни один лист не шелохнётся. Тишина. Ихтиандр идёт по песчаной дорожке сада. На поясе мерно покачиваются кинжал, очки, ручные и ножные перчатки — «лягушечьи лапы».[6]
Я же нагнулся в лорнеточный блеск Зинаиды «Прекрасной» и взял пахнущую туберозою ручку под синими блёсками спрятанных глаз; удлинённое личико, коль глядеть сбоку; и маленькое ― с фасу: от вздёрга под нос подбородка; совсем неправильный нос. <...> Дмитрий Сергеич ― оранжерейный, утончённый «попик», воздвигший молеленку среди духов туберозы, гаванских сигар; видом ― постник: всос щёк, строго-выпуклые, водянистые очи; душою ― чиновник, а духом ― капризник и чувственник; субъективист ― до мизинца; кричал он об общине, а падал в обмороки от звонков, проносясь в кабинет, ― от поклонников, сбывши их Гиппиус; отпрепарировав, взяв за ручку, их Гиппиус вела в кабинетище...[7]
— Андрей Белый, «Начало века» (Встреча с Мережковским и Зинаидой Гиппиус), 1930
На дачах Варавки поселились незнакомые люди со множеством крикливых детей; по утрам река звучно плескалась о берег и стены купальни; в синеватой воде подпрыгивали, как пробки, головы людей, взмахивались в воздух масляно блестевшие руки; вечерами в лесупелипесни гимназисты и гимназистки, ежедневно, в три часа, безгрудая, тощая барышня в розовом платье в круглых, тёмных очках играла на пианино «Молитву девы», а в четыре шла берегом на мельницу пить молоко, и по воде косо влачилась за нею розовая тень. От этой барышни исходил душный запах тубероз. Бегал длинноногий учитель реального училища, безумно размахивая сачком для ловли бабочек, качался над землёй хромой мужик, и казалось, что он обладает невероятной способностью показывать себя одновременно в разных местах. Ходили пёстро одетые цыганки и, предлагая всем узнать будущее, воровали бельё, куриц, детские игрушки.
Как торопятся, ― сказала она, показав лорнетом на улицу, где дворники сметали ветки можжевельника и елей в зелёные кучи. ― Торопятся забыть, что был Тимофей Варавка, ― вздохнула она. ― Но это хороший обычай посыпать улицы можжевельником, ― уничтожает пыль. Это надо бы делать и во время крестных ходов.
Закрыв глаза, помолчав, она продолжала:
― Костюм сестрымилосердия очень идёт Лидии, она ведь и по натуре такая... серая. Муж её, хотя и патриот, но, кажется, сумасшедший.
Самгин понимал: она говорит, чтоб не думать о своём одиночестве, прикрыть свою тоску, но жалости к матери он не чувствовал. От неё сильно пахло туберозами, любимым цветком усопших.[8]
Весёлым солнечным утром Люся рыхлила в цветнике землю вокруг тубероз и подвязывала к палочкам их вытянувшиеся, пышно зацветавшие головки. <...> Ужинали на застеклённой террасе. Была половина сентября, но стояла такая теплынь, что все рамы были отодвинуты и тёплые волны аромата тубероз плыли с цветника на террасу. Небо непрерывно дрожало тусклыми взблесками. Голубоватые зарницы перебегали с тучки на тучку, на миг выделяя их тёмные силуэты. Вся природа как будто была полна смутной нервной тревоги.[9]
В завещании, написанном за десять лет до смерти, Джавахарлал Неру просил, чтобы его тело сожгли и пепел развеяли в Аллахабаде, где течёт Ганг; он оговаривал, что это не связано с обрядом, так как он чужд религиозным чувствам. Да, есть в Индии нечто отличное от Европы или Америки, например, поэтическая настроенность. На аэродроме в Дели мне повесили на шею длинные гирлянды цветов; приехав в гостиницу, я поспешил положить их в воду. Потом я привык к тяжести и к запаху тубероз, роз, гвоздик, других неизвестных мне цветов тропиков, иногда на собраниях на меня навешивали десяток гирлянд. Час спустя я их бросал, как это делали индийцы: цветов в Индии много. Мало риса и хлеба. Страна большая, разнообразная: и Гималаи, и джунгли, и плодородные степи, и сухие выжженные пустыни.[10]
— Илья Эренбург, «Люди, годы, жизнь» (Книга 7), 1965
Под карнизом флигеля, где жил священник, укрылся от дождя бездомный осёл и всю ночь бил копытами в стену спальни. Ночь была беспокойная. Только на рассвете падре Анхелю удалось наконец заснуть по-настоящему, а когда он проснулся, у него было такое чувство, будто он весь покрыт пылью. Уснувшие под дождём туберозы, вонь отхожего места, а потом, когда отзвучали пять ударов колокола, также и мрачные своды церкви казались измышленными специально для того, чтобы сделать это утро тяжёлым и трудным.[11]
Вокруг шеи бежала нитка жемчуга. На руках были короткие белые перчатки. Она сидела, закрыв юбками весь диван, в голубой полутени от зонтика, поднятого над свечами. В воздухе стоял запах тубероз и нарциссов ― её любимых духов. ― Вот и Ларионов, ― сказала она, когда я поцеловал ей руку. ― А я всё думаю, где-то мой Александр Львович, верно, лежит на диване, дуется на человечество и киснет, как капуста. Вот вы уже и обиделись.[12]
Богини милые! благословите сей
Свободный плод моих часов уединённых, Природе, тишине и музам посвящённых!
Вручаю вам его, сей дар души моей.
С улыбкою любви, небесные, примите,
Что вам дарит любовь; улыбкой освятите
Сплетённый мной венок из белых тубероз,
Из свежих ландышей, из юных алых роз:
Для вас одних сплетён он чистою рукою.[13]
В окно твоё влетает
Цветов приятный дух;
Террас пред ним дерновый
Узорный полукруг;
Там ландыши перловы,
Там розовы кусты, Тюльпан, нарцисс душистый
И тубероза — чистой
Эмблема красоты...[14]
И лилия светлую чашу взяла,
И вверх, как Вакханка, её подняла,
На ней, как звезда, загорелась роса.
И взор её глаз устремлён в небеса; Нарядный жасмин, и анютин глазок, И с ним туберозы душистый цветок, Весною с концов отдалённых земли Цветы собрались в этот сад и цвели. — перевод Константина Бальмонта
Жизнь неслышно
И мирно в замке том текла;
И лишь одна природа пышно
Вокруг дышала и цвела:
Что год ― тенистее бананы
Сплетали тёмный свой намет;
В ветвях их с криком обезьяны
Резвились... Розы круглый год
Цвели... Жасмин и плющ ползущий,
Окутав пальмовые кущи,
К земле спускались сетью роз;
Повсюду ярких тубероз
Венцы огнистые алели,
И винограда кисти рдели
На бархате террас. Ручей
Тонул весь в лилиях душистых,
И день, огонь своих лучей
Гася на кручах гор кремнистых,
Цветы вечернею зарёй
Кропил холодною росой.[15]
Получивши туберозы,
Допущу ли, чтоб поэт Языком ответил прозы
На душистый ваш привет? И к жилищу доброй феи Мчатся робкие мечты: Из её оранжереи Мне ли чудные цветы?[16] — при получении цветущих тубероз
В воздухе тают, и вновь возрастают.
Льётся с цветов упоительный яд. То не жасмин, не фиалки, не розы, То не застенчивых ландышей цвет, То не душистый восторг туберозы, — Этим растеньям названия нет.
Не страшны зимы угрозы
Тем, кто любит и любим; ―
Ветка белой туберозы
Чащу лип заменит им. Чужеземному растенью Незнаком природы гнёт, ― Полусветом, полутенью Тайна дышит и живёт.[17]
Отцвели — о, давно! — отцвели орхидеи, мимозы,
Сновиденья нагретых и душных и влажных теплиц.
И в пространстве, застывшем, как мертвенный цвет туберозы,
Чуть скользят очертанья поблёкших разлюбленных лиц.
Золотя заката розы,
Клонит солнце лик усталый,
И глядятся туберозы
В позлащённые кристаллы. Но не надо сердцу алых,— Сердце просит роз поблёклых, Гиацинтов небывалых, Лилий, плачущих на стёклах.
Рассвет и робко и несмело
Сквозь шторы крался к ним в окно;
Но, вспыхнув, лампа догорела,
И стало вдруг почти темно.
Благоухали туберозы,
И притаилась тишина,
Сама как будто сладкой грёзы
И неги вкрадчивой полна.[18]
Как мускус мучительный мумий,
Как душный тайник тубероз,
И я только стеблем раздумий
К пугающей сказке прирос... Мои вы, о дальние руки, Ваш сладостно-сильный зажим Я выносил в холоде скуки, Я счастьем обвеял чужим.
Как восковые — ручки, лобик,
На бледном личике — вопрос.
Тонул нарядно-белый гробик
В волнах душистых тубероз. Умолкло сердце, что боролось... Вокруг лампады, образа... А был красив гортанный голос! А были пламенны глаза! Смерть окончанье — лишь рассказа,
За гробом радость глубока.
Он ушёл, а я склонился к изумрудно-серым мхам,
К юным сморщенным тюльпанам, к гиацинтным лепесткам. Еле-еле прикоснулся к крепким почкам тубероз И до хмеля затянулся ароматом чайных роз.
На азалии смотрел я, как на райские кусты,
А лиловый рододендрон был пределом красоты.[19]
Пью горечь тубероз, небес осенних горечь,
И в них твоих измен горящую струю,
Пью горечь вечеров, ночей и людных сборищ,
Рыдающей строфы сырую горечь пью ― Земли хмельной сыны, мы трезвости не терпим, Надеждедетских дней объявлена вражда. <...>
И Золушки шаги, её самоуправство
Не нарушают графства чопорного сна,
Покуда в хрусталях неубранные яства
Во груды тубероз не превратит она.[20]
Мильоны блох, прервав свой транс,
Вонзились сразу в наше мясо... На чреве, бёдрах и боках Мы били их, как львов в Сахаре! Крутили яростно в перстах, На свечке жгли... Какие твари!.. Мой друг в рубашке на полу Сидел бледнее туберозы И принимал, гремя хулу, Невероятнейшие позы...[21]
По колее крутой, но верной и безгрешной,
Ушёл навеки я от суетности внешней.
Спросить я не хочу: ― А эта чаша ― чья? ― Я горький аромат медлительно впиваю, Гирлянды тубероз вкруг чаши обвиваю, Лиловые черты по яспису вия.[22]
— Фёдор Сологуб, «Из чаш блистающих мечтания лия...», 1919
— Георгий Оболдуев, «Буйное вундеркиндство тополей...» [Живописное обозрение, 3], 1927
Висел лохмотьями бетон,
Ободранный скелет
Чуть прикрывая. Сотни тонн
Смесили мрак и свет.
Там провалился потолок,
Там грузно пол осел.
Повеял лёгкий ветерок.
В подвале сколько тел? Как будто запах тубероз Исходит из щелей. ― Молчи. Напрасен твой вопрос. Тот запах всё сильней. [24]
Семена наших душ
прорастут как цветы
и цветами осыплется сад
А над нами на небе другие сады
звёзды гроздьями света висят Вся галактика – ветка сиреневых слёз обронённая Богом в ночи
Пью горечь тубероз
пью горечь речи
горечь пью
из нежной горечи
↑Название «тубероза» растение получило из-за типа корневой (клубневой) системы — слово лат.tuberosa производное от лат.tuber и переводится как клубень. Вообще же, благодаря своему сложному насыщенному и опьяняющему аромату, названий у растения много. Например, ацтеки туберозу называли «костяной цветок» (или «омезучетль»), в восточной Индии — «королева ночи» (или «раткирани»), в северных штатах Индии и w:Бангладеш — «аромат ночи», в южной Индии — «король ароматов», а в Сингапуре — «то, на чём отдыхают ночные бабочки» (или «Xinxiao»).
.jpg)
.svg){kind=logo}
