Кроме собственно пшёнки, в южных районах России была распространена пшённая похлёбка (особенно во время полевых работ) , а также особо жирная каша с добавлением сала или растительного масла.
Просо, так же, как и лён, составляет любимое растение Анге-Патяй: оттого больных детей кормят просяною кашей (пшённою), сваренною на овечьем молоке, такою же кашей кормят на свадебном пиру молодых...[2]
Молодые женщины, разряженные в лучшие платья, подают в окошко крашенные луком яйца, свиные кишки, начиненные пшённою кашей, сдобные пресные лепешки и так называемые «кёлянгемен» — пирожки с пшённою кашей и яйцами, сделанные в виде овец, свиней и кур.[2]
...ярко пылает веселый костёр над которым весело побулькивая висит испытанный верный закопчённый друг ― котелок. Варится в нём ― увы! ― скудная вещь ― пшённая каша с мясными консервами.[8]
...в слоях XIV и XV веков встречаются самые ничтожные количества проса. В эту эпоху пшено было дефицитным товаром, и любителям пшённой каши, даже если они принадлежали к числу государственных деятелей и крупнейших землевладельцев, не зазорно было искать его, возлагая надежды на богатейший Юрьев монастырь.[10]
— Бахыт Кенжеев, «После пьянки в смоленской землянке...», октябрь 2003
Каждый день на ужин одно и то же: очень жесткая курятина с жёлтой кашей на прогорклом подсолнечном масле. Я не знаю, как эта каша называется. У неё такие твердые, вязкие крупинки. Жуткая гадость![12]
— Елена Литинская, «Тревожное лето», 2012
Пшённая каша в публицистике и документальной прозе
Просо, так же, как и лён, составляет любимое растение Анге-Патяй: оттого больных детей кормят просяною кашей (пшённою), сваренною на овечьем молоке, такою же кашей кормят на свадебном пиру молодых; при рождении ребенка (теперь на крестинах) бабушка-повитуха пшённою кашей кормит всех присутствующих, пшенную кашу старухи приносят в жертву (богине Анге-Патяй на так называемом «бабань-моляне»; ею, призывая имя богини, кормят кур, чтобы лучше неслись.[2]
Молодые женщины, разряженные в лучшие платья, подают в окошко крашенные луком яйца, свиные кишки, начиненные пшенною кашей, сдобные пресные лепешки и так называемые «кёлянгемен» — пирожки с пшенною кашей и яйцами, сделанные в виде овец, свиней и кур. Все поданное дети кладут в мешок и переходят от одного дома к другому. Обойдя деревню, они собираются в одну избу: ставят большой украшенный веник и горящий штатол в передний угол и все вместе ужинают собранным; что останется, относят домой.[2]
После приглашения богов хозяин приказывает собирать обед. <...> Обойдя все домашние принадлежности, возвращаются в избу, где на столе, покрытом чистым рядном, поставлены уже все кушанья, и в числе их три пирога с пшенною кашей (кёлянгемен), два рядом, третий на них: верхний посвящен самой Анге-Патяй, а нижние — Нишки-Пасу и остальным сыновьям и дочерям богини Анге-Патяй.[2]
На другой день, 26-го декабря, был совершаем всею деревней «пециона-молян» (общественное деревенское молебствие) в дом повивальной бабушки, которая при этом была главным действующим лицом. Пуре, пироги, каша, необходимые при совершении обрядов, были сборные, как вообще бывало на волостных и деревенских молянах, но припасы для того не собирались париндяитамн и янбедами, а готовые пуре и кушанья были приносимы к повивальной бабушке хозяйками домов, а сама она варила только две пшенные каши, крутую н жидкую, для чего, еще за несколько дней до Рождества, приносили ей проса и масла родившие в продолжение последнего года женщины. <...>
Каждый внук или внучка приносили бабушке пирог с пшенною кашей и маком и два ситные коровая.[2]
Даёт мужику подспорье и просо пшенной (белою) кашей. Но эта каша — не чета гречневой, не так плотно ложится. По народным пословицам: «Пшённая кашка — ребячья!» «Просо реде́нько, так и каша жиде́нька!», «Просо ветру не боится, а морозу кланяется».[13]
Роман нужен, чтобы снова ощутить жанр. А для романа нужен герой. Мы отвергли экзотику («Ленинград», и «Атеней», и «Всемирная литература» нас обкормили экзотикой, и уже Атлантида имеет для нас вкус пшенной каши). Стало быть, нам нужен русский роман.[7]
А. В. Кирьянов, организовав экспедиционную лабораторию, обеспечившую первичную сохранность берестяных грамот и тысяч древних вещей, изучал средневековое новгородское земледелие. Бывший агроном, он и в экспедиции все свободное время проводил в исследовании и подсчёте добываемых из древних слоев зёрен, которых за годы раскопок было найдено несколько миллионов. И вот, подсчитывая эти миллионы зерен, он смог установить судьбы разных сельскохозяйственных культур в разные века новгородской истории. Оказалось, например, что просо, которое было главной культурой в X веке, уже в XI веке стало энергично вытесняться рожью. В XII веке проса еще довольно много, хотя и меньше, чем ржи. В слоях XIII века его становится мало, а в слоях XIV и XV веков встречаются самые ничтожные количества проса. В эту эпоху пшено было дефицитным товаром, и любителям пшённой каши, даже если они принадлежали к числу государственных деятелей и крупнейших землевладельцев, не зазорно было искать его, возлагая надежды на богатейший Юрьев монастырь.[10]
Опять вокруг молчаливо сгрудились горы, опять ярко пылает веселый костёр над которым весело побулькивая висит испытанный верный закопченный друг ― котелок. Варится в нём ― увы! ― скудная вещь ― пшённая каша с мясными консервами. Не осуждай-же строго за то что я упорно не ем этой каши в Москве ― как видишь она назойливо преследует меня даже в тайге, так хоть в городе я пытаюсь мало-мальски забыть про нее. С продовольствием у нас вообще швах дело. Остается мука, консервы, да пшёнка вот и все. Да еще есть нечто худшее нежели пшёнка ― сухая капуста. На этих вот харчах мы пробудем до середины сентября. Кто знает улучшится ли наше положение после середины.[8]
Гудзенко был одарённый поэт, тогда еще искренний. <...> Его провинция была война, и вся Россия для него была провинция с мечтой об украинских борщах и жарком. Он становился романтиком борщей и мяса, которого судьба нечаянно поверстала в солдаты. Я пришел к нему. Мы варили пшённую кашу. Пили водку. И спать легли рядом под двумя шинелями.[14]
Марке, старшина цеха пирожников, отвечал ему на это:
— Право, ты слишком сердит сегодня утром. Верно вчера, вечером наелся пшенной каши. Подойди-ка поближе, я дам тебе пирожков.[15]
Давно, очень давно, жила одна бедная, но честная девочка, жила она со своею старушкою-матерью, и у них нечего было даже поесть. Пошла бедная девочка в лес, а к ней навстречу старушка. Старушке известны было её горе и бедность; она и подарила ей глиняный горшочек. Горшочку надо только сказать: «Горшочек, вари!», и в ту ж минуту в нём заваривалась сладкая пшённая кашица; а скажут ему: «Горшочек, перестань!», он сейчас слушался и переставал варить кашицу.
Девочка скорей принесла горшочек к матери, и с той уже поры не знали они бедности и голода, кушая себе на здоровье сладкую пшённую кашицу, сколько душе хотелось.[16]
К борщу подавали нам по большому куску пшённой каши, облитой коровьим маслом. Потом мясо из борща разрежет тебе нянька кусочками на деревянной тарелке, и сверху еще присолит крупною, невымытою солью — тогда еще была натура: так и уписывай.[1]
Затем адмирал, по обыкновению, осведомлялся: что сегодня готовят для людей? (Для людского обеда было недельное расписание на каждый день.) Ларион доложил, что кислые щи с говядиной и пшённая каша с маслом. Тогда адмирал шел в кабинет, доставал из письменного стола деньги и, возвратившись, неизменно говорил суровым тоном, подавая повару деньги:
— Не транжирь… смотри![17]
У дороги на завалинке он услышал какой-то исступлённый храп. «Человек или собака? — подумал он, робко прислушиваясь. — Нет, собака, конечно, собака», решил затем он. Он проехал еще несколько шагов и снова подумал, невольно прислушиваясь к храпу: «Нет, это человек, положительно человек. Небось наелся перед сном до одурения пшённой каши да еще с конопляным маслом и храпит, как повешенный. У самого-то нервы в зачаточном состоянии, а до других ему дела нет!» Тальников поморщился… Боже мой, Боже мой, они все точно сговорились раздражать меня! Ну, чего он храпит, ну, чего он храпит, скажите, пожалуйста? Свинья, право, свинья. Наелся пшенной каши, укрылся тулупом и чувствует себя как в царствии небесном. Идиот![3]
Вечером сварили кашу. Занятно было смотреть, как это делали на баркасе. Взяли большой котёл, развели в нем огонь, а над огнем приладили другой маленький котелок с кашей. Пламя освещало лица, недвижно повисшие паруса. А за бортом хлюпало море, слегка покачивая баркас, и звёзды светили вверху, как маяки, зелеными огнями.
Славно было сидеть у котла, протянув к огню стынущие от холода руки. В котелке ворчит каша, вода кипит ключом, и двое режут большими ломтями чёрный хлеб. А когда пшено укипело, сняли котелок с огня, взялись за ложки и выхлебали все дочиста. Вкусной показалась Сеньке каша, — проголодался за день. Даже жарко стало — так усердно работал он ложкой.
Болонка юркнула в кабинет, выскочила обратно, помахала Стерлигову хвостиком:
— Пожалуйте,
И через секунду телеграфист Алёшка уже стоял перед самим товарищем Папалаги. На столе возле него — тарелка с самой обыкновенной пшённой кашей, и удивительно, что он ее ест самым обыкновенным способом, как все. Но усы у Папалаги — громадные, черные, острые, греческие — или еще какие усы… <...> Тишина. Пшённая каша. Рога нацелены на Стерлигова.
— Чёрт возьми! — понимаете: сотрудники заявляют, чтоб им выдали прозодежду… И дернуло же их там, в Москве, придумать! Слушайте, Стерлигов: у вас там в магазинах ничего не осталось, чтобы реквизировать и раздать им?
Стерлигов роется в своих мехах, уставившись в пшённую кашу.[4]
Из салона, где по-прежнему красиво думает Восток, он идет в кухню. От обеда осталась каша. Разогревать её и трудно и скучно. Нехотя холодной ложкой он выковыривает в кастрюле пшённую ямку, с отвращением жуёт. Много немытой посуды. Следы крыс. Яичная скорлупа валяется под столом.[18]
Довольна ли была аудитория, осталось неизвестным, но завшколой был удовлетворен и уже собирался уйти к себе, чтобы принять и свою порцию селёдочного бульона и пшенной каши, как вдруг всю эту хорошо проведенную программу нарушил эконом. Речь кончилась. Шкидцы нюхом почуяли неладное, физиономии их вытянулись, и добрая пшёнка, пища солдат и детдомовцев времен гражданской войны и разрухи, обычно скользкая, неощутимая и гладкая, вдруг сразу застряла в десяти глотках и потеряла свой вкус.[19]
— Чем они вас там кормят в этом особом доме престарелых? — спросила озабоченная моим нездоровым видом Ирина.
— Каждый день на ужин одно и то же: очень жесткая курятина с жёлтой кашей на прогорклом подсолнечном масле. Я не знаю, как эта каша называется. У неё такие твердые, вязкие крупинки. Жуткая гадость! Да, ещё дают клюквенный кисель, густой, как жевательная резинка. Один сплошной крахмал. Ну никак не лезет в глотку, — пожаловалась я.
— Бедная девочка! — посочувствовала мне Ирина. — Ты не привыкла к пшёнке. В былые времена пшеном кормили кур. Для кур пшёнка — самый лучший корм. А вот для людей — не знаю. Ты и так худенькая, смотри: совсем силы потеряешь. Может, лучше переберешься жить ко мне?[12]
Две крысы были нищи,
Они не имели пищи. Мучает голод обеих подруг; Первая крыса пискнула вдруг:
«В Касселе пшённая каша есть,
Но, жаль, часовой мешает съесть...»[20]
Встала заря над прорубью, Золотая, литая зима. Выпускаю за голубем голубя, Пока не настала тьма. <...>
Лети! На девичьем окне
Клевать остатки каши пшённой,
Но, приручённый и влюблённый,
Ты не забудешь обо мне.[5]
— Михаил Кузмин, «Встала заря над прорубью...», январь 1923
Кипят сердца и мысли наши,
А речь встревоженно буйна.
Сегодня после пшённой каши
Мы учредили трибунал.[6]
— Александр Безыменский, «Кипят сердца и мысли наши...» (из цикла «Комсомолия»), 1923
Прости, насыть, помилуй. Господи,
Пошли еще один кусок тем,
Кто после пшённой каши ногтем
Скребёт по днищу котелка;
Кто, попадая в тёплый госпиталь,
Сестер, хирургов молит тупо:
«Товарищ доктор, супа… супа!»[22]
Она льва пшённой кашей кормит, а львиную долю своим детям отдаёт. Видел я этого льва!.. Худой, как велосипед!.. Зато её дети на велосипедах катаются — во! Загривки!.. Как у львов!
↑Гейне Г. Собрание сочинений в десяти томах (Под общей редакцией Н.Я.Берковского, В.М.Жирмунского, Я.M.Металлова). — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1956 г. — том 2. — стр. 249
↑Тут вместо «замараем» употребляют слово, неудобное к печати.
↑Д. Л. Андреев. Собрание сочинений. — М.: «Русский путь», 2006 г.
↑Елагин И. В. Собрание сочинений в двух томах. — Москва, «Согласие», 1998 г.
