На горизонте было видно много курганов; Б. стал называть мне их всех по именам: «Вот это Ак-Тубе (ак ― белый, тубе ― гора, сопка), вот тот Кок-Тубе (кок ― синий, зеленый), а этот, самый высокий, Ханка…»[1]
Выше на горе растут душица, богородская трава, ромашка, а по камням стелется стланец и, наконец, тальник, ближе к вершине горы, являющейся только отдельными листочками. Между низменными кустарниками зеленеет мох, но самая вершина сопки совершенно обнажена. Разительная противоположность голой, черной вершины с подошвой горы, покрытой яркой зеленью лиственицы и испещренной пышными цветами, делает вид подгорья еще прелестнее.[6]
— Фердинанд Врангель, «Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю», 1841
Там, где ранее было древнее устье, тропа взбирается на гору и идет по карнизу. Отсюда открывается великолепный вид на восток ― к морю, и на запад ― вверх по долине. Слева характер горной страны выражен очень резко. Особенно величественной кажется голая сопка, которую местные китайцы называют Кита-шань, а удэгейцы ― Дита-кямони, покрытая трахитовыми осыпями. По рассказам тазов, на ней раньше водилось много пятнистых оленей, но теперь они почти все выбиты. Внизу, у подножия горы, почти на самой тропе, видны обнажения бурого угля.[3]
Гольд посмотрел на небо, оглянулся кругом и молча пошел дальше. Через минуту он остановился и сказал:
― Наша так думай: это земля, сопка, лес ― все равно люди. Его теперь потеет. Слушай! ― Он насторожился. ― Его дышит, все равно люди… Он пошел снова вперед и долго еще говорил мне о своих воззрениях на природу, где все было живым, как люди. <...>
― Глаза есть, посмотри не могу, понимай нету. Верно ― это люди в городе живи. Олень искай не надо; кушай хочу ― купи. Один сопка живи не могу ― скоро пропади.
Да, он был прав. Тысячи опасностей ожидают одинокого путешественника в тайге, и только тот, кто умеет разбираться в следах, может рассчитывать на благополучное окончание маршрута.
— Чего его сердится? — говорил в досаде и со страхом Дерсу. — Неужели наша чего-нибудь худо делал?
― Кто? ― спросили казаки.
― Моя не знаю, как по-русски говори, ― отвечал гольд. ― Его мало-мало бог, мало-мало люди, сопка постоянно живи, ветер могу гоняй, дерево ломай. Наша говори ― Каньгу.
«Горный или лесной дух», ― подумал я.[3]
Вершина сопки была округло-плоская, поросшая кедровым сланцем, толстые ветви которого действительно стелются по земле, образуя труднопроходимые заросли. Рядом с ним около камней приютились даурский рододендрон с мелкими зимующими кожистыми листьями, а на сырых местах ― багульник лежачий с белым соцветием и вечнозелеными кожистыми листьями, издающими сильный смолистый запах. Мы выбрали место, откуда можно было видеть долину Иггу, и сели на камни.[7]
Немного западнее этого пикета, недалеко от тракта, среди степи возвышалась уединенная сопка Джай-тюбе в виде плоского купола, рассеченного на северном склоне глубоким логом на две части, а на юге круто поднимающаяся над равниной. Я подъехал к ней и увидел, что она состоит из толстых пластов брекчий и туфов порфирита; эти вулканические породы палеозоя оказались вообще господствующими на южной окраине Западного Тарбагатая, которую удалось увидеть на пути из Сергиополя.[8]
Суровый, прекрасный край моя Родина! Вот и Миасс. Перед глазами далекое озеро с гористыми далями, с голубоватыми сопками на горизонте. Я пишу подробный этюд озера, вошедшего позднее как фон в мою картину «На земле мир» (три старца на берегу озера). Тут, у станции Миасс, стоят пограничные столбы, разделяющие Европу и Азию. Вечером выезжаю тем же путем обратно.[9]
На вершине было сухо и тепло. Змеился по желто-зеленому мху пахучий кедровый стланик. И кисти брусники алели на теплых камнях. А главное ― какой вид прекрасный открывался с горы! Бутугычаг был виден вверху, Центральный поселок и покатые сопки на многие километры.[10]
...<тишина здесь> это что-то огромное и, главное, как бы существующее совершенно самостоятельно, как вот самостоятельно существует эта или та сопка. Какая-то ТИШИНИЩА![11]
— Станислав Рассадин, «Книга прощаний». Воспоминания о друзьях и не только о них, 2008
Я стоял немного в стороне и гладил ветку молоденькой лиственницы, даже к лицу прижал, удивляясь тому, что ёлки могут быть такими мягкими, не колючими.
― Это сопка Пиль, одна из самых высоких в окрестности, ― сказал отец, видя на моем лице удивление.
― Здесь и елки какие-то необыкновенные. ― Я снова погладил привлекшее мое внимание деревце.
― Это лиственница, ― объяснил отец. ― У нее иголочки мягкие, как листья. Осенью она желтеет, как и все лиственные деревья, и сбрасывает их. Остается голой до следующей весны.
― Жаль, ― разочарованно произнес я. ― Такую бы красавицу на Новый год…
Так состоялось мое первое знакомство с тайгой.[12]
Вершины сопки мне показалось мало, я взобрался на макушку могучей сосны в расчете отыскать на горизонте самую высокую сопку ― Пиль. По моим предположениям она должна находиться на северо-востоке, в полусотне километров отсюда. Но и здесь меня ожидала неудача. Кто бывал в краю сопок, тот знает, что их конусы можно обнаружить вблизи, но чем дальше, тем больше начинают они сливаться в единую гряду. Сколько бы я ни оглядывал окрестности с макушки сосны, передо мной открывался одинаково круглый окоем, скрытый в мглистой лиловой дымке, без всякой зацепки для глаза. Всюду тайга, тайга, тайга без конца и без края.[12]
Явление грозы со снегом было так ново и необычно, что все с любопытством посматривали на небо, но небо было тёмное, и только при вспышках молнии можно было рассмотреть тяжёлые тучи, двигавшиеся в юго-западном направлении. Один удар грома был особенно оглушителен. Молния ударила как раз в той стороне, где находилась скалистая сопка. К удару грома примешался ещё какой-то сильный шум: произошёл обвал. Надо было видеть, в какое волнение пришёл солон! Он решил, что чёрт сердится и ломает сопку. Он развёл ещё один огонь и спрятался за изгородь. Я взглянул на Дерсу. Он был смущён, удивлён и даже испуган: черт на скале, бросивший камнями, гроза со снегом и обвал в горах ― все это перемешалось у него в голове и, казалось, имело связь друг с другом.[3]
Глаза его горят, как у волка, потом затуманиваются; круглая ложка проворно шмыгает из котла да в рот, наконец он еще громче рыгает и, опьянев от еды, ползет на карачках в тень всхрапнуть. Прохору и Фаркову спать не хочется, Фарков лежит на спине, рассказывает о Даниловской сопке, что миновали вчерашний день. В ней есть пещера, где в недавние времена жил огненный змей. Днем его нету, но лишь наступает вечерний час ― мчится змей. Много крещеных он украл, все больше молодых баб да девок.[13]
Он невольно сдерживал дыхание, кряхтел, словно это он, шкипер, держится одной рукой за катер, а другой ― за плашкоут. Когда трос показывался из воды и плашкоут делал рывок вперед, Горбунов расслаблялся, переводил дыхание. Волной в рубке выбило стекло, и теперь дождь вперемежку с солеными морскими брызгами хлестал прямо в лицо. А Горбунов улыбался. Впереди его ждет залитый дождем порт, поселок, завтра он увидит из окна сопки, нависшие над поселком.[14]
Семьею крестов дорогих заселенная,
Знакомая сопка так ярко блестит,
Волшебной луной озаренная, ―
Туда моя дума летит.
Здесь черствые люди живут, безучастные:
Не знает, не спросит никто,
Какие сердца там зарыты прекрасные, Убитые кем и за что…[15]
— Пётр Якубович, «Семьею крестов дорогих заселенная...», 1894
Сопка за сопкой мимо, назад,
В гущу елей и сосен.
Весь темно-синий таежный халат
Ярко пылающий летний закат
Шелком своим оторочил.[16]
— Павел Васильев, «Сопка за сопкой мимо, назад...», 1926
Оцарапав клочья туч
О горелый красный лес, Дождь прошелся кувырком
По траве. И улетел. Сосны вспыхнули как медь,
Трубы кончили греметь,
Солнце сопки золотит.[17]
Однако сопка, чуть дыша,
Свою пузырит грязь,
Над ней дрожит ее душа,
От газов разгорясь,
Однако плачется москит…
Что это? Стон? Песнь? Москит, несущий меж ракит
Сонную болезнь.[18]
↑Верещагин А. В. Повести. Очерки. Воспоминания. ― М.: «Советская Россия», 1990 г.
↑В.Г. Короленко. «Собрание сочинений в десяти томах», том 1. «Повести и рассказы». — Москва: «Государственное издательство художественной литературы», 1953 г.
↑ 1234В.К. Арсеньев. «По Уссурийскому краю». «Дерсу Узала». — М.: Правда, 1983 г.
↑ 12Иосиф Бродский. Стихотворения и поэмы: в 2 томах. Новая библиотека поэта (большая серия). — СПб.: «Вита Нова», 2011 г.
↑ 12Кекова С. В. Песочные часы: Стихотворения. — М.; СПб.: Atheneum; Феникс, 1995. — 94 с. — (Мастерская).
↑Ф.П.Врангель, «Путешествие по Сибири и Ледовитому морю». — Л.: Изд-во Главсевморпути, 1948 г.
↑В.К. Арсеньев. «В дебрях Уссурийского края». — М.: «Мысль», 1987 г.
↑Обручев В.А., «Мои путешествия по Сибири». — М., Л.: Изд-во АН СССР, 1948 г.
↑М. В. Нестеров. «О пережитом. 1862–1917 гг. Воспоминания» (составитель А.А.Русакова). — М.: Советский художник, 1989 г.
.svg){kind=logo}
